В теплых чулках можно было ходить и без ночных туфель, и Мадаленна мысленно поблагодарила мистера Смитона за чудесный подарок. Она сняла тапки и прислушалась к разговорам в гостиной. Отец и мать теперь часто засиживались допоздна, что-то обсуждая про себя, и только глубокой ночью она слышала поскрипывание половиц под ногами Аньезы и легкое пение Эдварда под утро. Теперь они сидели на неудобном диване, склонив головы друг к другу, негромко посмеиваясь и потягивая нечто коричневое из высоких стаканов. Открывшаяся пастораль была настолько идиллической, что Мадаленна едва не прислонилась головой к деревянной балясине и не улыбнулась. Когда она была еще ребенком, ее мечты ограничивались одним единственным — счастливым детством. В ее мечтах родители укладывали бы ее спать, читали ей сказку, а потом она засыпала под отдаленный звук их смеха. И она обязательно проскальзывала в гостиную и смотрела на то, как Эдвард и Аньеза были счастливы в своем мире, куда не пускали никого другого. Можно было радоваться, что хоть какая-то часть ее мечты сбылась.

Громко топая, чтобы не создалось ощущения, что она подсматривала, Мадаленна спустилась по лестнице, и Эдвард обернулся на звук ее шагов. В гостиной было хорошо натоплено, и на темных стенах причудливо отображались тени огня, напоминая извивающихся приведений. Отец приветливо кивнул ей, и она устроилась около Аньезы. В объятиях мамы было хорошо всегда, независимо от того, сколько бы лет ей не было.

— Ты уже спала? — мама мягко расправила запутанный конец косы. — Мы тебя разбудили.

— Я только собиралась. — Мадаленна прильнула к ее плечу и почувствовала знакомый запах лимонной вербены; теперь она душилась почти такими же духами.

— Ты плохо себя чувствуешь? — всполошился Эдвард.

— Нет, просто хотела лечь спать пораньше. Завтра не особо приятный день.

— Что-то случилось?

— В понедельник культорология, а я так и не дописала доклад.

— Мадаленна! — комически всплеснул руками отец. — Как же так? Неужели моя дочь хоть раз в своей жизни умудрилась что-то не сделать?

Она улыбнулась и придвинулась поближе к огню. Странно, но сколько бы угля она не закидывала в камин, в ее комнате все равно было прохладно, а здесь дрова в камине горели так ярко и тепло, что по комнате можно было разгуливать в летнем платье.

— Вина? — вдруг появился около нее отец, и тут же осекся — грозный взгляд Аньезы мог протыкать насквозь.

— Эдвард!

— А что такого? Ей уже двадцать лет, скоро будет двадцать один, к тому же эти итальянские вина такие тонкие.

При упоминании Италии Мадаленна не удержалась от улыбки. Было далекая страна теперь оживала в ее воображении в каждом разговоре с мистером Гилбертом. Он не давал ей ни единого шанса отказаться от поездки, каждый раз описывая прелести ее родной Тосканы, начиная с зеленых садов, заканчивая тихими вечерами на веранде. В его рассказах не было ни единой фальшивой ноты туриста, который поехал в отпуск по рекламному проспекту. Нет, все его слова были наполнены искренностью, он с удивительной любовью говорил о том, что могло открыться только настоящему жителю — о бескрайней воде, о мягком говоре, о темных ночах с негромким шумом из туристического центра. И она проникалась еще большей любовью, но к чему или кому именно, старалась не думать.

— Эдвард! Вспомни причину, по которой ты позвал дочь, поговори и отпусти ее спать. — Аньеза прикоснулась губами к ее лбу и приложила к нему ниоткуда взявшийся прохладный платок — она всегда знала, когда у Мадаленны начинала болеть голова. — Девочке нужно идти спать.

— Ладно, как-нибудь в другой раз. — Эдвард переставил бокал, и его взгляд стал серьезным. — Дочка, я позвал тебя сюда ради одного разговора. Достаточно важного.

— Я слушаю.

Мадаленна заеразала на диване и пошире открыла глаза; головная боль почти прошла и теперь хотелось безудержно спать и зевать. Но Эдвард вдруг встал со своего места и подошел вплотную к камину, рискуя спалить тонкие брюки. Лицо его было повернуто к Мадаленне так, что она видела лишь блики на его щеках, и от неприятного чувства тревожно защемило внутри.

