Мистер Смитон никогда не рождался и не должен был никогда умереть — в ее представлении он был всегда. И только сейчас Мадаленна начала осознавать, что дверь в его сторожку может навсегда захлопнуться, а ромашки под его окном перестанут цвести. Осознание было ужасным, и ее лоб покрыл холодный пот. От мистера Смитона состояние его любимицы не ускользнуло, и он решил переменить тему. Однако ее веселье стало напускным, и в конце концов, когда она уже уехала от него, садовник вдруг обнаружил, что его «внучка» забыла свою сумку.

И все было бы ничего, только в сумке оказалась целая папка с ее опусами. Рассказы, «рассказики» — как их называл мистер Смитон, — были ее отдушиной. Туда Мадаленна отдавала всю себя, все свои страха, горести, надежды и мечты. Некоторые из них были откровенно глупыми и детскими, другие — мрачными и безнадежными, третьи были полны любви и романтики. Но всех их объединяло одно — Мадаленна скрывала и прятала их от всех, даже от Аньезы. Единственный рассказ попался на глаза мистеру Гилберту, и поначалу ее едва удар не хватил, когда она поняла, что он видел ее мысли. Но взгляд его был таким добрым, и поведение таким деликатным, что Мадаленна все-таки отдала их на прочтение. Мистер Гилберт не рассыпался в комплиментах, но столько поддержки и одобрения было в его взгляде, что у нее отлегло от сердца. Но другим!.. Ни за что. Сначала она впала в тихую панику — медленно, стараясь не показывать своей тревогу, перерыла стол, ящики и тайник под матрасом. Потом ей показалось, что она оставила их в старом особняке, и она едва не сорвалась с места туда. Потом Мадаленна уже откровенно занервничала — ей даже не хотелось представлять, что было бы, если ее рассказы нашли бы в университете, — и так расстроилась, что за обедом была белее скатерти и ничего не ела.

Мадаленна понимала, что расстраиваться из-за подобных пустяков — глупо; в конце концов, она могла написать еще, но все-таки неприятное чувство, что успокоение настанет только в том случае, если найдет их, не оставляло. Положение спас звонок мистера Смитона. Однако старый садовник обладал задатками испанского изуита-инквизитора, и несколько раз переспросил ее, что такого важного было в ее сумке, если «она так долго себе места не находила». Мадаленна сначала молчала, а потом не вытерпела и рассказала все о своих рассказах. Мистер Смитон помолчал, помолчал, а потом согласился отдать их ей при одном условии: он отдаст их ей, если один опус, по его мнению, самый достойный, отправится в редакцию газеты. У него был один друг, который еще с сорок пятого года возглавлял издание «Лондон Новелс», и он с радостью бы принял ее произведение. Сначала Мадаленна онемела. А потом вдруг бросила трубку. Она злилась на мистера Смитона, так равнодушно распоряжавшемуся ее драгоценностями, на себя за свою рассеянность, за то, что садовник не понял, насколько личными были ее рассказы. Мадаленна могла еще долго злиться, однако злость и досада постепенно начали проходить, но снова набирать номер мистера Смитона она не хотела. Он тоже не звонил, терпеливо выжидая, когда в его подопечной наконец взыграет здравый смысл. И дождался. Мадаленна согласилась на его условие, но газету решила выбрать сама.

— Почему ты не хочешь познакомиться с Джеком? — скворчала трубка. — Он отличный парень! Знаешь, сколько талантливых авторов открыл? Или не доверяешь моему мнению?

— Ваш Джек-Отличный-Парень — ваш коллега, — проворчала Мадаленна, стараясь говорить тише. — Кто мне даст гарантию, что он опубликует мою работу просто не из-за солидарности со своим товарищем?

— Ага! — воскликнул садовник. — Так вот как ты, значит, думаешь обо мне, да?

— Да, мистер Смитон, я именно так думаю и о вашем товарище, и о вас. — на черном лаке показалась трещина, и она повернулась к столу за краской. — Я знаю вас и знаю, как вы заботитесь о том, чтобы кто-то ненароком не ранил моих нежных чувств.

— С чего ты это так думаешь? — фыркнул садовник. — Вовсе я и не забочусь, вот уж воистину тебе странные мысли приходят, моя дорогая.

