Последние слова я произнёс с небольшой долей иронии, как бы насмехаясь над усталостью, чтобы тем самым хоть чуть-чуть поднять себе настроение.

Разбавив спирт водой, мы, как и в прежние остановки, стакнулись кружками, тихо брякнувшими при этом, выпили и принялись за ужин. Последний кусок сухой колбасы напополам. По два чёрных сухаря. Сладкий горячий чай. После еды немедленно улеглись спать на еловых лапах, застланных палаточной парусиной.

Едва я закрыл глаза, перед внутренним зрением снова всплыли подробности бегства от людей Саида Ахмета, уже такого давнишнего – словно из другой жизни, почти что не моей.

Наш командир старший лейтенант Лошкарин был ранен в ногу, идти он мог, только кое-как колтыхаясь и едва пересиливая боль, не ходьба, словом, а мука, надо же было спешить, и его поочерёдно несли на самодельных носилках.

При виде пойменного ландшафта старлей, в один миг оценив ситуацию, велел оставить его на краю обрыва.

– Со мной вам не уйти, – сказал он и, превозмогая слабость от потери крови, встал на ноги. – Старший сержант Измайлов!

Я распрямился и встал по стойке смирно.

– Я!

– Ты теперь командуешь. Понял?

– Так точно! А вы?

– Я останусь здесь. Прикрою ваш отход. Идите! Саид уже близко. Встретитесь с нашими, доложишь, что и как. И моим сообщи. Адрес и номер телефона у тебя есть. Если представится случай, заедешь к ним и расскажешь лично.

– Нет, товарищ старший лейтенант, так не пойдёт. Какое из вас прикрытие с вашей раненой ногой – вон, еле стоите. Ухлопают в первую же минуту, потом и нас перестреляют, как куропаток; посмотрите, какой вид отсюда на голую пойму. Лучше я останусь, а вы, четверо, следуйте дальше.

– Но…

– Никаких «но». Вы сами передали мне командование. Поэтому приказываю группе немедленно отправляться. Немедленно! Противник действительно уже рядом.

Я был прав по всем статьям, остальные бойцы ответили мне молчаливым согласием, и Лошкарин перестал возражать.

Они начали спускаться серединой осыпи, а я повернулся к лесу, по которому мы только что шли, и ещё раз оценил свою позицию.

Передо мной была стопятидесятиметровая открытая полоса с несколькими скальными выступами и единичными кривыми деревьями, а за ней стеной темнел высокий хвойно-лиственный лес.

Вдоль самого края обрыва тянулся неровный уступок примерно метровой глубины и ширины с довольно крутым выгибом в сторону поймы. Здесь я и расположился со своей «Гюрзой» – снайперской винтовкой с оптическим прицелом. И семнадцатью патронами к ней.

Не успели мои товарищи по оружию спуститься к речке, как из леса показались первые бойцы Саида Ахмета; один, за ним второй, третий… пятый… десятый… и я перестал их считать.

Короткими перебежками они перемещались от дерева к дереву и от скалы к скале.

Я почти сразу же вычислил командира, темноликого вояку немного выше среднего роста, крепкого, с непокрытой курчавой головой, в грязно-жёлтом, под цвет почвы, хорошо подогнанном обмундировании. В руках у него – автомат Калашникова. Он руководил передвижениями отряда жестами и отрывочными возгласами; видно было, как он артикулирует губами, отдавая распоряжения, и чётко зыркает глазами влево и вправо. Мне почудилось, что слышу его гортанный голос.

Да, ошибки быть не могло, этот среди них главный. Задержка дыхания, плавное нажатие на спусковой крючок, выстрел – и курчавый, выскочивший из-за дерева, упал на полпути к следующему укрытию. Я не убил его, лишь ранил в бедро – не слишком тяжело, а чтобы только вывести из строя.

К нему подбежали двое боевиков и потащили за каменный выступ, почти вертикально торчавший на фоне общего предлесного пространства, но я поочерёдно положил обоих, угодив одному в ногу, а другому – в плечо. Вот к ним-то уже никто не решился приблизиться, и все трое поползли, оставляя кровяные следы на каменистом грунте и не смея поднять головы. Через минуту они укрылись за скалой.