— Видишь ли, дорогая, в чем дело, — начал Эдвард. — Тебе уже двадцать лет, и в таком возрасте девушки… — он сбился, и хрустальный бокал опасно повис в его руке. — Девушки твоего возраста и твоего круга начинают задумываться об изменениях в своей жизни. Понимаешь, о чем я?

— Не уверена. — честно ответила Мадаленна.

— Так скажи, о чем ты думаешь, — улыбнулся Эдвард. — И мы узнаем.

Мадаленна призадумалась. Хотелось верить, что отец решил наконец поднять вопрос о ее переезде и нашел в себе силы отпустить ее в самостоятельную жизнь. Но верилось с трудом. Она все-таки отказалась тогда от такого содействия мистера Гилберта в ее жизнь после одного не совсем удачного визита в один дом, где их приняли не за преподавателя и ученицу, а за, смешно сказать, семью и улыбнулись. Сложно было сказать, кто тогда был смущен больше. Однако даже после этого мистер Гилберт пытался помочь ей, предлагая поговорить с Эдвардом и объяснить, почему студенты обязаны уже жить отдельно. У него был опыт в этих вопросах, в конце концов, он сам был отцом, и она почти согласилась, но потом отказалась. Нельзя было объяснить почему, но каждое упоминание о том, что у него была дочь и семья, кололо ее внутри так сильно, что все сворачивалось в узел и казалось, она задыхается. Но, наверное, у нее просто было несварение желудка на нервной почве.

— Возможно, ты хотел поговорить со мной о моем переезде?

— О переезде? — нахмурился отец, и Мадаленна поняла, что не угадала. — Нет, милая, боюсь, что об этом мы поговорим немного позже. Сейчас я бы хотел с тобой обсудить такую тему, как…

Эдвард снова запнулся, поглядел на фужер, потом на камин, а следом на Аньезу. Но та была невозмутима и молчалива, как зима, и, не будь обстановка такой напряженной, Мадаленна бы обязательно фыркнула. Поняв, что поддержки он не дождется, отец ринулся с головой в омут.

— Я хотел поговорить с тобой о браке. Как ты смотришь на это?

Книга в руках Мадаленны хлопнулась на колени и открылась ровно на той странице, где Бекки Шарп снова обманывала бедного Джоза. Она была готова к любому разговору — к тому, что им придется уехать обратно в поместье, о том, что Бабушка считает ее воровкой семейных бриллиантов, она была готова даже услышать шокирующую новость, что ей следует бросить университет. Но к такому она явно не была готова. Брак. Замужество. Дети. Мадаленна знала, что однажды придет день, и ей будет нужно выйти замуж и заняться хозяйством, но она надеялась, что все это случится к тому времени, когда ей уже исполнится тридцать лет, и за ее плечами будет ученая степень. И не то чтобы она не желала детей, но сейчас, когда Мадаленна сама не знала, что ждать от следующего дня… Не такого будущего она хотела своей плоти от плоти и крови от крови.

— Папа, я тебя не совсем понимаю. — она прочистила горло. — В каком смысле, как я смотрю на брак? Ты хочешь, чтобы я вышла замуж, прямо сейчас?

— Ну когда-то тебе придется это сделать.

Бабушка появилась внезапно; в проеме показался кусок ее красного бархатного платья, и Мадаленна почувствовала, как мама вдруг ее притянула к себе поближе. Хильда прошла в гостиную, но не села по-хозяйски на диван, расталкивая всех вокруг, а остановилась около журнального столика и поглядела на отца. Эдвард что-то пробормотал про себя и было хотел налить еще бурой жидкости в стакан, но рука Аньезы его остановила. После того конфликта Мадаленна с Бабушкой не пересекалась, и в который раз она познала всю прелесть большого дома — можно было жить в одном помещении с ненавистным человеком, но не видеть и не слышать его. Хильда тоже, в свою очередь, не искала встреч ни с ней, ни с мамой, и ее голос был слышен только тогда, когда ее лампочка начинала слишком сильно коптить.

— Разумеется, я не говорю о том, чтобы ты вышла замуж прямо сейчас. — от Мадаленны не ускользнуло то, что Эдвард отодвинулся от Хильды. — Но так как тебе уже двадцать, мне кажется, стоит подумать о твоем будущем.