– Альтруист в глубинке. Плюс сто к вашей карме! С меня пиво.

Бородатенький юнец разместился на заднем сидении, его чемоданчик юркнул ему под ноги, как собачка.

– Только про пиво догнал, – признался Волгин.

– Вы ухватили суть.

– А-а-а…

ВВ не любил столичных. И людей, и водку, и батон. Людей – особенно. Богаче они. Квартиры ихние стоят, хотя, чему стоить-то? Скворечники! Театры у них. А они в них ходят? В музеи? Был Василич там, где «Девочка с персиками» (копия его школьной подружки, Ренатки, пухленькая, темненькая). Василич был, были китайцы, французы – два педика в шарфиках, дети из Молдовы и Казахстана. И ни единого столичного кренделя!

Десять километров пролетели в молчании. Паренек выгрузился около поликлиники и крематория.

– В каком баре я могу вас угостить?

– Да забей, Масква. Ни тебе со мной, ни мне с тобой.

– Как скажите. Но я не из Москвы.

Флегматичный Федор Михайлович и грязно-желтое, цвета желчи, здание поликлиники дисгармонировали друг с другом. Он, льняной, ненавязчиво надушенный и чуть-чуть токсичный, словно пар из вейпа. Оно – бетонно-блочное, пропитанное хлоркой.

У врат восседал стражник о зубах железных и багряных волосах, взор тусклый приковавший к маленькому пузатому телевизору, на экране которого грустную девушку гнусно объективизировал подозрительный усач.

– Те худа?

«И куда, и худо. Емко», – мысленно отметил Теодор.

– К главврачу.

– Прям к хлавному?!

Пришлось набрать на стационарном дисковом аппарате (мобильный по-прежнему отрицал Береньзень) код кабинета «хлавного», Льва Львовича Богобоязненного.

– Калерия Анатольевна! Шестой раз! – нервно взвизгнула трубка. – Плевать мне, с кем в вашем сериале кто чего!

– Говорит доктор Тризны, – рапортовал Федя. – Калерия Анатольевна меня не пущает.

– Пустите его! – велел тенор.

– А он хто? – спросила дотошная Калерия Анатольевна.

– Психотерапевт.

– О-о-о… По Некукушкиным! Сторчится же! Эх… И помогать им, уродам, обязаны. И хлопчика жаль губить. – Переживала она искренне, зато недолго. – Сторчится, и ладушки!

***

Магазин «Пивия», следующая по значимости после кладбища достопримечательность ПГТ1 , притаился во дворике на Панфиловцах между домами без номеров в построенном пленными немцами двухэтажном особняке супротив сквера. Здесь торговали разливным пивом и настоечками – для надежных клиентов. В ассортименте была – перцовая/юбилейная, дамская – осьмнадцати градулей, целебная/утренняя и монастырская, видать на те случаи, когда целебная уже не исцеляет. Катя, Нина и Анжела, продавщицы, хи-хи, ха-ха и хо-хо, пышную свою красу подчеркивали всеми средствами выразительности. Осмелься, не загляни в декольте! Она ж обидится и не дольет!

Волгин прошмыгнул мимо «Пивии»: в кредит простому человеку не наливалось. Капитализм чертов!

Цяжкая половина месяца, подвальная. Бегаешь, как голодный кот, ищешь его, ищешь – запах халявы. Чего не взял с Масквы? Триста! Хоть пятихатку! Он не обеднеет…

Не, мы гордые. Давись теперь за сто пятьдесят. Их еще и наскрести надо железными деревянными.

– Здрасьте, дядь Вить.

В подземелье не горел свет. Рыжая Анфиса Мухина, дочка учителя математики, он то ли умер, то ли свалил (темная история), в окружении свечек мыла пол торгового, прости, Господи, зала, вертя тощей, безбрачной задницей.

– Нас рубануло опять. Холодильник текет. Ветрено сегодня.

– Дай посмотрю.

ВВ сунулся в подъезд. Шуганул подростков, плевавших на ступени вонючей насваевой слюной. Они ломанулись в окно, бросив недопитую бутылку коктейля. Чего добру пропадать?

Слесарь без ключа открыл щиток. Пощелкал. Зажглось!

Когда он вернулся к Анфисе, она упаковала ему благодарственную пол-литру в непрозрачный пакет.

– Там сосиски, ну, кроме. Просроченные. У вас же собаки.

– Ага.

На душе Волгина стухло что-то. «Собаки». Множественное число. Она не знает, что знают все?

Ці здзекуецца? Да не, Анфиска не такая.

