— Должен понимать, что половина из этого — вранье. — спокойно заявил Филип. — Ты же сам знаешь, она не в первый раз откалывает такие номера. Знаешь, как она измывалась над твоими девочками?

Отец остановился у стены, и Мадаленна судорожно сжала руку мистера Смитона. На лице Эдварда отразилось столько боли, столько горечи, что она лихорадочно подумала, не забыла ли таблетки от сердца. Садовник говорил правду, но сейчас это было невовремя. Папе следовало об этом узнавать постепенно, неспеша, а не сваливать все на его голову снежным комом. Он бы мог этого просто не выдержать. Долгие раскопки над палящим солнцем, постоянные мигрени и расшатанные нервы — вот, что он получил после своих экспедиций, и сейчас ему нужны были только тепло и забота. Они справятся.

— Мистер Смитон, нам действительно пора. — она умоляюще посмотрела на садовника, и тот нехотя обнял ее. — Пойдем, папа.

Эдвард молча пожал руку Филипу и медленно, словно постарев на несколько лет, вышел из сторожки. Мадаленна уже была на пороге, когда мистер Смитон удержал ее за руку и негромко, но твердо отрезал:

— Ему все равно придется жить с этой правдой, дорогая. Не затягивай, иначе дальше будет только больнее.

Она кивнула и пошла к машине, когда внезапная мысль заставила ее поежиться: а захочет ли отец вообще выслушивать эту правду?

***

Всю дорогу до дома Эдвард пытался шутить, болтать о чем угодно, и Мадаленна поддерживала его — в воздухе висел негласный уговор: не говорить о Хильде и семье. Она всегда понимала отца, но сейчас ей показалось, что их взаимопонимание из предмета гордости медленно переползало в тягучее обязательство — Мадаленна должна была его понимать, принимать как никто другой и не имела права спросить что-то лишнее. Огни города приветливо встретили их, и она с удовольствием высунулась из окна, смотря на мигающие светофоры, проезжающие большие автобусы и снующих туда-сюда людей. Суета постепенно становилась привычной, и она теперь вздрагивала гораздо меньше от сигналов клаксонов.

Отец элегантно завернул на бульвар Торрингтон и так быстро оказался около входной двери, что Мадаленна едва успела вылезти из машины. Он старался не показывать своего волнения, но его руки, теребившие галстук так, что тот почти размотался, его выдавали. Что было проще — он мог все ей рассказать, раз полагал, что дочь так хорошо понимала его, но Эдвард предпочитал молчать и улыбаться, будто ничего и не случилось. Фарбер небыстро открыл дверь, однако Мадаленна даже не успела спросить, в чем дело — в нос ей сразу же ударил запах валерианы и дигидрола. Дворецкий степенно поклонился, а Эдвард, проскочив мимо него, быстро сбросил пальто и застыл в коридоре рядом с Аньезой. Она хотела его поцеловать в щеку, но сверху раздался голос Бабушки: «Эдвард, дорогой, это ты?», и он бегом поднялся на второй этаж. Мадаленна посмотрела на маму, но та отвела взгляд и принялась подниматься вслед за отцом. Тяжелое чувство повисло на Мадаленне, и она опустилась в кресло, закрыв глаза. По-другому она представляла приезд отца. Она думала, что все должно было поменяться с той секунды, как он бы переступил порог. Инфантильная дура, вот кто она. Ей давно следовало понять, что люди не меняли события, если того не хотели, а она даже не спросила отца, хочет ли он этого. Разумеется, в каждом письме он хвалил ее, говорил, какая у него сильная и мужественная дочь, но вот Мадаленна припомнила и удержалась от истерического смешка — там никогда не было слова про Бабушку. Отец никогда не писал, что в его силах переменить хоть что-то. Она и правда была инфантильной дурой, если мечтала о том, чтобы переложить ответственность на чужие плечи.

— Мисс Мадаленна, — внезапно послышался голос Фарбера. — Позвольте ваше пальто. Может быть вам принести чаю?

Она помотала головой.

— Как себя чувствовала Хильда? — она тяжело встала из кресла. — Только говорите правду, Фарбер. Правду.

— С вашего позволения, мисс, — немного замешкавшись ответил доврецкий. — Мадам чувствовала себя вполне сносно. Ровно до звонка мистеру Смитону она ходила с этажа на этаж, а до этого сама вышла из автомобиля.

— Как она узнала, что мы были у мистера Смитона?

