— Ну, вот пусть там и остается. — пробормотала Мадаленна. — Может ему повезет, и Бабушка пожелает с ним пообщаться. Вот что, Фарбер, — она воровато оглянулась на лестницу. — Полагаю, сейчас самое время для того, чтобы я нашлась для важного разговора с отцом. Как вы думаете?

— Думаю, что вы правы, мисс. — кивнул дворецкий.

— Замечательно. — тихо повернувшись, Мадаленна скинула туфли и принялась подниматься по лестнице. — А для мистера Гэлбрейта я пусть буду где-нибудь в другом месте. Хорошо?

— Разумеется, мисс. О, мисс Мадаленна! — воскликнул он, когда она была уже на середине лестницы.

Мадаленна шикнула, и он, озираясь, подошел к ней.

— Что такое?

— Забыл сказать, что он был с букетом.

— Тем более, — махнула рукой она. — Пусть там и сидит со своим букетом.

Фарбер тихо фыркнул и неслышно пошел к двери. Проследив, чтобы он вышел, Мадаленна бегом поднялась на третий этаж и застыла около комнаты отца. Его спальня всегда была одновременно и кабинетом, и в детстве она любила забираться вглубь его открывающихся книжных шкафов, смотреть на непонятные книги — половина из них была на французском и немецком, — и нюхать запах чернил. Из спальни матери раздался взрыв хохота, и Мадаленна прислонилась к дверному косяку. Она знала, что у ее родителей была своя, особенная личная жизнь; возможно, сейчас она отличалась от той, которую они вели в Мадриде и Париже, но Эдвард и Аньеза все так же понимали друг друга без слов. Она не ревновала, она только мечтала, что когда-нибудь и у нее будет такой же человек — понимающий, добрый, мудрый и любящий. Прихватив со стола новый выпуск итальянского журнала про искусство, Мадаленна направилась к спальне матери.

— Входи, дорогая. — она даже не успела постучаться, а Аньеза уже ее услышала.

В маминой комнате было приятно натоплено, а портьеры цвета французской карамели создавали приятный полумрак. Ближе к зиме она всегда вешала светлые занавески, так, по ее словам, холодная хандра не так мучила. Мамина комната всегда была для Мадаленны предметом мечтаний, все здесь было особенным, волшебным — и перламутровый туалетный столик, и письменное бюро из зеленоватого дерева, и большая шкатулка с драгоценностями, стоявшая глубоко в секретере. Мадаленна прошла вглубь комнаты и пристроилась на низком пуфе около столика с печеньем.

— Я тебя звал, — отец налил ей чая и придвинул банку варенья. — Где ты пропадала?

— Разговаривала с мистером Смитоном. — варенье попало ей на пальцы, и на длинном платье появилось небольшое пятнышко от апельсиновой цедры.

— И как он?

Неозвученные мысли и страхи снова вспомнились, и Мадаленне показалось, что сзади нее открыли окно — холод снова пополз по спине, но она отмахнулась и постаралась вспомнить слова Маргарет Митчелл: «Я подумаю об этом завтра». Мантра подействовала, и было взбеленившаяся мысль улеглась на свое место.

— Нормально. Спрашивал, не отдала ли Хильда мне венецианские кружева.

— О, только не это! — простонала Аньеза. — Прошу, не напоминай ей об этом.

— Как будто я этого хочу. — пробурчала Мадаленна.

— А чем вам не нравятся кружева? — спросил Эдвард. — Это же такой раритет, ни в каком универмаге такого не найти.

— И не надо. — заключила Аньеза и заботливо накинула на дочь шаль. — Милая, мне кажется, или ты немного сипишь? Ты простыла?

— Пустяки, — отмахнулась она. — Просто немного болит горло, вот и все.

— Как это пустяки? — встрепенулась Аньеза. — Ты опять ходила в красном пальто? Оно совсем прохладное, я же говорила, что надо надевать зеленое!

Эдвард и Мадаленна переглянулись, но ничего не сказали. Аньеза всегда ревностно следила за тем, чтобы никто из домочадцев не простыл, и такой участи не могли избежать ни слуги, ни даже их собака. Постоянно в ее походной сумке были анисовые леденцы, эвкалиптовые пастилки и какой-то особенный отвратительный спрей для горла, от которого брыкался даже их пес. Но Аньезу это не останавливало, и, только заслышав чье-то кашлянье или сиплый голос, она сразу бросалась лечить несчастного.

