— О, Господи, — пораженно воскликнул отец. — Я и забыл. Нет, правда, забыл. Совсем закрутился с этими делами. Мама, ты помнишь?

— Помню. — сдавленно откликнулась Хильда.

Мадаленна помнила. Когда дедушка был еще жив, пятнадцать лет назад, каждый раз она сама мастерила ему открытки из цветного картона и бархатистой бумаги. Обычно она вся перемазывалась клеем, и папа шутил, что в доме сразу появлялся дух праздника. За Днем Рождения дедушки всегда начиналась подготовка к Рождеству, но два эти праздника никогда не смешивались — одна радость предвещала другую, и от этого настроение у маленькой Мадаленны поднималось выше неба. Когда она стала немного постарше, поняла, что обычные открытки — это слишком просто, и тогда она начала откладывать конфеты. Особые, с помадкой, с вишней и апельсином — эти были самыми любимыми и у нее, и у дедушки, но ради него она специально откладывала их и потом старательно заворачивала в серебряную фольгу. Потом Эдмунд открывал их, восторгался, обнимал ее, и они тихо, пока остальные гости танцевали в зале, съедали все без остатка. Дедушка не был демонстративно ласковым; его любовь проявлялась в мелочах — спрятанных в пиджак конфетах, в объятиях, в том, как он волновался, когда его внучка слишком долго просиживала рядом с радио, и эти мелочи были для Мадаленны дороже всего, и из-за этих мелочей внутри все еще дергало так, что ей казалось, кто-то давит палкой ей под ребра. Это была тоска, и она знала, что ей с этим жить всю жизнь.

— Помнишь, как мы один раз решили отпраздновать его День Рождения, а он отправился на рыбалку и заблудился? — улыбнулся Эдвард. — Как сейчас помню, все гости сидят за праздничным столом, все его ждут, а он никак не приходит.

— Мы тогда целый поисковый наряд нашли, чтобы отправить на его поиски. — рассмеялась Аньеза.

— Да, а каким мы его нашли? — воскликнул Эдвард. — Весь в тине, в каких-то листьях, грязный — просто ужас! И счастливый!

Разумеется, счастливый. Дедушка был всегда счастлив, когда уходил за пределы своего особняка. Вот ведь была дилемма — он любил Хильду так сильно, что никогда и не думал о разводе, а она всю совместную жизнь ни разу его не поцеловала просто так, без выгоды. Она легла с ним в постель только ради того, чтобы появился сын, наследник всего состояния. Ходили слухи, что была и дочь, но куда-то сразу исчезла. Раньше Мадаленна в такое поверить не могла, но сейчас вполне представляла такое возможным — если Бабушка чего-то не хотела, она этого не терпела. И ведь, возможно, она не всегда была таким монстром, наверное, ее кто-то такой воспитал, но она не свернула с назначенного пути, а пошла по нему, улыбаясь и размахивая факелом, чтобы дорога была видна хорошо.

— А помнишь, — увлеченно продолжал Эдвард. — Помнишь, когда Мадаленна только родилась, он посмотрел на нее и сказал, что эта удержит одним взглядом хоть весь взвод.

— Помнишь, как он ей пытался бантик завязать? Все удивлялся, что у такой малышки такие длинные волосы.

— Я-то помню. — воскликнула Мадаленна, и родители рассмеялись.

— Тебе было полтора года!

— А дедушка всегда говорил, что у меня феноменальные способности.

— Он был отличным человеком. — вздохнул Эдвард и посмотрел на портрет напротив. Эдмунд на картине сидел верхом на лошади и смотрела прямо на зрителя. В синем мундире, с горящими глазами и светлой улыбкой, он выглядел настоящим рыцарем. Портрет был написан в десятилетнюю годовщину его свадьбы с Бабушкой, но Бабушка спрятала его в кладовку, и только при переезде мама его захватила с собой.

— Хорошо, что хоть сколько-то он пробыл рядом. — негромко сказала Аньеза, и Мадаленна почувствовала, как в глазах у нее защипало.

— Да уж. — поддакнула Хильда.

