— Простите? — удивился император. — Почему нет смысла?

— Потому что для партизанской войны что излишек сил, что их недостаток — в равной мере плохо! Думаю, генерал-лейтенант Давыдов может это подтвердить.

— Абсолютно, — согласился поэт-генерал. — Когда в отряде войско большое, то сложно людей и кормить, и поить, и на постой размещать. Фураж опять-таки. Сложно наступления готовить. Да и, простите за откровенность, драпать сложно. У партизан ведь какая задача? Не насмерть биться, а так — напал, пощипал да убежал. Партизаны — вольница. С дисциплиной они не дружны. Мне-то ещё хорошо было. В подчинении лишь казаки да гусары, которые и до войны друг друга знали, посему могли вместе взаимодействовать. А Клеопину каково? У него же все «разношёрстные». Пока обучит их совместно действовать, много воды утечёт. За это время его изменщики десять раз разбить успеют. Да и ещё ведь у него проблема... Если мы все — что я, что Фигнер, что Сеславин — знали, что крестьяне-то нас, ежели совсем-то плохо будет, и от французов укроют, а то и этих же французов раньше нас на вилы поднимут, то Клеопин — он за свои тылы спокойным быть не сможет.

— М-да, — задумчиво протянул император. — Смута да гражданская война — что же хуже... Какие ещё соображения?

— Разрешите, государь? — начал излагать своё видение этого дела Редигер. — Как мне кажется, всё-таки следует рассматривать Тихвин как плацдарм для наступления на Петербург. Не скрою — это неожиданно. Так ведь согласитесь, господа, до сегодняшнего дня мы были уверены, что город находится в руках мятежников. А это несколько меняет дело. Почему бы нам не перебросить в Тихвин, по той же водной системе, несколько полков? А потом не начать общее наступление?

— Когда мы сможем начать наступление? — спросил вдруг император, посмотрев на генералов тяжёлым взглядом. — После нашей конфузим... да что там — разгрома под Смоленском, я, господа, не хотел даже поднимать такой вопрос. И всё же?

— Думаю, что не ранее ноября, — после некоторого раздумья ответствовал Редигер. — Мы провели рекрутский набор. Но нужно какое-то время, чтобы научить рекрутов. Нельзя же их сразу в бой посылать. А войск, готовых к бою, сегодня у нас не более семидесяти тысяч. Это не считая гарнизонных частей и тех казачьих полков, что подчиняются лично вам, государь.

— А есть и такие? — удивился Михаил.

— Уральское, амурское и даурское казачества. Их немного. Но думаю, что три-четыре полка они выставить способны.

— Что ж, тогда подготовьте соответствующий приказ, господин министр. Пусть они перейдут в ваше подчинение. С Китаем мы покамест воевать не собираемся, а казачий полк нам больше здесь сгодится. Значит, к ноябрю у нас будет...?

— Свыше ста пятидесяти тысяч. Из них — сорок тысяч сабель и сто десять штыков. Думаю, что ещё тысяч тридцать удастся собрать из тех, кто дезертировал.

— Сколько мы сможем переместить в Тихвин?

— Думаю, что для Тихвина необходимо тысяч тридцать-сорок пехоты и... — задумался Редигер, — не менее ста орудий.

— Позволите? — обратился Давыдов. — Есть только одно «но». Как только мы начнём перемещать под Тихвин крупные силы, об этом станет известно в Петербурге. Думаю, что они сразу же бросят на город крупные силы. В этом случае той командой города не удержать. И я не уверен, что в данный момент, пока мы разговариваем тут, там уже не захватывают город.

— Ну, быстрее, чем юнкер, поручик то есть, дошёл, известия мы не получим, — вступил в разговор молчавший допрежь генерал-губернатор московский князь Голицын. — Значит, нужно подумать о другом. Я бы, Ваше Величество, прямо сейчас отдал бы приказ подчинить все гарнизонные команды Новгородской губернии тому штабс-капитану. Гонцов бы сегодня и отправили с приказом. И чтобы по получении приказа все двигались к городу Тихвину с обозами да с оружием. На какое-то время город бы удержали. А там, глядишь, и регулярные войска подтянуть можно.

