Сессия позади, а Мишка опять пролетел: не смог по-человечески списать формулы с внутренних полей халата – химик, заподозрив неладное, постоянно крутился рядом. Столько времени убил на подготовку, халат испортил, а стипендия ахнулась. И с надеждами на общежитие пришлось расстаться: ничего не подозревая, сидел в комнате у Клёпина в спортивных штанах – и вдруг заходит декан с патрулем. Увидев постоянного просителя, декан остолбенела:

– Кац, а вы что здесь делаете? – и свирепо обернулась к патрулю. – Где хозяин?!

– Я поищу, – Мишка, не растерявшись, выскочил за дверь.

– Кац, Кац! – закричали следом, да где там. Каца и след простыл.

И Серёжку не видно. Кстати, теперь ясно, с кем он встречается, – с Надей! Что он в ней нашёл? Надя ему свободной минутки не оставляет, забыла комсомол, моральные качества, Маркса, Ленина, верность – всё в загоне.

– Надька, гони шоколадку! – Клёпин.

– За что?

– За то, что я разрешаю вам вдвоём сидеть.

Надя молчит, но зато реагирует Мишка:

– Серый, ты ему лучше трусы индивидуальные подари.

– Подарю. Со своего плеча.

– Таких уже не выпускают, – замечает Ольга.

Через некоторое время, когда все забыли, Надя вежливо просит:

– Коля, повернись, пожалуйста, в профиль.

Удивлённый Клёпин поворачивается, потом спрашивает:

– А что?

– Ты так хуже смотришься.

– Серый! – Клёпин в расстройстве роняет дневник. – Ну что ты в ней нашёл?

– Комсомольские билеты… – серьёзно отвечает Сергей.

Надя опрометью выбегает, Сергей за ней. Возвращаются вместе. У Нади постное, как бы только вымытое лицо, потупила глаза, румянец на щеках. У Сергея в глазах смешинки.

Но, конечно, не это главное. Главное то, что группа по инициативе правильной Любы подхватила начинание москвичей – взяла на себя обслуживание двух палат в больнице. А бывший провинциал, оставшись без друга, зачастил в Эрмитаж и выписал в школьную записную книжечку: «Сюрреализм отличается от абстракционизма неполным уходом от действительности».

Ещё недавно в метро рассматривал мозаику, ну то есть ворон, как всегда, считал, только решил сесть в поезд и вдруг услышал:

– Молодой человек, молодой человек!

Оглянулся – к нему пробирался незнакомый седой мужчина. Мишка задержался.

– Извините! – мужчина тяжело дышал. – Будем знакомы – Исаак.

– Михаил.

Мужчина скользнул взглядом по окружающим:

– Отойдёмте?

– Ладно, – Мишка недоумевал.

– Простите, Михаил, вы еврей?

– Еврей.

– Понимаете, Михаил, я уезжаю в Израиль, на нашу родину.

– Да? – Мишке стало интересно. – Именно в Израиль? Не в Америку?

– В Америку ни в коем случае!

– Но в Израиле же война!

В глазах Исаака мелькнула сумасшедшинка:

– Хватит мне этих гоев! Все евреи должны жить в Израиле!

– Я не спорю, – миролюбиво сказал Мишка.

– Так вот, – Исаак глубоко вздохнул, – у меня есть дочка, а у вас, молодой человек такое хорошее еврейское лицо, что я подумал… Подумал…. А давайте я вас с дочкой познакомлю?

– Меня? – Мишка растерялся.

– Вас, именно вас! Быстро оформляем брак и всей семьёй уезжаем на историческую родину.

– Но я, я…

– Прошу вас, подумайте, вы не понимаете, от чего вы отказываетесь! Это уникальная возможность! Подождите!

Исаак встревоженно посмотрел по сторонам, вытащил блокнот и, записав номер, оторвал листочек с телефоном.

– Возьмите! И приезжайте! Обязательно приезжайте к нам.

Быстрым шагом ушёл.

Мишка ещё подержал листочек в руке и неуверенно сунул в карман. Так сложилось, что в их семье мало говорили о еврействе, да и в институте с евреями, сплошь питерскими ребятами, живущими своей, отличной от его, провинциала, жизнью, он не сошёлся. Куда ехать? Зачем? Из Питера?! А как же БДТ, Эрмитаж? В своё время он брал в библиотеке книжку про арабов, но до конца не дочитал – где он и где арабы… Кстати, за два года Мишка только раз оказался в чисто еврейской компании – все после танцев собрались в закутке, и хозяйка квартиры, поставив пластинку с песнями, торжественно зашептала:

– Слушайте! Надо слушать между строк.

