Вначале изготовили три КМ и опробовали их на трех планетах, естественно, незаселённых. Как и ожидалось, климат менялся быстро – в течение нескольких лет, а не тысячелетий, причём менялся в заданном направлении. Поначалу. Через пять лет, незадолго до планируемого окончания эксперимента и перехода к практической стадии, появились первые основания для тревоги. На третьей планете климат неожиданно «сорвался с цепи» – вначале атмосфера вернулась в исходное состояние, а потом начала лавинообразно возбуждаться. Возбуждение перешло на твёрдые слои, и через два года планета разрушилась. Полностью. Две другие, заселённые после отключения КМ, благоденствуют до сих пор. На эксперименты с КМ был наложен запрет, а уже изготовленные машины запечатаны в бункере, как чумные вибрионы в специально оборудованных лабораториях-хранилищах.

Люр отправил срочное сообщение в Совет – краткий отчёт и требование незамедлительно проверить бункер с КМ. Он криво усмехнулся: «А ведь я сделал крупный вклад в науку – открыл второй тип катастрофы, вызываемой климатической машиной. Здесь атмосфера не взбесилась, как на третьей планете, а попросту умерла. Интересно, можно ли её оживить? Впрочем, это уже не моя забота, а климатологов. Если их сюда допустят». Люр продолжил чтение, уже понимая, что произошло с планетой и её жителями.

Всё решило большинство – старшее поколение, выросшее в умеренном климате Земли. Они проголосовали за Машину. И снова, как в классическом случае, пять лет КМ вела себя как положено: климат постепенно превращался в умеренный. Правда, плантации щитовых деревьев почему-то начали хиреть, а лекарственные растения – терять свои уникальные свойства. Космическая торговля постепенно заглохла – нечего стало вывозить. Но голода не было: сельское хозяйство теперь вполне обеспечивало потребности населения. Колонисты радовались: ни жгучих морозов зимой, ни иссушающей жары летом. Циклоны и смерчи постепенно слабели, даже сильный ветер становился большой редкостью.

Потом пришли затяжные дожди. «Нормальная осень» – говорили люди, вспоминая свою Землю. Выпал снег, но сразу растаял. Весна вообще не пришла… Запись в дневнике командора:

«Вчера вечером заходил Джордж. Он очень обеспокоен. И все его коллеги-экологи тоже. Никогда не видел его в таком состоянии. Вот наш разговор (по памяти):

– Это точка невозврата!

– Ты не преувеличиваешь? В конце концов, можно остановить Климатическую Машину и вернуться к началу.

– Уже нельзя. Даже если выключение машины не приведёт к катастрофическим последствиям… Они её спрятали. Перенесли «мозг» в другое место и засекретили. Якобы от террористов. Сейчас вообще всё секретят. Ты разве не знал? Архивы уничтожают…

– Не знал. Хреново. Мы что-нибудь можем сделать?

– Уже ничего, не при этом правительстве. Они окружили себя полицаями и открыли ещё три военные школы…А себе строят запасной космопорт в горах. Туда тоже не прорваться – вооружённые солдаты, с собаками».

«Ага, вот откуда бывшие патрули в горах и одичавшие собаки», – подумал Люр и стал читать дальше, пока не дошёл до последней записи:

«Вот мы и получили бессменное консервативное правительство, а вместе с ним и вечную осень. Мы не справились с искушением стабильностью. Разумеется, мы, первые, будем жить дальше… Выживать. Проживём ту жизнь, на которую обрекли себя сами. Расплачиваться за ошибки нам нечем – расплачиваться придётся вам, потомки. Надеюсь, вы сумеете справиться и с тиранией, и с климатической машиной. Простите нас. И успеха!

Командор экспедиции «Дельта» Ральф Нильсен».

Окно посветлело: начинался очередной ненастный рассвет. Люр потёр глаза и с судорожным зевком потянулся. Потом позвонил в космопорт Бетты и приказал подготовить его космолёт к вылету. Ну, вот и всё! Подготовка займет не меньше десяти часов. Сейчас он поспит, а днём сходит к Яну – передаст ему записи командора. Опора для «всплытия»? Он не знал. Ясно было одно: его работа здесь окончена. Дальнейшее его не касается.