— Мистер Смитон, — выжидающе протянула Мадаленна, и ее собеседник громко вздохнул.

— Хорошо, хорошо, подавай куда хочешь, я сдаюсь.

— Не сдавайтесь раньше времени, у вас выиграна только одна битва, а не война.

Мадаленна знала, что броня мистера Смитона должна была все-таки лопнуть и терпеливо ждала, когда на том конце провода раздастся сдавленный смешок. Старый садовник старательно держал оборону, но ее внезапный похрюкивающий смешок нарушил тишину, и он разразился хрипловатым смехом. Его смех всегда напоминал ей потрескивание пластинки; каждый раз ее настигало ощущение того, что она дома, когда слышала знакомый смех.

— Что мы будем друг без друга делать, милая моя? — сквозь смех спросил он, и Мадаленне показалось, что на нее вывалили лед — жесткий и холодный.

— Воистину странные мысли приходят вам в голову. — повторила она его слова, стараясь сдержать дрожь.

— Это не мысли, — было начал садовник, но потом осекся и энергично спросил. — Что нового у вас?

Мадаленне стало жутко.

— Ничего. Только отец решил зачем-то отправить меня на котильон, бал дебютанток.

— Дебютанток? — удивление в его голосе на этот раз было неподдельным. — И что же ты? Будешь дебютировать?

— Да, — пожала она плечами. — Я же сама хотела, чтобы папа проявил внимание к ситуации в нашей семье, а уж какое именно, я не уточняла. Да и потом, бал это не самое плохое, что могло случиться. Помните, как Хильда отчаянно хотела, чтобы я пошла на собрание любителей антиквариата?

— Помню, — рассмеялся мистер Смитон. — Как эта ведьма умудрялась отыскивать самые ужаснеы мероприятия, я просто диву даюсь. Удивительная избирательность.

— Это талант.

— Не поспоришь. Значит, — заговорил он после паузы. — Будешь кружиться в вальсе? — Мадаленна хмыкнула. — Неужели Хильда решила одолжить пару ярдов своих любимых венецианских кружев?

— Не накаркайте! Она пока о них не вспоминает, и на том спасибо.

— А что платье? Ждать тебя в Портсмуте?

— Хильда решила, что я должна отшиваться на Сэвил-Роу, но я ее перехитрю.

— Я в тебя верю, дорогая моя.

Мадаленна хотела что-то еще добавить, но тут в гостиную вдруг влетел Фарбер, и, притворив за собой дверь, на цыпочках подошел к ней. Дворецкий зачем-то взял вазу, потряс ее, а потом стал размахивать руками в сторону Розовой комнаты. Из его молчаливой пантомимы она мало что смогла понять, единственное, она подумала, что тому не мешал бы отдых — его поведение становилось слишком странным. Однако пантомима повторилась еще раз и еще раз, пока Мадаленна не догадалась быстро попрощаться с садовником и сердито посмотреть на Фарбера.

— Что случилось? К нам в сад залетела большая птица и украла вазу?

Отчасти это была правда. Буквально пару дней назад Эдвард чуть не пострадал от крыльев и клюва огромной чайки, непонятно откуда взявшейся, и чуть не укравшей у него бутерброд с окороком. На несколько дней этот инцидент стал шуткой для всего дома, но сам отец семейства только обиженно смотрел на всех при каждом взрыве хохота и крепко-накрепко запирал дверь веранды, чтобы ненароком на кухню не залетели ночные гости.

— Боюсь, все несколько хуже, мисс. — отдышался Фарбер. — Вас хотел бы видеть мистер Джон Гэлбрейт.

Только не это. Телефонная трубка с грохотом выпала из руки Мадаленны на стеклянный стол, но даже опасность оставить на блестщяей столешнице царапину, не вывело ее из мгновенного транса. Теперь имя Джона странно влияло на нее — ей хотелось спрятаться в самую темную комнату, только чтобы не видеть ни его самого, ни слышать его голос. Что такого было в нем, чтобы так его бояться, Мадаленна не знала, но подозревала, что во всем были виноваты постоянные разговоры Бабушки о том, как хорошо было бы, если «этот молодой человек вдруг стал бы мужем ее внучки».

— Вы его пустили? — ее голос внезапно сел. — Где он?

— В Розовой комнате, мисс. Я был слишком удивлен его визитом и пустил его, мисс.