— А сколько там городов-то осталось? — поморщился император. — Устюжна да Белозерск. Ну, какие-то ещё. Остальные-то все — в руках бунтовщиков. А команды уездных гарнизонов — двадцать-тридцать инвалидов с фитильными фузеями?

— Тут двадцать, там — тридцать, — покачал головой губернатор, — а там глядь — уже и полк!

— А ведь господин губернатор прав! — встрепенулся вдруг Киселёв. — Если отправить приказы не только в новгородские города, но и в Вологду и в Архангельск, то через месяц в Тихвине будет стоять целый полк. А с полком да с артиллерией-то можно и город удержать.

— Что ж, господа, — подвёл итог император. — Чтобы время зря не терять, засаживайте-ка, Дмитрий Владимирович, за работу всю свою канцелярию. Пусть депеши пишут. А теперь вот что, господа: а как же с артиллерией быть?

— С артиллерией, Ваше Величество, сложностей я не вижу, — сказал Киселёв. — Поступили пушки с уральских заводов. Порох, ядра — всё есть. Проблема в артиллеристах. Нехватка командиров расчётов и батарей. Даже с рядовыми фейерверкерами — и то беда. Артиллеристы — не пехота. Их учить и учить нужно.

— Юнкер сказал, что в Тихвине — десятка два сапёров с унтер-офицерами, — нашёлся император. — Вот их за орудия и поставят. Ну, пару-тройку артиллерийских офицеров мы им отправим, чтобы пристрелку научили делать. А точность попадания при обороне — так она не особо и нужна. Что там у нас ещё?

— А ещё, — вдруг улыбнулся Редигер, — ежели в Тихвине будет стоять полк, да с артиллерией, то потребуется и командир полка. А то и целой дивизии! Потребуется толковый командир. Есть там подполковник Белозерского полка Беляев, но...

— Но к званию полковника лучше представить штабс-капитана, — весело заключил Михаил Павлович. — К полковнику, господин военный министр, вы и сами имеете право представить. Или уж хотите его сразу в генералы? Не рановато ли — из штабс-капитанов да в полковники-генералы? Это не юнкера в поручики произвести.

— Ну, как угодно Вашему Величеству, — наклонил Редигер умную голову в почтительном поклоне. — Но все генералы были когда-то штабс-капитанами... Можно же Клеопина и в полковники произвести, гвардейские. Только — в гвардии полковника опять-таки только вы сможете произвести! А полковник лейб-гвардии егерского полка, коим станет Клеопин, — это ведь ещё и щелчок по мятежникам, которые сейчас свои звания раздают!

— А вы ведь правы, — хмыкнул государь. — Полковник лейб-гвардии... Так мы и Клеопина возвысим, и, возможно, сумеем перетянуть к себе тех, кто будет колебаться...

15 декабря 1825 года

Вчера должно было состояться обручение. Ждали гостей, но почти никто не явился. Не было не то что бала, а даже dansant. Те, кто пришёл, говорили, что на Сенатской площади что-то произошло. Там стояли солдаты с пушками и слышались выстрелы. Я думала, что именно так и приносят присягу и что Николенька, когда всё закончится, приедет к нам. В конце концов помолвка — это не венчание и её можно провести совсем без гостей, а только с родственниками. Но вместо этого папеньке принесли какую-то странную записку, где Коленька просит нас немедленно уехать из Петербурга! Я спросила папеньку — что случилось? Но он только наорал на меня! Я заплакала, а он, чего раньше за ним не водилось, только отмахнулся! От неожиданности я перестала плакать.

Вечером смотрела на платье, в котором должна была пойти на обручение. Оно такое красивое! Но подвенечное платье, которое маменька заказывала у Bopertui, ещё лучше!

16 декабря 1825 года

С утра папенька отправил своего камердинера за новостями, но тот не вернулся ни к обеду, ни после. К вечеру приехали двое бывших папенькиных сослуживцев по лейб-гренадерскому московскому полку. Один из них — подполковник Сёмин, который до сих пор ещё служит. Он был прапорщиком в те времена, когда папенька уже стал подполковником. Второго я толком не знаю. Гости просидели взаперти весь вечер, о чём-то разговаривали. Дворня и маменька ничего не знают. Маменька даже караулила у двери, пытаясь хоть что-нибудь расслышать. Сказала, что слышала слова «мятеж», «изменники», «Великий князь скрылся». К чему бы всё это?