На мою позицию обрушился ливень автоматного огня. Прогремел взрыв снаряда, выпущенного из гранатомёта, почти сразу же – второй, немного погодя – третий.

Хорошо, что я вовремя сменил местоположение; выгиб уступка над обрывом в некоторой степени заслонял от осколков, и до меня долетали лишь отдельные камни, выброшенные взрывными волнами. Один из них ударил по плечу, следом ещё один – по левому виску – сильно, оглушающе. В глазах поплыли клочья седого тумана, голова закружилась, и я упал на кромку выбоины, у которой в тот момент находился.

Сколько-то секунд, а может, около минуты я лежал в беспамятстве, а когда очнулся, увидел, что бойцы Саида начали выходить из леса на открытое пространство; наверное, думали, что я убит. Двое или трое из них вели автоматный огонь, но не слышно было ни выстрелов, ни свиста пуль, всё происходило беззвучно, как в немом кино, полная тишина – тугая.

Я сделал три выстрела, трое из числа противника упали, остальные побежали к лесу и скрылись на опушке; раненые поползли следом.

Наконец слух начал восстанавливаться и сквозь звон в ушах стали слышаться пение птиц, шелест трав на ветру и гомон насекомых; окружающая реальность воспринималась уже более полно.

Висок ломило, по лицу и шее струилась кровь, попадая на нос и рот и мешая дышать. Достав одной рукой перевязочный пакет, я зубами разорвал обёртку и прижал бинт к ране, пытаясь унять кровотечение. В то же время я не упускал из виду неприятеля, просчитывая его возможные действия.

Быстрый взгляд на пойму. Три крохотные фигурки – четвёртая на носилках – перемещались в половине расстояния от речки до леса, синевшего вдали; бойцы слышали выстрелы и взрывы и спешили на пределе сил. Отсюда, с края обрыва, автоматчику достать их уже не так просто, но снайпер из винтовки уложил бы всех за считаные секунды. Так что надо удерживать позицию до тех пор, пока мои товарищи не укроются за деревьями; при свете дня и мне не было шансов уйти.

Солнце медленно клонилось к горизонту, очень медленно, казалось, оно стояло на месте – нередкий психологический эффект в опасной неопределённости.

Да, до ночи нечего и думать об отходе. Через речку и то не перейти. Хуже того, ударят по ногам и попробуют взять в плен, что страшнее смерти; перед глазами всплыли кадры видеоролика, как эти курвы сжигали живьём пленных солдат, стоявших на стороне власти. Только взять им меня вряд ли удастся; пистолет – вот он, сбоку в кобуре, и загнать пулю в висок тьфовое дело.

Примерно через полчаса удалось подранить ещё одного. В голень, по мышцам, опять не тяжело – я был уверен в своём выстреле. После этого ни один из преследователей уже не смел высовываться на открытое пространство.

Ответом с их позиции на лесной опушке был только шквал слепого автоматного огня и два взрыва снарядов, выпущенных из гранатомётов. Но я предвидел попытку отмщения и броском вновь сменил место укрытия, перескочив на другую оконечность уступка.

До наступления темноты оставалось совсем немного. Время от времени я бросал взгляд на циферблат наручных часов; полчаса ещё надо подождать, десять минут, ещё пять, и тогда…

Люди Саида Ахмета смирились с невозможностью пересечь разделявшую нас полосу – военным, побывавшим в боях с применением стрелкового оружия, известно, какое страшное деморализующее воздействие оказывает снайперский огонь противника, – и ограничивались редкими одиночными выстрелами, далеко не прицельными.

Скорее всего, в лесу тоже дожидались темени, чтобы расправиться со мной под её покровом. Я не отвечал им. У меня оставалось всего десять патронов, и палить лишь для острастки было бы неразумно.

Как только сумерки сгустились и окрестности потеряли чёткость очертаний, я скатился по осыпи, насколько мог быстро пересёк речку и размеренным бегом устремился в глубину поймы, к лесу, темневшему за ней.

По истечении непродолжительного времени сзади, с верха обрыва, донеслись отдалённые крики, брань, ударили автоматные очереди, по ровному поёму веером пролетели пули, пять или шесть из них просвистели над головой, и на этом стрельба закончилась.