– В такие расходы себя вогнал, – сказал Пётр, обнимая его за плечи. – Одно ружьё чего стоит!

– Для хороших людей ничего не жалко, – с ребяческой улыбкой проговорил юкагир. – А даст Бог, и вы мне поможете.

– Да как поможем-то! – распахивая глаза, возразил Пётр. – Больше ведь не встретимся. Если, конечно, повезёт с побегом и нас не завернут обратно.

– Э-э, Сипай, кто знает! – сказал Николай и улыбнулся чему-то своему. – Жизнь такая штука – в ней что только не случается. Вот номер моего телефона, запомните его, а бумажку уничтожьте. Освоитесь на воле, будет случай, позвоните, известите о себе; хотелось бы узнать, как пригодились мои припасы и что у вас получилось из задуманного.

– Вот ты юкагир, а я русский, – сказал ему Пётр при нашей с ним последней встрече. – А ты ближе мне, родней большинства русских – прежде всего душевностью своей и взглядами на человеческие отношения, в основе которых – праведность и благонравие. Ну, прощай, брат!

Николай обнялся с ним, потом со мной.

– Прощайте, братки! – сказал он, отступая на шаг. – Как же хорошо было с вами! Одному-то, без близких людей, жизнь скучной покажется.

И он перекрестил нас православным крестом.

К ночи дождь прекратился, ветер стих, и волны на реке улеглись. Подождав ещё немного, вывели лодку из устья ручья на открытую ширь. Небо по-прежнему закрывали низкие тучи, темень была – не видно ни зги, как нельзя лучше для побега. До противоположного берега километров пять, там чуть ли не сплошь крутые обрывы, и причалить без опасности крушения можно было только при свете дня.

Торопиться нужды не было, и мы подгребали легонько, не утруждаясь. Скорость течения в этих местах была примерно полметра в секунду, и нас снесло от пристани ещё километров на восемь к северу.

Едва забрезжило, пристали к узкой галечной полосе, за которой тянулась с подъёмом расселина между скальными кручами. Ступив на гальку и выгрузив имущество, оттолкнули лодку – её медленно повлекла текучая вода – и сразу двинулись к лесу, тёмно вздымавшемуся по верху берегового обрыва.

Шли с ориентиром на восток, почти не останавливаясь. По пересечённой местности, иногда буреломом. Перекусывали на ходу колгоновскими сухарями. Запивали водой из луж, оставшихся после дождя. Иногда замирали, прислушиваясь, однако различали только звуки, обычно присущие тайге, – ни лая собак, ни стучащего рокота вертолёта в небе.

Всё же это здорово, что мы переплыли реку, сразу отделившую нас от зоны, и уходили всё дальше в нетронутую человеком дикую сторону.

Ближе к полудню Пётр начал отставать; не было у него того спецназовского опыта марш-бросков и другой более чем жёсткой боевой подготовки, которую в своё время довелось испытать мне лично, и это сказывалось при всей его напористости. После окончания финансового вуза армейскую службу он первое время отбывал в научной роте, после чего помогал в бухгалтерском учёте канцеляристам своей воинской части; короче, сидячая работа, размягчающая и обессиливающая тело.

Я навьючил его рюкзак на себя, и он пошёл налегке с одним лишь ружьём.

К ночи, по моим прикидкам, оставили за собой километров шестьдесят.

У тихого неширокого ручья развели костёр и сварили овсяную кашу, заправив её мелко нарезанными кусочками сушёного мяса. Перед едой налили по немного спирта в кружки, разбавили водой и выпили. В основном всё молча, понимая друг друга без слов.

Опрокинув в себя дозу алкоголя, я замер на несколько секунд, проникаясь блаженным теплом, растекавшимся по животу и всему телу, затем рассмеялся и, выдавая хриплые ноты, не пропел, а прорыкал:

– Слышишь, Петро, мы теперь на свободе! Ух, дьявольщина, как обалденно быть вольным человеком – иди куда хочешь, когда хочешь, ха-ха-ха! И не оглядывайся на конвоира, потому что его нет за твоей спиной.

