Когда он выехал из города, дорога пошла более ухабистой, прыгая с кочки на кочку, он улыбался без причины, и его не покидало чувство, что он едет на встречу какому-то приключению, очень интересному, которое перевернет всю его жизнь. Обычно в его возрасте стоило задуматься о том, что наоборот устаканит все его существование, например, о грамотном вкладе, но это было до ужаса скучно, и впервые Эйдин порадовался, что Джеймс не дожил до сорока — тогда бы ему тоже пришлось столкнуться со всей это канителью, а он не терпел ничего занудного. Делая крюк по дороге, он вдруг заметил знакомые очертания и внезапно остановил машину. Из-за голых деревьев виднелся огромный особняк Стоунбрукмэнор. Неестественно белый среди темной зелени и сероватого неба, он грозно глядел в пустоту темными окнами, а на крыше извивались уродливые трубы. Как можно было жить здесь, в этой мрачной обстановке и не сойти с ума, он не представлял. Эйдин любил Портсмут, любил провинциальные уголки Англии, но искренне ненавидел подобные замки, которые душили каждого своей историей и неспеша завязывали узел на шее своими родовыми ветвями. Диктор радио отвлек его от мыслей сообщением, что уже десять утра, и Гилберт быстро завел машину.
Длинные белые автобусы уже стояли на каменистой аллее около пляжа, уходившего под гору, а внизу плескалась вода — холодная, ноябрьская. Эйдин вдохнул побольше воздуха и, поправив воротник пальто, зашагал по песку вниз. Пляж в это время года был совсем пустым, и кроме небольшой группы студентов там никого не было. Редкие козырьки узких скамеек неярко тускнели вдалеке — синие, красные, зеленые — их цвета поблекли под светом солнца, но к следующему сезону они были готовы снова засиять. Желтый песок не хрустел под ногами, и подошвы ботинок оставляли фигурные следы на мягкой поверхности. Где-то все еще зеленела трава; иногда ему встречались пара кустов, а другой раз — зеленые холмы, где трепетала от ветра острая осока, уже пожухлая и не такая режущая. И было небо; бескрайнее, белое небо, сливающееся где-то на горизонте с водой, спокойной, готовой заковать себя в первый лед. Все было спокойствием, все было искусством, даже полузаброшенный маяк, чернеющий на далекой скале. И Гилберт почувствовал что-то сродни преподавательской гордости — его студенты, они все это чувствовали, видели и понимали; значит, все было не зря.
Его встретили радостными приветствиями; он не опоздал и приехал вовремя. Вся счастливая компания только-только распаковывалась, на свет выходили небольшие альбомы, тубусы с карандашами, даже фотокамеры, и во всем этом чувствовалось особое единство, будто все собрались не на открытый урок, а на веселый пикник, и теперь готовились бегать друг за другом, смотреть на облака и обжигаться горячим чаем. Однако все же это были уже студенты, взрослые люди, и вели себя они соответственно: раскрывали толстые книги, медленно разбредались по пляжу и, что удивительно, расправляли пледы. Правда, к неожиданной радости Гилберта, кто-то все-таки забыл теплое покрывало, и он с гордостью отдал пару цветных. Все были на месте, кроме Мадаленны, ее он не досчитался, однако Дафни сразу подошла к нему и тихо сообщила, что «мисс Стоунбрук пошла искать материалы для одной инсталляции». Звучало интригующе, и Эйдин мог только гадать, что Мадаленна могла искать на путстынном пляже для своей поделки — камни, палки или ракушки? Он старался не смотреть по сторонам и не высматривать рыжие локоны — в такой день они должны были блестеть еще ярче, и, расстелив покрывало, он присел на влажный песок немного поодаль от студентов, где стояла плетеная корзинка, и вытащил небольшой альбом. Когда-то он мечтал стать художником, мечтал отображать на бумаге ту красоту, что окружала его каждый день, и это было неудивительно, когда все своей детство он провел в зеленых долинах; в Ирландии все становились либо художниками, либо поэтами. Но потом он вырос и понял, что способности не означают талант, а последний еще не подразумевает мастерство, да и красота природы была настолько эфемерной, что на бумаге становилась плоской и грубой.
