— Мадаленна, я не хочу, чтобы ты страдала!

— Я страдала все то время, пока жила в том проклятом доме! — лед внутри нее лопнул окончательно, и осколки принялись разлетаться вокруг. — Я страдала с того самого момента, как умер дедушка, я страдала каждый день, когда Хильда говорила, что я выродок, и что меня не должно быть здесь, что я должна прозябать где-нибудь в итальянском квартале! Я страдала каждую минуту, когда отца не было рядом!

Она думала, что Аньеза ее остановит, но она стояла около лестницы, и от желтого фонаря ее кожа казалась еще белее. Мадаленна понимала, что не имела никакого права на те слова, какие сейчас лились из нее, она могла представить, какую боль это приносит ее матери, но не могла остановиться. Мистер Гилберт стал единственным светлым пятном в той непроглядной тьме, в которой она так долго жила, за исключением мистера Смитона. Даже старый садовник был постоянным напоминанием о том человеке, которого с ней больше не было, и как бы она не старалась, Мадаленна все равно вспоминала об Эдмунде каждый раз, когда смотрела в яркие глаза Филипа Смитона и вспоминала, как он в последний раз шутливо пообещал Эдмунду Стоунбруку приглядеть за его внучкой. Обещание пришлось исполнить. А мистер Гилберт, Эйдин… Он был олицетворением чего-то нового, чего-то свежего, отчего Мадаленне так хотелось жить и смеяться.

— Я всего лишь хотела себе друга, того, кто сможет мне помочь, кто вытащит меня из этого ада. Каждый вечер я просила Небеса послать мне его, каждый вечер я обещала быть достойной такого человека. И когда он наконец появился, ты хочешь меня лишить его.

— Я не хочу, чтобы ты страдала. — глухо повторила Аньеза. — Ты сама не понимаешь своих чувств, я это знаю, но когда поймешь, боюсь, я не смогу тебе помочь.

— Я уже страдаю, мама.

И постояв с минуту, Мадаленна медленно поднялась по лестнице, заперла свою комнату, а когда легла на кровать, все вокруг потемнело, и не осталось ничего, кроме пляшущих в темноте слов: «Так услышь, английский лорд, как разбил ты сердце девушки с гор.»

***

В воскресное утро Мадаленна проснулась в отвратительном настроении — так всегда было после конфликтов с мамой. Ссорились они не так часто, но вот примирения были трудными, потому что каждый думал, что прав исключительно он, и никак не хотел сходить со своего мнения. Этой ночью ей снился излюбленный кошмар — она стояла одна посередине тёмного леса, вокруг клубился туман, и что-то склизкое хватало ее за ноги. Мадаленна старалась отбиться, и только тогда, когда Нечто решило утащить ее вслед за собой в болото, откуда ни возьмись возник чей-то облик, и сильные руки вытащили ее на поверхность. Проснулась она уже тогда, когда небо было по-утреннему белым, и внизу в столовой слышались голоса и звон посуды. Двенадцать часов дня; когда Мадаленна пересыпала, голова становилась чугунная, такая неповоротливая, как у куклы.

Есть не хотелось, и еще больше не хотелось спускаться вниз и завтракать под красноречивое молчание. Можно было быстро спуститься, схватить тост и отправиться на весь день гулять по Лондону. Или можно было вообще уехать в Порстумут, она уже давно не была у мистера Смитона, а он в последнем разговоре сказал, что был бы рад, если она могла навестить его. Да, так она и поступит: быстро возьмет что-нибудь из кухни и сбежит по черному входу. А к вечеру, возможно, конфликт сам по себе и исчезнет. Мадаленна вздохнула и рывком встала с постели. Темно-зеленое шерстяное платье уже висело на плечиках, оставалось найти к нему только жакет и отыскать где-то завалявшийся гуталин, а то ее ботинки из черно-лакированных стремительно превращались в серо-землистые. Быстро накинув платье, Мадаленна причесалась и закрутила косу на затылке, добавив туда так много шпилек, что ее прическа изнутри стала напоминать сложное изобретение.