Он ответил мне понимающим взглядом, оживившимся после спирта, и мы рассмеялись уже вдвоём – напряжённо и зло; случись что, за обретённую волю у обоих была готовность сражаться до последнего. В руках моего товарища – колгоновское ружьё, у меня – пистолет Христофорова; стволы придавали уверенности.

– Как думаешь, нас ищут? – спросил Пётр.

– Конечно, – ответил я, – всю округу, поди, обшарили.

– С овчарками, пожалуй.

– И с ними. Но после такого дождя толку-то от собак!

Покончив с трапезой, нарубили лапника, постелили на него палатку, улеглись и тут же провалились в глубокий сон.

На следующий день прошли ещё километров шестьдесят, а пожалуй, и больше. Опять же на восток. Шли, не жалея себя. Случалось, падали, и вроде уже не было сил встать, но мы вставали и с прежним упорством двигались всё дальше. И наконец вступили в сильно расчленённый горный массив с крутыми обрывами и во многих местах ровными, как бы столовыми возвышенностями.

На четвёртый день повернули на юг. Ещё двумя днями позже взяли направление на юго-запад, всё больше принимая в сторону Енисея.

Пётр быстро втянулся в тяготы пути и с утра до вечера весь свой груз уже нёс на себе. Карта местности, сложенная в несколько раз, находилась у него в рюкзаке. На привалах он доставал её, разворачивал, вглядывался в условные изображения и говорил одно и то же:

– Знаешь, где мы теперь?

– Примерно знаю, – отвечал я и указывал предположительное место.

Первые дни мы двигались по югу-западу Путораны.

Путорана – это базальтовое плато Восточной Сибири, у Северного полярного круга, практически не тронутая человеческой цивилизацией область. В общем, затерянный мир с плоскими горами, ущельями и бездонными озёрами, где в долинах – настоящая тайга с елями и лиственницами, похожая на ту, которую мы, зэки, вырубали уже не один год, а на возвышенностях – тундра и ступенчатые каменные россыпи. Иногда наш путь пролегал и по верху, и тогда мы шли волнистым тундровым краем, цветущим в то время года и перемежаемым камнями.

К счастью, нам довелось пройти лишь краешек этого безлюдного плоскогорья; основной массив его, во многих местах непроходимый, простирался далеко на северо-восток.

Но вот горы пошли на убыль, расширились участки равнинной тайги, и Пётр довольно категорично заявил:

– Путорана осталось северней. Теперь, друг мой любезный, мы уже вот где…

Тыча пальцем в карту, он начал объяснять мне, как, по каким ландшафтным ориентирам ему удаётся достаточно точно определять наше местонахождение. Только я и без него знал приблизительные координаты – благодаря армейской выучке.

Несколько раз мы выходили к самому Енисею и пополняли продовольствие рыбной ловлей. На ночлег выбирали место в глухом лесу возле какого-нибудь ручья или озера, на худой конец – у достаточно обширной лужи, варили уху и, поужинав, сразу ложились спать.

Однажды вечером, сидя возле костра, я спросил у Петра:

– Чем будешь заниматься на свободе?

– Чем мы будем заниматься, – ответил он, делая ударение на слове «мы». – Мне так кажется. Теперь мы повязаны одной верёвочкой, и лучше держаться плечом к плечу. Как считаешь?

– Гм, как! Для меня главное, чтобы нас не повязали. Остальное…

– И что надо делать, чтобы не повязали и снова не оказаться на зоне?

– Сначала надо дойти до родных мест, там затаиться, отсидеться, прикинуть, что к чему, и…

– Что отсидеться, это понятно. А дальше-то что?

– Ну не знаю, – недоумённо ответил я. – Как карта будет ложиться, обстоятельства покажут. А ты как думаешь?

– Думаю, мы должны быть в разы умнее своих преследователей, которыми являются все правоохранительные структуры, а не только оперативники службы исполнения наказаний, непосредственно отряжённых в поиски за нами. Всегда, в любой ситуации быть умней всех – вот в чём вопрос! Сумеем так поставить себя – значит, свобода нам гарантирована и мы вольны будем жить по своему личному усмотрению сегодня и всегда. А нет – опять закондыбачим в лагеря и нам впаяют добавочные сроки.