В Урумчи открылось русское консульство, и по инициативе консула Дьякова была даже устроена православная церковь, ставшая большим утешением для Дубровиных и всех православных города.

Постепенно Дубровины познакомились с обычаями и традициями Синьцзяна, ставшего их многолетним пристанищем. Они жили в провинции, а не в русском Харбине и не в международном Шанхае. В Урумчи нравы были строже, а уйгурки даже носили хиджаб.

Дубровины научились понимать строгую иерархию, принятую в китайском обществе, никогда не прерывать собеседника, сколько бы он ни говорил, а лишь кивать головой в ответ, ведь кивок не означает согласия, а только что вы понимаете все сказанное. К знатным китайцам нельзя было обращаться просто по имени, но обязательно по имени и фамилии или прибавляя к имени «молодой» Джан, «почтенный годами» Джан, «господин» Джан, профессию, скажем, «доктор» Джан. По имени сам китаец мог назвать, пожалуй, только жену или ребенка, а обращаться так к чужим людям – дерзость.

Дубровины узнали, что показывать на кого-то пальцем у китайцев считается угрожающим жестом, а обещая или клянясь, они похлопывают себя по затылку. Узнали также, что здесь пожилому человеку считается очень почетным и приятным получить в подарок гроб.

Научились Дубровины не выказывать признаков торопливости и отдыхать часа два после обеда. Куда торопиться в Китае, который существует под знаком долголетия? Куда спешить, когда жизнь твоя принадлежит вечности?

Научились также не пытаться приобнять друг друга и даже поцеловать в щеку на людях, хотя в больших городах, например в Шанхае, где были международные концессии, англичане и французы целовались и обнимались, не обращая внимания на местные традиции. Для самих же китайцев взять девушку за руку и прилюдно посмотреть ей прямо в глаза считалось уже верхом эротики и даже сценой, не предназначенной для общественных мест.

Константин Петрович и Елизавета Павловна с интересом наблюдали за празднованием китайцами шумного Нового года: обычаи предписывали производить как можно больше шума, дабы отпугивать злых духов. Китайцы очень старались: множество шутих и фейерверков издавали оглушительный треск, сухие бамбуковые палочки баочжу, попадая в печки, к радости хозяев дома, громко трещали и искрились. А вокруг разливался аромат благовоний, разноцветные бумажные фонари освещали темное небо, огромный дракон с раскрытой пастью плыл в ночи, изгибаясь всем своим золотым телом при помощи не менее десяти танцоров-китайцев с шестами. Движения дракона сопровождались ритмичными ударами барабанов и гонга, а от головы и тела струился золотистый свет. Привязанные к шестам тонкой невидимой проволокой, в воздухе парили китайчата в красных шелковых одеждах.

Бедняки праздновали Новый год день-два, богачи могли веселиться гораздо дольше.

Это было ярко, зрелищно, но душа Дубровиных принадлежала православному Рождеству с его полным надежд Сочельником и ожиданием первой звезды, вертепу из еловых ветвей с иконой Рождества Христова внутри, праздничному ночному богослужению и тихой чистоте снежного утра.

Побывали Дубровины и в китайском театре, где фоном служила ткань с изображенными на ней диковинными птичками. «Райские птицы», – задумчиво сказала Елизавета Павловна. В первый раз все было в диковинку для русского врача и его супруги: протяжная и пронзительная китайская музыка, актеры с белыми фарфоровыми лицами без морщин. Над глазами у них были нарисованы красные тени, а длинные изогнутые брови поднимались кверху.

В ходе спектакля китаец, одетый в красный кафтан и изумрудный шарф на голове, пел тонким голосом непонятную странную песню. Потом еще тоньше запела китаянка (ее тоже играл мужчина, поскольку женщины не могли играть в театре). Каждый жест имел свое значение. По сюжету главная героиня была обречена на жизнь в чужой стране, вдали от дома. Когда она прикрывала лицо платком, это означало, что она оплакивала свое горе.

