— У меня поменялись планы, сэр. — твердо ответила она. — Появилось нечто более важное этой поездки.
— Я вам не верю. Мисс Стоунбрук, — он поднял руку, будто желая коснуться ее руки, но опустил ее и поправил галстук. — Объясните мне ваше нежелание. Пожалуйста, не закрывайтесь от меня.
И снова был этот взгляд; добрый, теплый, полный участия, располагающий к беседе, от которого вся суровая броня начинала с грохотом ломаться, и ей хотелось рассказать все как на духу о том, что происходило. Но где же он был, когда она горела синим пламенем? Где он был, когда тысячу раз повторяла его имя, и чуть с ума не сошла, постоянно выжидая того момента, когда знакомая фигура появится в одной из аудиторий? В сущности, какое дело было ему до того, поедет она или нет? В груди у нее снова пробудился злой зверек и начал тихо точить свои острые зубы. Что ему было до того, какие возможности она упустит, каким ученым она не станет? Но все это были чувства, на которые Мадаленна не имела права, и она промолчала.
— Мисс Стоунбрук, если я буду только задавать вопросы, а вы не будете отвечать, разговора не получится. — она полагала, что он улыбается, но на этот раз мистер Гилберт не шутил.
— Сэр, я уже сказала вам, что не могу поехать по семейным обстоятельствам. — она упорно смотрела не на него, а в стену.
— То есть, — он встал и открыл окно. — Из-за семейных обстоятельств вы отказываетесь поехать в солнечную Италию, побывать в прекрасных городах, написать несколько работ, увидеть, как солнце золотит крыши белых домов…
Мадаленна резко обернулась. Неужели он не понимал, как сильно ранили ее его слова? Неужели он не понимал, как ей хотелось поехать в свою родную страну и ощутить спокойствие, которого так давно не чувствовала. А если он действительно не понимал, было ли в нем еще сострадание, милосердие, которое подсказало бы ему, что так говорить нельзя? Она не заслужила этой поездки, не могла позволить даже мечтать о ней, а он…
— …увидеть отвесные скалы и послушать крики чаек…
— Перестаньте, мистер Гилберт! — она вдруг сама услышала свой голос, какой-то сломанный, неестественно звонкий. — Не мучьте меня.
Мистер Гилберт оказался рядом быстрее, чем она могла предположить, и в руках у него был свежий платок. Мадаленна спрятала в нем лицо и постаралась не думать, что только что накричала своему преподавателю. Но мистер Гилберт стоял рядом, сжимал ее руку, и от этого лихорадка постепенно проходила, голова больше не болела, и все стало проясняться. Держаться бы за эту руку всю жизнь, чувствовать поддерживающее тепло и заботу, и тогда, она знала, ничего бы не было страшно.
— Я сглупил. — тихо проговорил он. — И мне кажется, это становится моим оправданием, на которое я, в сущности, не имею права. Простите меня.
— Вы тут ни при чем. — ответила Мадаленна, утирая щеки. — Я не должна была на вас кричать.
— Должны. — махнул он рукой. — Я перешёл границу как преподаватель. Но как ваш хороший знакомый, — он замолчал и продолжил. — Вас не отпускают родители? Хотите я поговорю с ними, как ваш профессор, к тому же с вашим отцом я уже знаком.
Мадаленна помотала головой.
— Нет, мистер Гилберт, родители тут тоже ни при чем. Я сама себя не отпускаю.
— В чем же дело?
— Это долгая история. Она не уместится в один перерыв.
— Согласен, — он посмотрел на часы. — В один перерыв — нет. Но послезавтра, полагаю, найдется время, чтобы вы мне все рассказали.
Мадаленна посмотрела на него, она уже хотела отказаться, но Эйдин снова улыбнулся — так располагающе и обаятельно, что она улыбнулась в ответ и кивнула, как вдруг радость в глазах мистера Гилберта сменилась тревогой, и Мадаленна поняла, что он увидел порез. Она машинально коснулась его рукой, и он осторожно спросил:
— Вы поранились?
— Ничего страшного, просто порезалась нечаянно камнем в кольце. — и ведь сложно было поверить в то, что наполовину это была правда. Мистер Гилберт и не поверил.
— Давайте, я вас провожу в медицинский кабинет? Там помогут, — но Мадаленна его прервала.
— Не стоит, это пустячный порез. Лучше скажите, — она перевела тему. — Вы решили, будете выступать на конференции?
— Боги! — он скорчил страдальческое выражение. — Мне кажется, что моя диссертация для вас же куда важнее, чем для меня!
— Мистер Гилберт, — Мадаленна с готовностью подхватила сердитый тон — все лучше, чем вспоминать о завтраке. — Человек с вашими способностями и знаниями не имеет права так отлынивать от работы!
— Да что вы?
— Да, и не надо делать вид, будто вы ничего не понимаете. Выбирайте, либо я оставляю вам вашу работу, вы берёте ее и начинаете усердно готовиться, либо я забираю ее, и тогда вам придется просить новую тему.
Мистер Гилберт усмехнулся, и Мадаленна, пожав плечами, забрала диссертацию, и только когда она распахнула дверь, почувствовала, как ее руки коснулись и услышала голос Эйдина.
— Хорошо, хорошо, отдайте мою работу. — она протянула папку и постаралась не улыбнуться, наблюдая за тем, как он хмуро перелистывал страницы. — Вам кто-нибудь говорил, что вы ужасно упрямы?