– Скрали Дика. В лес запустили, чтоб Селижора поохотился на волка. Я б его самого…

ВВ махнул рукой.

Девушка налила слесарю сто грамм. Себе плеснула на донышко.

– Дик не волк? Мы его боялись.

– Лайка с овчаркой. Похож на волка. Шесть лет. Тризору, бате его, пятнадцать. Еле ходит. Вот, молодого и…

– Помянем.

***

Богобоязненный поведал Федору о Береньзени и береньзеньской медицине уйму интереснейших подробностей. Психотерапевт конспектировал: наиболее распространенный способ суицида – повешение. Самая популярная локация: сарай. Причина: алкогольный делирий, «белочка». Непререкаемый авторитет среди местных: баба Акка, живет в деревне Пяйвякое в Олином лесу. Она и колику останавливает, и разбитое сердце склеивает, и «вялый мужской корень» взбадривает, и боли у паллиативных (неизлечимых) «в банку садит», что бы это не значило. Мультифункциональная бабка.

Главврач угостил Федю «коньяком» с запахом цветочного одеколона. Г-н Тризны отчетливо понял, что в Береньзени нужно либо искать самогон (магазинная продукция – фуфло), либо переходить на ЗОЖ.

На ЗОЖ. В Береньзени. Абсолютный беспереспективняк.

– Попы Акку закрыть пытались по сто пятьдесят девятой. Мошенничество. Конкурирующая организация ведь, – сплетничал Богобоязненный. – Шиш! Никто заяву не написал!

– Ее влияние на людей сильнее РПЦ?

– Сравнимо.

– Ого. Спутешествую к бабульке. Может, она лидер оппозиции, которого мы ждали?

– Только проводника возьми. Один сгинешь. Болота!

Главврач кинул на стол ключ с брелоком.

– Хата твоя. Панфиловцев двадцать два, триста десятая. Риелтор сказала: как заказывали. Студия, евроремонт. Что, в столицах нашего брата не шоколадками кормят, сытнее?

Федя убрал ключ в карман. Он терпеть не мог «приценивание»: «Ой, пиджачок симпатичный. Дорогой?». «Ой, какая кошечка… Сфинкс, да? Они ж под тыщу долларов!». «С кем-кем контракт? Ого! Заплатят соответственно?»

Бизнес-тренеры называют подобное поведение «психологией бедности», будто мало жадных, завистливых, но вполне обеспеченных. Возле поликлиники, например, стояла иномарка со специальной наклейкой – красным крестом на белом фоне. «Медик за рулем». Вряд ли владельцем был участковый терапевт или рентгенолог. Богобоязненный, к «бабе Акке» не ходи. Однако съемная «студия» Тризны взбудоражила Льва Львовича. Он-то в Феденькином возрасте в коммуналке ютился! Рафинад с тараканами делил.

– Частно практикуешь? – Богобоязненный грел в ладони бокал одеколона.

Теодор вынужденно парировал.

– Делаю кунилингус женщинам в климаксе. Вас устроить? По знакомству?

– Я не против, голубчик, – хмыкнул главный. – Я в Береньзени двадцать лет. Слава КПСС, зону отсюда перенесли после пожара. Раньше я и зэков осматривал, пришивал откушенные уши, хуи, доставал из прямой кишки… Назови-ка любое слово!

– Конституция.

– Уголовный кодекс был. Трубочкой свернутый.

***

Алкоголь обладает свойством ластика – для времени. Паршивого ластика, оставляющего сквозные затертости и разводы – во всех смыслах. Утро. Вечер. Понедельник. Суббота. Май. Октябрь. Проснулся. Добыл. Употребил. И вот куда снова делся день? Месяц? Год?

Звезды. Газовые тела, внутри которых происходят термоядерные реакции. Раскаленные. Далекие. Чужие. Гиганты и карлики.

ВВ распластался поперек песочницы и созерцал галактику Млечный Путь в поселковой засветке.

– Я космонавтом мог стать. Здоровье колоссальное. Розум. И страха – веришь? Нет. Меня в школе Терминатором звали. Когда до Термоса сокращали, всекал с вертухи! Зубы фонтаном! Но по беспределу я – ни-ни. Мелких не трогал, девок не зажимал. Ніколі ня краў. Увогуле, законапаслухмяны грамадзянін. И че? Селижора пса моего спиздил, а Финк, типа: доказательств нету, Василич! Я Финка-то не виню! Я Волгина виню Виктора Васильевича. Что он не абараніў Дика, даже хлебало Селижорине не раскрошил с вертухи! Термос!