— Фарбер, хватит стоять столбом! Не видишь, что я не могу спуститься?
— Да, мадам.
Аньеза сжала чашку так, что у той жалобно хрустнула и чуть не отвалилась ручка. Мадаленна испуганно взглянула на нее, но в глазах у матери не было ничего, кроме незнакомого выражения. Пугающего выражения. Там, в серо-зеленых глазах было что-то страшное, будто она была способна в эту минуту опрокинуть стол, бросить в окно камень или вовсе спалить дом. Дом, который собирала по кусочкам сама, который проветривала каждый месяц, от которого хранила ключи. Чьей хозяйкой стала с того момента, как их с Эдвардом объявили мужем и женой.
— Полли, хватит топтаться около колонн, лучше принеси мне кофе!
Мадаленна было встала со своего кресла, но Аньеза сжала ее руку, и она осталась сидеть. Бабушка вошла в столовую неспешно; осматриваясь, пытаясь найти хоть что-нибудь, к чему можно было придраться. Она остановилась около кресла, ожидая, что его ей пододвинут, и Мадаленна уже встала, когда мама снова попридержала ее за руку, и она села обратно. Хильда зло прищурилась и посмотрела на Аньезу, но та не отвела взгляд и налила себе еще чая. Громко отодвинув кресло, Бабушка устроилась и презрительно посмотрела на вазу с цветами.
— Полли! — крикнула она, когда горничная вошла в столовую. — Будь добра, выкинь эти сорняки и верни вазу на место.
— Но мадам…
— Я сказала! — рявкнула Хильда, и бедная горничная подскочила. — Будь добра, исполни, если не хочешь, чтобы тебя уволили!
Виновато оглядываясь вокруг себя, Полли подошла к столу, но Аньеза легко похлопала ее по плечу, и та, просияв, ринулась из зала. Мстительная улыбка Бабушки погасла, и она непонимающе посмотрела на свою невестку, но та спокойно просматривала газеты и не обращала никакого внимания на красноречивые взгляды. Хильда нахмурилась, и в следующую секунду Мадаленна услышала ее голос:
— И как это понимать? — Аньеза перелистнула страницу «Бурды». — Ты что, себя хозяйкой возомнила? — но Аньеза не отвечала, и Бабушка рассвирепела окончательно. — Я с тобой разговариваю!
— А я не собираюсь с вами разговаривать, особенно, в таком тоне.
Бабушка захлебнулась своим кофе, а Мадаленна едва не выронила из рук тарелку. Мама никогда не вступала в открытые конфликты с Хильдой, предпочитая сглаживать их в ущерб своему здоровью, она боялась, что иначе Хильда начнет отыгрываться на дочери. Но сейчас все поменялось, и в глазах матери не было вечного испуга, там сквозила жесткая холодность, от которой Мадаленне стало не по себе.
— Понятно, — едко улыбнулась Бабушка. — Значит, возомнила себя хозяйкой. Интересно, по какому праву? — крикнула она так, что цветы в вазе дрогнули.
— По праву жены вашего сына. — спокойно ответила Аньеза. — Коим, кстати, я обладаю уже двадцать лет. И если вы еще раз оскорбите мою дочь, меня или Эдварда, вы пожалеете.
— Как интересно! — взмахнула руками Хильда. — Как интересно! Знаешь, что, моя дорогая, ты нисколько не изменилась. Как была итальянской швалью, так и осталась.
— Хватит! — вдруг стукнула ладонью по столу Мадаленна. — Можно подумать, что вы, Бабушка, всю жизнь были родовитой аристократкой! Я прекрасно знаю вашу родословную. Напомнить вам, как граф Эдмунд Стоунбрук взял в четырнадцатом году двадцатилетнюю дочь промышленника Стоунбрука в жены? Да любой крестьянин в Тоскане благороднее вас и по поведению, и по происхождению.
— Вот как? — взвилась Бабушка. — А ты особо не выступай, моя милая, я ведь отцу скажу, он тебя мигом выгонит из дома!
— Это еще вопрос кто и кого выгонит. — отчеканила Аньеза. — Если я расскажу Эдварду, как вы себя вели с нами, то, боюсь, уйти придется вам.
— Как страшно! — запаясничала старуха. — Я слышала, как твоя дочь ему все рассказала, только вот почему-то поверил он не ей, а мне.