— Да ничего с Мадаленной не случилось, — Эдвард налилил ей еще чашку чая. — В конце концов, можно сварить ей глинтвейн.

Под суровым взглядом жены предложение глинтвейна сразу исчерпало себя, и Эдвард решил, что Мадаленне не хватило заварки. Аньеза только вытащила пастилки от кашля, как за дверью раздались тяжелые шаги, и Мадаленна застыла с чашкой в руках — первый раз она была рада появлению Бабушки. Хильда остановилась, и она принялась гадать — хватит ли той такта постучать или нет. Однако через секунду по деревянной панели замолотили тростью, и дверь открылась. Хильда остановилась на пороге, однако по взгляду Мадаленна поняла, что искали именно ее.

— Здравствуй, Эдвард. — Бабушка пыталась отдышаться. — Здравствуй, Аньеза. Мадаленна, — она скривилась и подошла поближе. — Будь любезна, ответь, почему твой гость обязан один сидеть в гостиной и ждать твоего появления?

— Какой гость? — недоуменно посмотрел на нее Эдвард.

— Думаю, твоя дочь может тебе это объяснить. — Хильда выжидающе смотрела на Мадаленну, а та старалась мысленно не сыпать проклятьями. — Понятно, Мэдди решила молчать. Хорошо, я скажу. Дорогой мой, — она повернулась к сыну. — Джон Гэлбрейт стоит в Розовой комнате и ждет твою дочь, пока Мэдди тут распивает чаи.

— Во-первых, — Аньеза поднялась с кресла. — Мадаленна не обязана дежурить постоянно в коридоре и ждать незванных гостях. — Хильда уже скорчила гримасу, но Аньеза продолжала. — Во-вторых, сегодня не день визитов. А, в-третьих, сегодня выходные, и Мадаленна может делать что угодно, хоть на голове стоять.

— К тому же, — вставила Мадаленна. — Я его не приглашала, так что, я не виновата в том, что он решил напроситься в гости. И потом, — она прищурилась точно так же, как Бабушка. — Разве это не вы так привечали его? Полагаю, вам будет о чем поговорить.

— Прекрасно. — всплеснула руками старуха. — И вот это воспитание Стоунбруков! Нечего сказать, в свете это будет фурор. Эдвард, — начала она, но отец поморщился и перебил ее.

— Не надо так драматизировать. Ничего страшного не случилось, Мадаленна и правда не обязана встречаться с каждым, кто забредает в наш дом. Так что, скажите Фарберу, чтобы тот напоил его чаем, и если моя дочь захочет, она спустится.

Хильда хотела что-то еще добавить, но Эдвард недвусмысленно открыл дверь, и той не оставалось ничего, кроме как ретироваться. Бурчание Хильды про современные нравы было еще слышно в коридоре, когда отец задумчиво поболтал очередной жидкостью в стакане и вдруг внимательно посмотрел на Мадаленну. Ей хорошо был знаком этот взгляд, так отец смотрел тогда, когда хотел ее в чем-то убедить.

— Мадаленна, может тебе все-таки сходить куда-нибудь с Джоном?

Ей показалось, что она ослышалась. Минуту назад отец стоял на ее стороне, а сейчас предлагал пойти на прогулку с тем человеком, к которому она испытывала ничего. Даже если сначала была неприязнь, то сейчас Мадаленна обрадовалась бы и ей, не было бы того равнодушия, которое появлялось, когда она смотрела на обрывки бумаги на столе. Джон был ей безразличен, и она ничего не могла с этим поделать, да и не хотела. Одно его присутствие вгоняло ее в такую тоску, что все в ней буквально деревенело, и она начинала, не моргая, смотреть в одну точку.

— Куда?

— Ну а куда все сегодня ходят? — отец выглянул в окно, будто надеясь увидеть там вывеску дорогого отеля. — Сходите в бар.

— Эдвард! — воскликнула Аньеза, но тот только развел руками.

— Я не пью. — мрачно констатировала Мадаленна. — И не собираюсь начинать.

— А кто тебя просит пить? Сходите, съедите по пирожному, поговорите.

— Эдвард, ты видел, какая там погода! — негодование в голосе Аньезы все росло. — У Мадаленны болит горло, как ей туда идти?

— Обычная погода, — отмахнулся он. — Если все время все переводить на погоду, Мадаленна может из дома вообще никогда не выйти. Ну, так что? — он приобнял дочь, но та угрюмо смотрела на пейзаж с охотниками.