— Мой отец называет это целеустремленностью.
Мистер Гилберт рассмеялся, и Мадаленна поняла, что не хочет уходить из этого места. Обычная аудитория, но вот человек, который стоял рядом с ней был необычным, и его присутствие оживляло все вокруг. Но злой зверек проснулся в ней внезапно, и так вгрызся в ее грудь, что она тихо охнула.
— Сэр, нам стоит ожидать еще одного вашего отъезда? — брякнула она, ничуть не жалея о своих словах.
— В ближайшем времени, полагаю, нет. Я больше не рискну оставить вас вместе с практикантом.
Линда. Черноволосая, красивая, с такими сияющими глазами, что, наверное, все фонари можно было выключать, когда она проходила мимо, язвительно подумала Мадаленна. Такая милая, добрая и слишком красивая, слишком. Она не сделала ей ничего плохого, кроме только того, что сказала о Джоне, как о ее женихе и, наверное, не предупредила о сдаче доклада. Мадаленне захотелось засмеяться, они с Эффи ревновали друг к другу, хотя им, глупеньким, никто не сказал, что в этом случае конкуренция бесполезна — они обе проиграли уже заранее, двадцать лет назад.
— Кстати, должен еще раз извиниться. — виновато развел руками Эйдин. — Мне жаль, что моя жена не смогла до вас дозвониться.
Значит, догадки Мадаленна оказались правдивыми, и она улыбнулась. Она знала, что за следующие слова ей будет стыдно, но первый раз в жизни она собиралась совершить что-то этакое, хоть сколько-то выходившее за ее представления о приличиях.
— Я все понимаю, в тех местах сложно найти телефон.
— Вы были в «Соуз-Блейк»? Вероятно, с семьей?
Она действительно там и действительно с почти что семьей — с Аньезой и Джоном, который как-то набился к ним в попутчики.
— Не совсем, с другом.
— С мистером Гэлбрейтом? Вашим женихом?
Мистер Гилберт усмехнулся, и что-то непривычное почудилось Мадаленне в этой усмешке; он разбирал бумаги, искоса поглядывал на нее, и странный восторг проснулся в ней.
— Нет, сэр. Пока что нет. Но видите ли, — она мрачно улыбнулась. — Мои симпатии весьма переменчивы. Кто знает? До свидания, сэр.
И пожав на прощание руку, Мадаленна вышла из аудитории, когда услышала негромкий смех. Возможно, она допустила ошибку, изменив привычке всегда и везде говорить только одну истину, но еще правда была в том, что сейчас ей было весело, как никогда, и, завязав пояс на пальто, она звонко рассмеялась и вышла на воздух. Лихорадка прошла совсем.
Комментарий к Глава 17
буду очень благодарна вашим отзывам и впечатлениям от главы).
p.s. надеюсь, плейлист придется вам по душе).
========== Глава 18 ==========
— Линда, ты уже проснулась?
Сначала он хотел завязать галстук, но потом выглянул в окно и увидел, как на город медленно опускалась грозовая туча. Странной была эта осенняя погода; все улицы будто укутывались в кокон, пока все жители спали, а на небе появлялись сине-зеленые разводы, которые летом пугали всех предстоящей бурей с молниями и вспышками. Но был ноябрь, и единственное, что предвещали такие тучи — это дождь со снегом. В Ирландии снег не шел никогда, и трава оставалась зеленой даже в декабре. Он вдруг вспомнил, как бегал мальчишкой за большой холм в канун Рождества и смотрел на то, как синие волны медленно разбивались о большие волнорезы. В Лондоне предзимья и зимы тоже не было, было непонятное сочетание осени с февралем — все таяло, текло, и белый снег не успевал остаться белым, сразу превращался в нечто грязное, оставлявшее после себя коричневые разводы. Такая погода не располагала к галстукам, пиджакам и рубашкам с твердыми воротничками, от такой погоды хотелось закутаться в большой свитер и намотать на себя толстый шарф. Разумеется, как преподаватель он был обязан придерживаться особого стиля одежды, но ведь сегодня была открытая лекция, и вряд ли с него стали бы спрашивать запонки на манжетах и лакированные ботинки. Решено; Эйдин открыл другую дверь платяного шкафа и увидел большой серый свитер. Это был последний, который ему связала Кэйлин. Он до сих пор помнил тот огромный крафтовый пакет, перевязанный грубой бечевкой; мама его прислала ровно к его Дню Рождению, а когда он о нем вспомнил, ее уже не было в живых. В груди защемило, и он поморщился. Мамы не хватало; во всем — в ласковом жесте, во внимательном взгляде, который так и спрашивал: «Что случилось, сынок?» Раньше он бы от брыкнулся и от взгляда, и от теплой руки, а сейчас он был готов отдать все, что у него было только услышать мамин голос и почувствовать аккуратное прикосновение теплой руки к волосам. Ему не хватало дома. Когда-то он думал, что сможет создать свой собственный, и одно время ему казалось, что у него все получалось — ученая степень, красавица-жена и милая дочь, но потом он как-то оглянулся назад и понял, что все это только жалкое подобие того, как должно было быть на самом деле. Ведь он упустил нечто самое важное, еще тогда, когда они только-только вошли в свет, а что именно — он никак понять не мог.