Мишка вслушивался, вслушивался, но ничего не разобрал. Между прочим, час назад та же самая хозяйка в ответ на приглашение потанцевать томно сказала что, видите ли, она его боится, и завела в кухню, где состоялся многозначительный разговор по поводу её загадочных глаз, мятежной души и невыразимой грусти. После пластинки Мишка окончательно почувствовал себя не в своей тарелке, разозлился и ушёл.

Так что глупости. Он достал листок и выкинул в ближайшую урну.

– Усе мысли начальства спускаются в этот жёлтенький продолговатенький квадратик…

На третьем курсе началась военная кафедра. Руководил ею полковник Семенюк – огромный, важный, роняющий медленные слова с очень слышимым украинским акцентом. На первой лекции, оглядев молча полупустой зал, он лениво проговорил:

– По поводу отработок всем обращаться к Татьяне Петровне Дурик, – чуть подумал, – или к Дурик Татьяне Петровне, что то же самое.

Раздались смешки. Семенюк ещё раз оглядел зал:

– Наша кафедра, как вы понимаете, имеет важное отличие. У нас вы не только приобретаете знания, но ещё и взрослеете. И мы вам в этом помогаем. Так, к нам приходят курсанты-девушки, а уходят офицеры-женщины.

Смешки раздались громче.

– А начнём мы с самого простого, тут я диаграммку придумал. Сверху, как всегда, начальство – штаб. Извилистой такой линией обведено. Все мысли начальства спускаются.… И туда спускаются, и сюда спускаются, а что им не спускаться? Штаб ведь. А вот сбоку, туточки, у нас разведка. Разведка осуществляется подглядыванием, подслушиванием, подсматриванием…

Смех прокатился уже почти не скрываемый.

Семенюк ещё раз оглядел зал и вдруг позвал:

– А ну-ка встань сынку, да-да, ты.

Кто-то встал.

– Ну, сынку, расскажи мне, что смешного? Чего ты смеёшься? Расскажи дядьке, может, и я посмеюсь с тобой? Вместе посмеёмся? Не хочешь? – и таким же будничным тоном добавил: – А ну вон отсюда. И завтра ко мне в кабинет. Лично буду тобой заниматься.

Зал оцепенел.

– На чём мы остановились? – продолжил. – Разведка осуществляется… Подглядыванием, подслушиванием, и всё это военная хитрость. В нашем деле ведь именно это главное – запутать возможного противника. Кстати, а почему вы так сидите? Полно мест, а расселись как на гулянке. А ну быстро на первые ряды. Не поняли? – и рявкнул. – Вперёд, я сказал!

Студенты тихо пересели.

– Плотнее! Ещё плотнее! Вот так у меня и сидеть.

Посмотрел на часы:

– Перерыв.

На второй половине он так же лениво вошёл в аудиторию и усмехнулся:

– Вот они, наши родимые, как на выставке.

Присутствовавшие на первой половине лекции испуганно обернулись: на задних сиденьях с разрывом пять и больше рядов сидели попавшие в ловушку, ничего не понимающие опоздавшие.

– Вот это и есть военная хитрость, – полковник улыбался. – Татьяна Петровна Дурик, запишите их всех, ох они у меня попляшут.

Одним из попавшихся оказался, конечно, Клёпин. Когда к Семенюку выстроилась повинная очередь, он каждого вышедшего с дрожью в голосе спрашивал:

– Что сказал? Как он ответил? А ты что сказал?

Оказалось, что на жалобу «лечил зубы» Семенюк реагирует положительно: сочувственно кивает и желает выздоровления. Клёпин приободрился, бодро прошёл внутрь. И выскочил красный как рак через минуту.

– Колька?! – подбежали Сергей с Мишкой.

Он отмахнулся.

– Ну!

Клёпин, не глядя в глаза, выговорил с ненавистью:

– Сказал: лечи дальше.

– Так что же делать?!

– А я почём знаю?

Наконец Мишка снял новую квартиру. Квартира находилась в полуподвале, и сквозь небольшое окошко были видны ноги прохожих. Жёлтый свет робкой лампочки, стены с разводами, клопиные пятна. И всё бы ничего, но, почуяв свежего жильца, бодрое местное население взяло привычку нападать на него каждую ночь. А когда жилец по чьему-то совету поставил ножки кровати в банки с водой, зловредные гады собирались на потолке и пикировали вниз. Вот в этой квартире на Садовой и прожил Мишка свою третью золотую питерскую осень с её порывами холодного ветра, жёлто-красной опадающей листвой и вечно нахмуренным, полным дождя небом. Но в квартире было тепло, лежали учебники, а на одной из стен Мишка нарисовал ёлочку в преддверии неизбежно наступающего праздника.