- Эту драгоценную шкатулку я получила в наследство от моей матери. Я хочу сделать тебе подарок на память.

Синдзабуро оглядел шкатулку. Это была прекрасная вещь, вся в инкрустациях из слоновой кости и золота, изображающих бабочек на осеннем поле. О-Цую отдала. Синдзабуро крышку, себе оставила ящик, и они сидели, нежно беседуя, как вдруг фусума раздвинулись и в комнату вошел отец О-Цую, господин Иидзима Хэйдзаэмон. При виде его любовники так и ахнули. Они были так испуганы, что не могли двинуться с места. Хэйдзаэмон, подняв ручной фонарик, гневно сказал:

- Цую, ко мне! А вы кто такой?

- Я недостойный ронин, - ответил Синдзабуро. - И зовут меня Хагивара Синдзабуро. Поистине я совершил ужасный проступок.

- Что же, Цую, - сказал Хэйдзаэмон, - ты жаловалась, что Куни обижает тебя, отец твой ворчит, ты захотела жить отдельно от нас, просила, чтобы тебя переселили в какое-нибудь тихое место. Я поселил тебя здесь - и что же? Ты затащила сюда мужчину? Видно, для того ты и искала укромное местечко, чтобы распутничать вдали от родительских глаз. Дочь хатамото затащила к себе мужчину! Да знаешь ли ты, что если это станет известно, имя мое будет опозорено? Иидзима не уследил за чистотой домашнего очага своего. Но самое главное - ты опозорила нас перед предками. Дрянь, забывшая о чести отца, забывшая о своей девичьей чести, приготовься, я зарублю тебя сейчас своею рукой!

- Подождите! - вскричал Синдзабуро. - Выслушайте меня! Да, дважды справедлив ваш гнев, но виновата не барышня, виноват я, один только я! Не она забыла девичью честь и затащила меня к себе, а я соблазнил ее и склонил к разврату! Умоляю вас, сохраните ей жизнь, убейте меня!

- Нет! - закричала О-Цую. - Нет, отец! Это я во всем виновата! Руби меня, только прости Синдзабуро!

Крича наперебой, оспаривая друг у друга смерть, они на коленях подползли к Хэйдзаэмону. Хэйдзаэмон обнажил меч.

- Прощения не будет никому, - сказал он отрывисто. - За блуд отвечают оба.

Первой умрет дочь. Молись.

Он нанес страшный косой удар, и голова в прическе симада со стуком упала к его ногам. Хагивара Синдзабуро, вскрикнув от ужаса, упал ничком. В тот же миг меч Хэйдзаэмона с хрустом разрубил его лицо от виска до подбородка. Он застонал и перевалился на спину...

- Господин! Господин! - встревоженно тормошил его Томодзо. - Что это вы так страшно воете? Перепугали меня до смерти. Не простыньте смотрите...

Синдзабуро наконец открыл глаза и глубоко, с облегчением вздохнул.

- Что с вами? - спросил Томодзо.

- Послушай, Томодзо, - с трудом проговорил Синдзабуро, - скажи, есть у меня что-нибудь на плечах?

- Есть конечно, - ответил Томодзо. - Одеты вы как полагается. А что, замерзли?

- Да, я не об этом... Я спрашиваю, голова у меня на плечах? Не отрублена?

- Вы сегодня все шутки шутите, - сказал Томодзо. - Ничего у вас не отрублено, голова на месте.

Синдзабуро даже вспотел. Значит, все это приснилось ему. Верно, очень уж сильно он хотел повидать О-Цую. Плохое предзнаменование, решил он, надо скорее возвращаться. Он сказал:

- Поехали домой, Томодзо. И поскорее.

Лодка быстро отправилась в обратный путь. Когда она пристала к берегу и Синдзабуро хотел сойти, Томодзо остановил его.

- Вы тут обронили, господин, возьмите, - сказал он, протягивая Синдзабуро какой-то предмет.

Синдзабуро взял и поднес к глазам. Это была крышка от шкатулки для благовоний с инкрустациями в виде бабочек на осеннем поле, той самой шкатулки, которую во сне подарила ему дочь Иидзимы. Пораженный, он долго смотрел на эту крышку, силясь понять, как она могла очутиться в его руках.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Иидзима Хэйдзаэмон был человек выдающихся достоинств и добродетелей. Он превзошел все искусства, особенно же славился своим искусством владеть мечом, так как постиг все тонкости старинной школы фехтования "синкагэ-рю". Лет ему было сорок, и он выделялся среди людей обычного толка, но все же его наложница Куни, бесстыжая баба, тайно спуталась с сыном соседа, молодим парнем, по имени Гэндзиро. Всякую ночь, когда господин уходил на дежурство, этот Гэндзиро прокрадывался в дом через садовую калитку, которую О-Куни предусмотрительно оставляла открытой, и никто об этом даже не подозревал, поскольку в господских покоях всем заправляла сама О-Куни.

Так было и двадцать первого июля. Господин Иидзима отправился на ночное дежурство, а его наложница в ожидании любовника выставила у открытой калитки гэта и приказала служанке раздвинуть на веранде ставни. "Жарко сегодня, сил нет, - пожаловалась она. - Без свежего воздуха не уснешь".

Гэндзиро, убедившись, что в доме все заснули, прошел босиком по плитам садовой дорожки, забрался на веранду через раздвинутые ставни и прокрался в спальню О-Куни.

- Почему ты так поздно? - обиженно спросила О-Куни. - Я вся извелась, не знала уж, что и подумать.

- Мне тоже хотелось пораньше, - сказал Гэндзиро, - да ничего не вышло. У нас из-за жары никто спать не ложился. Брат, сестра, мать, слуги даже, все сидели и обмахивались веерами. Насилу я вытерпел, пока они улеглись... Слушай, о нас никто не знает?

- Никто, не беспокойся. Да и кому знать, когда сам господин покровительствует тебе? Это я устроила, чтобы тебя приняли в нашем доме после того, как старший брат твой простил тебя. Это я так ловко настроила господина в твой пользу. Уж на что мой господин умен и тонок, сразу насторожился бы, заметь он между нами хоть что-нибудь странное, а ведь так ничего и не подозревает.

- Да, - сказал Гэндзиро, - дядюшка - человек необычайной мудрости, я его, признаться очень боюсь. Кроме того, ведь это он уговорил брата разрешить мне вернуться, когда меня за разные делишки сослали отсюда к родственникам в Оцуку. Было бы просто ужасно, если бы открылось, что я сошелся с тобой, возлюбленной моего благодетеля!

- Как у тебя язык поворачивается говорить мне это? - рассердилась О-Куни. - Сердца у тебя нет, вот что! Я за тебя умереть готова, а ты только и знаешь, что придумываешь разные отговорки, лишь бы отвязаться от меня... Послушай, Гэн, дочка господина умерла, других наследников нет, не миновать брать в наследники кого-нибудь со стороны! Я на этот счет намекнула господину, что подошел бы сын соседа Гэндзиро, но господин сказал, что ты слишком молод и жизненные измерения твои еще не определились...