В дверь поскреблись.

– Люр, ты не спишь?

Чёрт! Он же забыл, что обещал Верну рассказать всё утром. Он промычал что-то утвердительное.

В дверь просунулась горящая от возбуждения и любопытства мальчишечья физиономия.

– Можно?

– Заходи.

– Аста дрыхнет, как суслик, родители пока не встали, – доложил Верн. – Ну, рассказывай!

– Садись, – со вздохом пригласил Люр, уже понимая, что поспать до отлёта ему не удастся.

Безлунная ночь – тем ярче горят звёзды. Человек сходит с крылечка старой дачи, идёт к центру лужайки и задирает голову. Вроде, любуется звёздами, а может, классифицирует их по созвездиям. Такая видимость в городе невозможна, но тут – чистый загородный воздух, и небо совершенно чистое. Красота!

Тишина. Разговор идёт без помощи звука.

– Янтр, я тебя чувствую. Ответь!

– Привет, Канно! Я на связи.

– Прибуду часа через два. Садиться в этой точке?

– Да, именно здесь. Жду!

– Погоди! Меня не заметят? Ты уверен?

– Уверен. Сейчас темно, в посёлке почти никого нет, а участок огорожен высоким забором. Непрозрачным. Только не включай огни, и никто ничего не заметит. А со своими землянами я сам разберусь. По инструкции.

Человек возвращается в дом.

*****

Я вхожу в гостиную. Хотя дача старая, но в два этажа, и комнаты просторные. Мне рассказывали, что дача строилась еще при Сталине, для «сталинских академиков». Участки здесь огромные – по гектару, и каждый обнесён капитальным забором. Последняя родственница приписанного к этому гектару академика умерла, и наследники строят новый дом, благо места хватает. Наша бригада отделочников – последняя. Завтра хозяева приедут принимать работу. Но меня тут уже не будет.

За три года я привык к внешности аборигенов, но скорое возвращение к своим, похоже, вновь обострило восприятие. Как в первый месяц наблюдения, я удивляюсь их розовато-белому цвету кожи, неестественному разрезу глаз и совершенно невероятной форме носа и ушей. Конечно, нас готовили, но увидеть всё самому, да еще не из «тарелки», а при непосредственном контакте – это было порядочной встряской. Потом, конечно, привык, а моим «контактникам» и привыкать не надо было: моя психо-имитационная маска работала безупречно. Даже при отражении в зеркале они видели Яна, а не Янтра.

Меня радостно приветствуют:

– Ну что, надышался? С тебя тост!

Я начинаю привычно:

– Ребята, я же не пью! Нельзя мне.

– Сегодня можно! Последний же вечер. Ну, ладно, чёрт с тобой! Наливай свою минералку и говори тост!

Я открываю свежую бутылку ессентуков и говорю с чувством:

– За успешное окончание шпаклёвочно-покрасочных работ, выполненных на высоком уровне силами научно-производственного коллектива в составе… (Делаю торжественную паузу) Прошу названное лицо подняться и принять заслуженные аплодисменты. Итак, Пётр Валерьевич, доктор физико-математических наук, профессор. (Наш бригадир величественно принимает овацию). Марк Зиновьевич, доктор философских наук (Марк прижимает к сердцу руки, кланяется). Игорь Васильевич, биолог, кандидат наук (Аплодисменты, поклон). И… наше молодое поколение, Алексей, аспирант и борец за права человека. Университет ещё будет гордиться тобой и стыдиться, что не отбил блестящего молодого ученого у злобной государственной машины. За всех вас, друзья!

Все смеются, чокаются, выпивают. Тосты идут своим чередом, а я, допив бокал с минералкой, спокойно попиваю свой чай, удивляясь новому вкусу: наш биолог каждый день меняет состав травяных добавок, но сегодня, кажется, превзошёл самого себя. Тосты выдохлись, и народ снова принялся за меня. Особенно усердствует Лёшка. Молодой, любопытный.