Мадаленна придвинула к себе чайный столик и потерла глаза — на отполированном дереве лежала груда платежей, счетов и каталогов. И все это надо было разобрать до утра.

— Так Полли сказала. Ваша Бабушка позвонила в Стоунбрукмэнор, и горничная сообщила, что вы с сэром Стоунбруком…

— Понятно. — прервала она дворецкого. — Значит, нас ожидает очередное шоу.

— Мисс Мадаленна… — Фарбер хотел что-то добавить, но Мадаленна мягко подтолкнула его в сторону кухни, а сама постаралась расправить плечи.

Ей все равно придется подняться к Бабушке. Если она станет отсиживаться в своей комнате, за ней пришлют прислугу, или сам отец решит прийти, а его приход она вряд ли сможет выдержать. Все повторялось, возвращалось на свои круги, но только вот… Только вот сейчас было во сто крат сложнее. Мадаленна остановилась на последней ступеньке и оперлась на балясину. Все это время, пока она жила с Хильдой, ее поддерживала одна мысль — приедет отец, и все изменится. Сменялись весны и зимы, она становилась с каждым годом старше, но утешение было неизменным — приедет отец и все исправит. Мадаленна даже не задумывалась, что и как Эдвард должен был исправлять, ей казалось, что папа все поймет без слов. Но вот он приехал, и ничего не изменилось. Разумеется, это была не его вина, и, возможно, он даже и не знал об ожиданиях своей дочери, однако от осознания этого щемящее чувство безысходности не проходило.

Мадаленна поднялась на полутемный второй этаж и прошла вглубь длинного коридора. Дверь в комнату Бабушки была приоткрыта, где-то в глубине угадывался силуэт отца, а у стены, прижавшись к темным обоям, стояла Аньеза. Даже там, в тени, было видно ее осунувшееся лицо и странное застывшее выражение в глазах — что-то прохладное, неживое. Значит, встреча не оправдала и ее ожиданий тоже. Мадаленна ничего не стала у нее спрашивать и позволила себя обнять.

— Эдвард, мой мальчик, я скучала по тебе. — плаксивым тоном говорила Хильда, а Мадаленна чувствовала как в ней поднималась темная ненависть к этой старухе, которая крала у нее отца. — Ты так долго не приезжал к нам…

— Я знаю, мама, но я работал.

— Работал! — презрительно выплюнула Бабушка. — Я могла бы дать тебе столько денег, сколько бы ты захотел, если бы ты только… — она запнулась.

«Если бы он только не привел в мой дом это итальянское отродье.» Мадаленна слышала эту фразу так много раз, что на тысячный она улыбнулась. Ей захотелось, чтобы Хильда произнесла ее вслух, может быть тогда бы отец протрезвел и понял, что за театр одного актера разыгрывается вокруг него.

— Мне нужно кормить семью, мама.

— Да, конечно. — тяжело вздохнула Хильда. — Твою бедную жену, милую Мадаленну… Я так к ним привязалась за время твоего отсутствия. Может быть раньше мы и не ладили, но пока тебя не было…

— Правда?

— Да. Мадаленна такая милая девочка, правда слишком избалованная…

Он не мог этому поверить! «Папа, проснись, оглянись! Посмотри на нас, на слуг, прислушайся к нам!» — она хотела кричать это, пока сама бы не охрипла, пока бы в горле не засаднило. Мадаленна хотела подбежать к отцу, тряхнуть его за плечи и посмотреть ему в глаза, ведь не могло быть так, чтобы ее родной папа верил этой ведьме. Как же все разговоры о том, что они — одно целое, что они понимают друг друга без слов? Мадаленна почти сделала шаг, но Аньеза сильнее сжала ее в объятиях, и она остановилась.

— Я тоже скучал, мама.

Аньеза прикрыла дверь, и Мадаленна медленно осела на пол. Ей просто снился сон, вот в чем было дело. Она была в своем очередном кошмаре, и как только ее кто-то затрясет за плечи, она обязательно проснется и поймет, что все это неправда, что отец до сих пор верит только ей и маме. Но то не был сон, это была ее настоящая жизнь, и поняла Мадаленна это тогда, когда на руку ей капнуло что-то теплое. Аньеза плакала. Мадаленна помнила всего два раза, когда мама плакала. Первый раз, когда она, Мадаленна, разбила себе нос, катаясь на велосипеде, а второй раз, когда умер Эдмунд. И каждый раз она боялась этих слез, это значило, что последний бастион сломан, и больше ничего не осталось.