— Тогда уж Высокопревосходительством, — повеселел настоятель. — В прежней, мирской-то жизни я до генерал-аншефа дослужился. Но нынешнему рангу — полный генерал...
— Ого! — удивился Клеопин, машинально привставая с постели перед тем, кто имел чин, выше которого был только чин генерал-фельдмаршала. Но вспомнив, что он не очень-то одет (кто раздевал?), смутился: — Простите, отец игумен...
— Ладно, — засмеялся настоятель, наблюдая за покрасневшим офицером. — Я ведь хоть и монах, но не девка красная. Ну, ежели о чинах речь пошла, то не игуменом меня следует называть, а архимандритом. Но, — махнул рукой владыка, — суета всё это! Пойдём, вести из Питера интересные пришли...
Вести из мятежной столицы принёс молодой монах. Был он измотан, но глаза блестели радостным огнём.
— Рассказывай, отрок, — разрешил настоятель.
— К вам, отец настоятель, меня Его Высокопреосвященство отправил... — начал было монах.
— Когда именно? — перебил архимандрит. — Люди тут военные сидят, так что давай — всё подробно и по порядку!
— Ага, — кивнул инок. — Отправил меня владыка во вторник, аккурат, после того как узнал, что Петропавловская крепость взбунтовалась...
— Петропавловка взбунтовалась? — перебил монаха удивлённый Клеопин. — С чего это вдруг?
— Точно и не знаю, — повёл плечами вестник. — Говорят, что комендант крепости полковник Муравьёв отказался выполнять приказ Батенькова. Тогда Батеньков отправил своих префектов оного полковника арестовывать, а солдаты крепостные их взашей выгнали.
— А что за приказ-то такой? — полюбопытствовал подполковник Беляев. — Не может быть, чтобы слухов об этом не ходило...
— Слухи-то разные ходят, — ответствовал инок. — Но владыка и сам в эти слухи не верит. В народе говорят, что Батеньков приказал Муравьёву расстрелять всех членов августейшей семьи. Ещё говорят, что не расстрелять, а отдать англичанам.
— Господи, а англичанам-то они зачем? — удивился Клеопин.
— Может, из человеколюбия ради? — предположил монашек. — Всё-таки августейшие особы.
— Чтобы англичане, да к русским человеколюбивы были?.. — засмеялся подполковник Беляев.
— Зато горцам они изрядно помогают, — хмыкнул Клеопин. — Да и персы, говорят, из аглицких пушек теперь с Ермоловым воюют. Выгода какая-то у них есть... Эх, не разбираюсь я в высоких политиках...
— Выгода, господа, самая прямая. Тут и политиком быть не нужно, — погладил бороду настоятель. — Пока в России заваруха — они свой куш завсегда иметь будут. А британцы-то, как мне из Москвы намедни писали, до сих пор императора Михаила законным правителем не считают. Вот ежели будут они у себя и цесаревича Александра Николаевича, и всех остальных держать как заложников... Только — Батенькову-то какая радость их выдавать?
— А тут батюшка, как раз и просто, — объяснил полковник. — У четверти солдат, что мы в плен взяли, ружья-то — аглицкой работы. Новёхонькие. Что-то я не помню, чтобы в бытность мою в гвардии такие ружья хоть у кого-то были. Гавриил Степанович, сволочь канцелярская, цесаревича на ружья выменять решил. Ну, может быть, лорды ему ещё какую-нибудь подачку бросят!
— А Муравьёв, стало быть, воспротивился? — обернулся настоятель к монаху. — И что там дальше было?
— Далее — генерал-губернатор Бистром приказал Петропавловскую крепость штурмом брать.
— Ну и как?
— Когда уходил, то ещё не взяли, — лаконично доложил монах.
— И хрен они её возьмут! — радостно заявил архимандрит, на минуту забыв о сане. — Год там стоять будут! Да и Бистром... Вояка он хороший. Но — в чистом поле! Крепости брать не умеет.
— Эх, — вздохнул подполковник. — Вот бы сейчас императору да силы бы подтянуть, пока мятежники крепостью заняты.
— Время, мой сын, время, — опечалился настоятель. — Пока весть до Москвы дойдёт, да пока проверят... Без разведки-то, чай, не выступят. Пока войска выведут. Вот к тому времени крепость и сдадут.
— Раньше сдадут, — уверенно заявил пришлый монах.
— А ты-то откуда знаешь? — удивился настоятель.