Погрузившись в свои мысли, он и не заметил, как около него стали оседать небольшими группами студенты. Эйдин не хотел стеснить их своим обществом, но те, казалось, наоборот, пытались урвать хоть немного его внимания и постоянно спрашивали у него что-то из теории света, брали запасной карандаш или просили подправить рисунок. И он с охотой брал начатые наброски, давал механические карандаши и общался обо всем. Не было только Мадаленны, и он поймал себя на том, что изредка он отрывался от очередного эскиза и смотрел по сторонам, стараясь уловить знакомый запах лимонной вербены.
Она появилась внезапно; ему почудилось какое-то движение сзади, и, обернувшись, он увидел Мадаленну, осторожно укладывавшую небольшой сверток в корзинку. Она спокойно поздоровалась с ним, махнула Дафни и, забрав с собой корзину, пошла обратно. Он кивнул и снова прислушался к истории, которую рассказывал один из студентов, что-то связанное с ночной рыбалкой. Эйдин даже умудрялся понимать о чем идет речь и изредка вставлял несколько слов, но все внимание принадлежало небольшой фигуре, которая все удалялась и удалялась, пока не превратилась в черную точку около больших скал, да там и замерла. Посидев еще какое-то время с группой, Гилберт встал, ему хотелось прогуляться по берегу. Песок у воды был весь в разводах, коричневых, серых, и вода, бившаяся о волнорезы, становилась то синей, то зеленой. Во всем этом пейзаже наблюдалось особое умиротворение, какое было всегда перед сменой сезонов — природа готовилась к обновлению, и все воукруг незаметно менялось, становилось тише, готовилось к чему-то новому.
Он шел все дальше и дальше, и сам не заметил, как черная точка сначала приобрела более четкие очертания, а после стала и вовсе весьма различимой. Мадаленна стояла по колено в заливе, но прежде чем он бросился к ней и спросил, что она думает о своем здоровье, полоскаясь в студеной воде, полы длинного, не по моде, плаща, распахнулись, и Гилберт заметил длинные, до колен, охотничьи резиновые сапоги. Мадаленна что-то усердно искала в воде, и, остановившись сзади нее так, чтобы она его не заметила, он не мог понять, что она пыталась отыскать. И тем не менее, она старательно возила руками по дну и иногда поиски сопровождались победным восклицанием, а иногда — ворчанием. Когда Гилберт уже хотел напомнить о своем присутствии, Мадаленна вдруг сказала:
— Будьте любезны, придвиньте поближе мою корзинку.
Удивленно оглянувшись, он заметил около большого камня ее корзинку и бережно придвинул ее к одному из волнорезов.
— Благодарю.
Она все так же стояла в воде, и, по-видимому, вовсе не планировала оттуда выходить. Эйдин уже успел отвыкнуть от ее немногословности, когда она была занята важным делом, и эта тишина оказалась для него такой приятной, будто долгожданное спокойствие наконец нашло его. И все же, нельзя было допустить того, чтобы Мадаленна так долго стояла в холодной воде. Он читал достаточно старых романов, и все начиналось с того, что кто-то очень долго полоскался в студеном ручье.
— Чем я себя выдал? — он подошел поближе, так, чтобы она повернулась. — Слишком громким пыхтением?
— Вы отражались в воде. — она посмотрела на него искоса и встряхнула руками; несколько капель упало на волосы, и те заблестели как янтарь.
— Я не смею вас отрывать от увлекательного занятия, но мне подсказывает интуиция, что для водных процедур уже поздно. Сейчас не июль, чтобы там купаться.
— А я и не купаюсь, сэр. Я ищу ракушки.
— У вас уже достаточно ракушек, идите лучше поищите палки.
Мадаленна прищурено взглянула на него и хотела что-то возразить, но потом вдруг улыбнулась и неспеша пошлепала к берегу. Сапоги ей были явно велики, но носила она их с такой гордостью, что Эйдин невольно засмотрелся. Зеленые, толстые, они должны были смотреться очень нелепо с классическим брючным костюмом, но вышло все иначе, и зеленая резина не могла выглядеть более естественной, чем в сочетании с чесучовым костюмом. Она неспеша стянула сапоги и присела на небольшой складной стул — таких по пляжу было раскидано десятки; как появился первый не знал никто, но каждый сезон их все прибавлялось и прибавлялось. С молчаливого позволения Эйдин заглянул в корзинку и увидел спрятанные сокровища — коричневые гладкие камни, несколько мешочков морской гальки, с десяток темно-зеленых и розовых ракушек и пара изогнутых веток. Зачем ей все это было нужно, он не знал, но спрашивать напрямик было как-то некрасиво. Она откликнулась сама.