Елизавета Павловна внимательно слушала чужие слова чужой печальной песни, а потом вдруг сама заплакала. Слезы текли по ее щекам, и Константин Петрович не стал расспрашивать, отчего расстроилась супруга, а просто мягко взял ее за руку.

Дубровины застали мелко семенящих китаянок с искалеченными, неестественно маленькими ножками: девочкам из знатных семей до 1912 года бинтовали ступни, чтобы они переставали расти. Бинтовали полосами ткани, обычно в пятилетнем возрасте, подворачивая пальчики внутрь стопы до тех пор, пока четыре из них не прижимались вплотную к подошве. Сватаясь к невесте, родители жениха в первую очередь интересовались не красотой ее лица, а размером «лотосовой» ступни, и матери утешали пятилетних малюток, плачущих от боли, перспективой удачно выйти замуж.

Как врач Константин Петрович был жутко возмущен сим обычаем, поскольку хорошо представлял, какой именно процесс происходил при бинтовании: появлялись окаменелые мозоли, ногти на пальчиках врастали в кожу, стопа кровоточила и истекала гноем. Девушка качалась при ходьбе, а иной раз была не в состоянии даже передвигаться без посторонней помощи, что казалось окружающим и ей самой необыкновенно женственным, в отличие от больших ступней женщин, работающих на полях, которые были не в состоянии позволить себе иметь «лотосовые» ножки.

Коллега Дубровина, доктор медицины и исследователь Китая Владимир Викторович Корсаков, работавший в начале двадцатого века в русской дипломатической миссии в Пекине, писал: «Идеал женщины-китаянки – это иметь такие маленькие ножки, чтобы не быть в состоянии твердо стоять на ногах и падать при дуновении ветерка. Неприятно и досадно видеть этих китаянок, которые с трудом переходят от дома к дому, широко расставляя ноги в сторону и балансируя руками. Башмачки на ногах всегда цветные и часто из красной материи. Ноги свои китаянки бинтуют всегда и надевают чулок на забинтованную ногу. По размеру своему ноги китаянок остаются как бы в возрасте девочки до шести – восьми лет, причем один только большой палец является развитым; вся же плюсневая часть и стопа крайне сдавлены, и на стопе видны вдавленными, совершенно плоскими как бы белыми пластинками безжизненные очертания пальчиков».

Китайские мужчины воспевали ножки-лилии и приходили в экстаз от одного вида крошечного цветного башмачка размером с козье копытце, однако предусмотрительно никогда не присутствовали при омовении таких ножек, дабы не оскорбить своего эстетического чувства: вид голой обезображенной ступни мог испугать любого.

Китайская красавица с ножками-лотосами

Доктор и его супруга были также возмущены подкидыванием к чужим порогам новорожденных девочек и даже их умерщвлением, особенно в голодные годы: так низко ценилась здесь жизнь девочки. Немало подкидышей женского пола спасли миссионеры-христиане, трудившиеся при резиденциях, консульствах и миссиях.

Познакомившись с местными обычаями и нравами, Дубровины, однако, никогда не учили и даже не собирались учить китайский или татарский, а тем паче уйгурский языки, хотя прекрасно говорили на французском и владели английским, а с годами завели повара-китайца и китайскую аму, помогавшую с детьми, – причем и ама, и повар благополучно общались с хозяевами на пиджине.

Вообще русские дворяне, воспитанные французскими, английскими и немецкими гувернантками и боннами, свободно говорили на нескольких европейских языках и легко ассимилировались в Европе. Их трудно было отличить от англичан или французов, чьи понятия и законы, нравственность и мораль были основаны на общеевропейских христианских ценностях. С китайцами же дело обстояло совершенно иначе: в Китае никто из русских китайцами не становился – ассимиляции не происходило. Слишком разными они были.

Китайцы нерелигиозны – они мистичны и по настоящему верят только в одно – духов предков: именно духи предков могут защитить в случае необходимости. Еще здесь верят в приметы, в магию чисел, в сочетание цветов.