— Есть в крепости нечего. Народу-то там уйма сидит, а из припасов только то, что Муравьёву купить удалось.
— Так там же рыбы — прорва! — вскинулся архимандрит.
— Рыба, — хмыкнул монашек. — Да кто ж эту рыбу сейчас есть-то будет?
— Это почему? — начал было настоятель, но осёкся, поняв, почему в Санкт-Петербурге не едят нынче рыбы...
— Знаете что... — раздумчиво сказал Клеопин. — Пусть наш вестник идёт спать. За трое суток двести вёрст прошёл! А вы, Сергей Валентинович, собирайте командование. Пожалуй, грех такую возможность упускать!
И подполковник, и настоятель поняли, что задумал командир...
— Николай Александрович, господин полковник, — тихонько, словно обращаясь к больному, сказал подполковник. — Там — около сорока тысяч гвардейского войска, не считая гарнизонных и прочих. А у нас — в лучшем случае — четыре!
— Сергей Валентинович, — уже твёрже, чем обычно, ответил Клеопин. — Рассылайте вестовых. Всех командиров — сюда! Сумарокова пока можно не будить. Он мне позже понадобится. А вы, владыка, распорядитесь, чтобы проводник ваш в путь готовился...
Пока суть да дело, полковник отправился глянуть на пополнение. Глянул. Впору было сказать: «Ба! Знакомые все лица!»
В строю, что стоял на площади перед обителью, было... ну, ежели на глаз, то человек пятьсот с лишним... Очень и очень прилично, несмотря на скудость вооружения. Когда ополченцы узрели начальство, от строя отделился пожилой сухопарый человек в стареньком офицерском мундире и бодро отрапортовал:
— Господин полковник! Ополченцы Череповского уезда в составе семисот пяти человек прибыли в ваше распоряжение.
Командир ополчения — премьер-майор в отставке, статский советник и кавалер Кудрявый.
— Здравия желаю, черепане, — радостно посмотрел Клеопин на земляков.
Те довольно стройно ответили: «Здравия! Же-лаем! Ваше! Высоко-родие!»
Эх, так ладно получилось, что Клеопин даже не стал делать замечание за то, что его повысили в чине. Хотя, если командовал ополченцами премьер-майор, то он мог, по старой привычке, именовать полковника гвардии «Вашим высокородием».
После команды «Вольно! Разойтись» Николай уже обнимался со знакомыми с детства Григорием Андреевичем Кудрявым, городничим Комаровским и другими дворянами, которые помнили его «вот таким вот маленьким!».
— Николай Александрович, простите старика, — услышал он знакомый голос.
Полковник обернулся и увидел своего будущего тестя, стоящего на коленях.
— Да что с вами? — удивлённо спросил Николай, бросаясь к Щербатову и пытаясь поднять. — Встаньте же!
— Не встану! — замотал головой упрямый старик. — Не встану, пока не простите!
— За что же прощать-то? — искренне удивился Клеопин. Но тут же с тревогой вскинулся. — Что-то с Алёной... э-э... с Элен Харитоновной?
В голове у него промелькнуло «А уж не выдал ли старый... англоман дочку замуж?»
— Да что с Ленкой-то случится? — отмахнулся «фазер». — В Череповце она. Вас ждёт не дождётся. Меня простите!
— Харитон Егорович, объясните же толком! — бросил Клеопин уже в некотором раздражении. Ну не время сейчас водевили-то устраивать!
— Я ведь, Николай Александрович, когда о мятеже узнал и о том, что лейб-гвардии егерский полк чуть ли ни главными заговорщиками были, письмо вам отписал, что помолвку расторгаю, — рассказывал старик, не вставая с колен. — И маменьке вашей о том же бумагу отправил. Потом, конечное же дело, прощения у неё просить ездил. Аглая Ивановна меня, дурака старого, простила. Простите же и вы!
— Харитон Егорович, — приобнял Клеопин будущего тестя. — Письма я Вашего не получал, потому и прощать Вас не за что. Слава богу, что Леночка жива и здорова. А теперь — встаньте, очень Вас прошу!
Николай поцеловал Щербатова в лоб, чувствуя почему-то не его, а себя старше и мудрее...
— Вставайте-вставайте, — ещё раз попросил он. Потом, оборотившись к командиру ополченцев, сказал: — Григорий Андреевич, людей ваших сейчас разместят. А вы, пожалуйста, со мной, на совещание. По дороге ещё и расскажете — чего ж так долго из Череповца шли.