Она слышала! Эта старуха все слышала! Кровь ударила Мадаленне в голову, и все заволокло туманом. Значит, она тогда не обозналась. Бабушка действительно смеялась, потому что знала — на этот раз она победила. Хильда всегда побеждала в этих битвах, потому что была матерью Эдварда и влияла на не так, как никто не мог. И эта ведьма была ее Бабушкой. В глазах Мадаленны забегали цветные огоньки, и она почувствовала, как внутри нее начала подниматься такая ярость, от которой не было спасения, и теперь это было навсегда. Хильда стала ее врагом, и Мадаленна знала: каждый раз, когда она будет смотреть на нее, все внутри будет желать только одного самого темного и ужасного. И подавить в себе это не получалось — она сама того не желала.
— И вот, что я тебе еще скажу, — из тумана проглядывало перекошенное лицо Бабушки и насмешливая улыбка мамы. — Еще раз отличишься подобным образом, и я клянусь…
— Фарбер, где ты запропастился! — Бабушка договорить не успела — в коридоре появился отец, и Хильда мгновенно нацепила на себя благостное выражение лица и налила себе еще чашку чая.
Пришлось тяжело опуститься в кресло и выдохнуть. Бабушка питалась от конфликтов, они ее заряжали жизненными силами, от чего она улыбалась еще ярче, а голос начинал звучать еще слаще, но Мадаленна унаследовала от матери неспособность к ссорам, и каждый раз, когда она в них вступала, чувствовала, как энергия медленно начинает потухать в ней, и она становилась такой слабой, будто целый день таскала на себе тяжелые мешки. Эдвард быстро поцеловал Хильду в щеку, и Мадаленна заметила, как Бабушка ехидно улыбнулась в их сторону, но после того, как отец нежно обнял свою жену и дочь, улыбка исчезла — надежды, что ее сын любит только ее одну рассыпались прямо на глазах.
— Ну, как утро? — бодро спросил Эдвард. — Как завтрак?
— Очаровательно. — простонала Хильда. — Но я всю ночь не спала, боялась, что Мадаленна проспит свою лекцию в университете.
Подобная ложь оказалась слишком толстой даже для Эдварда, и он удивленно покосился в сторону матери. Но та только закатила глаза и приторно улыбнулась. Мадаленна почувствовала, как начала стремительно терять аппетит, но Аньеза сжала ее руку, и ей пришлось попросить Фарбера налить еще немного сиропа на оладьи. Дворецкий сочувственно посмотрел на нее и чуть не вылил половину сиропника.
— Ну, ну, — мягко пожурила его Хильда. — Фарбер, не увлекайтесь, вы же не хотите, чтобы моя внучка заработала сахарный диабет. На-ка, дорогая, — она протянула ей коробку с сахарозаменителем, и Мадаленна едва удержалась от того, чтобы это не выкинуть.
— Спасибо, Хильда. — тактично проговорила мама. — Но я не желаю, чтобы моя дочь ела эту гадость.
— Вовсе это не гадость, моя дорогая, — прощебетала Бабушка. — Это отличная замена сахару, иначе Мэдди растолстеет так, что она не влезет ни в одно свое платье.
— У Мадаленны хорошая фигура.
— Так это только пока, моя дорогая.
Мадаленна видела, что отец недоуменно переводил взгляд с Хильды на Аньезу, но когда он посмотрел на нее, она отвела глаза. Что она могла ему ответить? Что это искусное представление, которое разыгрывается специально для него? Что каждый за столом, в доме, да даже в саду врет своему хозяину, чтобы тот не волновался? Так и было. Но только вот если Аньеза и они старались хоть немного верить в те слова, которые говорили, Хильда не утруждала себе даже этим, и яд лился из каждого слова. Наверное, Эдвард все же догадался, что его старательно пытались обмануть, и, откашлявшись, он постарался переменить тему.
— Да, кстати говоря, уже ноябрь. Как быстро время летит.
— Да, да, — закивала головой Хильда. — Кстати, о времени. Мэдди, тебе не пора в университет?
— Нет, — мрачно отозвалась Мадаленна. — Завтраки в семье так располагают к хорошему аппетиту. Мне вдруг захотелось выпить еще чаю.
— Милая, ты уже пьешь третью чашку. Тебе не много?
— Ну я же пью третью чашку чая, а не коньяка.
— Мадаленна, — фыркнул отец, прикрываясь салфеткой. — Я поражен.
— Я рада.
— Эдвард, — хлопнула рукой по столу мама. — Я же совсем забыла. — он коснулся ее руки, и Мадаленна услышала, как Хильда что-то прошипела. — Двенадцатого ноября День Рождения у Эдмунда.