Перегнувшись через перилла, Мадаленна увидела, что родители сидели в столовой и о чем-то тихо разговаривали. Значит, у нее есть шанс сбежать незаметно. Дожили, нахмурилась она, ей двадцать лет, а она обязана сбегать по-тихому, как подросток, собравшийся на дискотеку. Тихо спустившись по ступеням там, где лежал ковер, Мадаленна быстро пересекла Зеленую гостиную и приоткрыла дверь на кухню. Там было пусто — Фарбер и Полли в это время обитали на третьем этаже, натирая хозяйское серебро. Она быстро положила два сэндвича в сумку, в теплом шкафу нашла коробку сока — виноградный «Берри энд Фрутс» и принялась искать гуталин. Она часто видела, как дворецкий натирал отцовские ботинки прямо тут, сидя на табурете, что-то напевая и одновременно выкуривая сигарету. Но где именно он держал эту заветную банку — неизвестно. Все слуги прятали гуталин от Мадаленны после того, как она умудрилась измазать им в прошлом году совершенно новое белое платье. Аньеза тогда особо сильно не ругалась, просто отставила банку и увела ее в ванную отмываться. Больше Мадаленна эту адскую смесь не видела.

Она открывала каждый ящик, рылась и ничего не находила. То ей на глаза попадались коробки со специями, то жестяные коробки из-под чая с гравировкой королевы Виктории и с нитками внутри, то огромные запасы лакричных леденцов, от которых ее мутило. Было все, кроме гуталина.

— Господи, — проворчала Мадаленна. — Да где же этот тюбик?

— И что мы тут ищем?

Это была Аньеза. Но ее голос не был сердитым. Он был обычным — приветливым, радостным, словно никакого конфликта и не было. В подобных ситуациях на Мадаленну накатывало жуткое смущение, и она не понимала, как себя вести. Ведь совсем недавно они говорили друг другу неприятные слова, а сейчас мама снова улыбалась и глядела на нее по-прежнему с любовью.

— Гуталин. — пробормотала Мадаленна, и через секунду они обе расхохотались.

— Значит, прошлогоднего случая тебе было недостаточно, да? — мама помогла ей привстать — от долгого сидения у нее совсем онемели ноги. — И ведь, главное, собиралась сбежать, не сказав никому ни слова! Куда хотя бы собралась?

— К мистеру Смитону.

— Ну конечно! — воскликнула Аньеза. — Я должна была догадаться, куда же еще. Ладно, пойдем, беглянка, позавтракаем, а потом уже сможешь сбежать, куда твоей души угодно.

Мадаленна уже хотела улыбнуться, как лицо Аньезы вдруг покрылось испариной, и она покачнулась. Мадаленна едва успела ее подхватить. Слова застряли в горле, когда она увидела панику в глаза матери, но через секунду та схватилась за столешницу

Обнявшись, они прошли в столовую, и Мадаленна присела за стол. Ей было хорошо, как всегда, когда ссоры разрешались сами по себе. Отец сидел и читал газету, радио что-то говорило о ежедневных новостях, и вокруг царило такое умиротворение, что она едва не потянулась и не зевнула во весь рот, однако лицо матери возникло перед ней так ярко, что она почувствовала дрожь. Только бы это было не из-за конфликта, только бы с ней все было хорошо.

— Доброе утро, дорогая, — отец поцеловал ее в лоб и сложил «Таймс». — Чего желает твоя душа на завтрак?

— Моя душа желает все что угодно, кроме бобов и тостов.

— Принято. — Эдвард отсалютовал и принялся накладывать большой ложкой овсянку. — Какой джем?

— Лимонный.

— Пожалуйте.

Он протянул ей тарелку, и Мадаленна стащила у него газету. Сейчас ее мало интересовали политические новости и новости света, к тому же ей не хотелось лишний раз наткнуться на фотографию мистера Гилберта — отцу было бы еще сложнее объяснить ее улыбку, особенно, если Мадаленна и сама старалась себе не объяснять это явление. Ее интересовал только раздел «Поиск работы». Зачерпнув ложкой кашу, она увидела, что ученикам восьмого класса требуется педагог по английской литературе. Район был Гринвич, и она вполне могла доехать до туда на автобусе. Или дойти пешком, зачем тратить лишние деньги. Еще для групповых занятий требовался преподаватель немецокого языка. А это было совсем рядом с ее домом — Стэпхен-роуд. Конечно, был риск нарваться на знакомых Бабушки, но ее занятия, к счастью, могли счесть обычной взбалмошностью.

— Что ты читаешь? — окликнул ее отец.