Несправедливо, это было несправедливо, что ее дедушка так рано ушел из жизни, а та, которая ему эту жизнь отравила, сидела сейчас во главе стола с каменным выражением лица и медленно пила чай. Это было несправедливо, что самого доброго человека забрали, а вместо него оставили старую ведьму, которая никого и ничего в жизни не любила, кроме своего эго. И сейчас ради последнего она сидела за этим столом и изображала скорбь и печаль, хотя в день смерти Эдмунда она улыбалась. Мадаленна могла успокоиться, могла унять себя, но катушка внутри нее начала раскручиваться вдруг с такой силой, что она даже не захотела сказать себе «стоп».

— Хорошо, что мы о нем помним. — произнесла Мадаленна и посмотрела на Хильду. — Хотя некоторые так хотели о нем забыть.

— Мадаленна. — Аньеза предупреждающе положила руку ей на локоть, но она еще сильнее нахмурилась.

— Милая, по-моему, тебе пора в университет. — сверкнула глазами Бабушка, и от этого ярость стала еще сильнее.

— Это некрасиво, Бабушка. — четко проговорила она. — Некрасиво сейчас врать всем в лицо.

— Что происходит? — непонимающе посмотрел на дочь Эдвард. — В чем дело?

— В чем дело? — Хильда внезапно рассмеялась и встала с места. — В том, что мне действительно неприятна подобная комедия. Хоть раз твоя дочь в чем-то оказалась права.

В глазах у отца промелькнуло что-то похожее на детский испуг, и Мадаленна встала за спинку его стула. Врачи говорили, что Бабушка была вполне вменяема, и никакого обострения не должно было быть, но воспоминание о том, как она чуть не опрокинула на нее чашку с кипятком все еще было свежо, и она почувствовала страх за отца. Кто знал, что может вытворить эта старуха в приступе гнева.

— Правда заключается в том, что твой отец был никчемным человеком. — растягивая слова проговорила Хильда, не обращая внимания на то, как рука Эдварда дернулась. — Никчемным и глупым. Я оказала ему огромную услугу, выйдя за него замуж, пока он не растратил свое состояние до нельзя.

— Мама… — пораженно посмотрел на нее Эдвард.

— Да он даже предложение с трудом смог сделать. — продолжала Хильда. — Он всегда чего-то боялся, всегда боялся догадаться, что что-то идет не так, как запланировал. Господи, а как он дрожал, когда просил меня стать его женой, и слава Богу, сподобился вообще попросить меня об этом, после года ухаживаний, а то ведь я я думала, что он никогда не решится.

— Мама!

— Что? — она обошла вокруг стола и подошла к его креслу. — Что? Тебе нравилось жить в иллюзии, что все хорошо? Что мы любили друг друга и были счастливы? Так это не правда. Может он и любил меня когда-то, но я — нет. И я счастлива, что наконец-то могу сказать это вслух, не таясь. Твой отец, — она торжествующе взглянула Эдварду в глаза. — Был слабым и хилым человеком, который не думал ни о чем, кроме каких-то цветов и теплиц. За весь порядок в доме отвечала я, а он старался даже носа сюда не совать.

— Неудивительно. — бросила Мадаленна, не обращая внимания на отчаянный взгляд матери. — От такой отличной семейной жизни сбежал бы кто угодно.

— Ах, ну конечно. — хрипло замеялась Хильда. — И что он еще мог мне оставить в подарок, как ни твою дочь, свою внучку. Полную копию себя. Такую же слабую, такую же дерзкую и такую же глупую, и окончательно испортил мне жизнь.

— Во всяком случае, — Мадаленна посмотрела ей прямо в глаза. — Я не травлю каждого в доме своей желчью и не стараюсь выжить отсюда любого.

— Очень патетично, милая. — улыбка у Бабушка стала мерзкой.

Мадаленна махнула рукой и посмотрела на отца: тот не мог поднять глаз от тарелки, а когда смотрел по сторонам, то в глазах у него было непонимание, где он и что с ним происходит. Он тоже об этом знал, и тоже боялся догадаться, подумала Мадаленна, и это он унаследовал от Эдмунда. Почему эти двое любили так сильно ту, которую изувечила им жизни — было непонятно, но правда была такова, что и Эдмунд, и Эдвард знали все о чувствах Бабушки, но предпочитали на это закрывать глаза и уходить в свой собственный мир. Дедушка прятался в своем «домике в доме», а Эдвард уезжал в Египет, к тайнам фараонов, только чтобы невзначай не разгадать тайну в своем доме. Мадаленна думала, что бабушке хоть сколько-то будет стыдно, но та снова сидела за столом с видом победителя и неспеша разрезала вафли.