— Ну хватит уже, — говорит Кроули, — тот выбор, что мы уже сделали — единственно верный, запомни. Если мы выбрали что-то, значит другого варианта для нас не было. Обстоятельства сложились именно так, а не иначе. Об остальном забудь.

— Я просто устал, — искренне говорит сам Кроули через него и вполне очевидно лжет, ведь еще недавно он не мог говорить через Дина, — это довольно утомительно, показать все вот так. До мелочей.

— Устал? — Чак выглядит задумчиво, пожимает плечами, — что ж, я всегда могу снова с тобой встретиться и пообщаться.

— Интересно, как? Если ты планируешь уничтожить этот мир? — комментирует Кроули только для Дина.

— И все же, я хочу увидеть ангела, — просит Чак, — можно без подробностей, я только хочу понять, кто он. Ведь именно я его создал, но он не кажется мне знакомым…

— Отлично. Хочешь — смотри, — отвечает Кроули зло.

Дин видит, как Кроули словно бы перебирает и быстро отбрасывает картинки: не то, не то, это — нельзя.

Вот Азирафаэль с ним в термах, смеется, отпивает вино.

Вот они сидят у очага, рядом составлены рыцарские доспехи, просушивается одежда. Азирафаэль протягивает ему блюдо с дымящимися кусками какого-то мяса, Кроули качает головой. Слишком холодно, чтобы иметь какие-либо плотские желания.

— Святая вода? — на лице Азирафаэля ужас, ужас и праведный гнев.

Это отброшено быстрее остальных, слишком быстро, чтобы Дин успел увидеть что-то еще.

Говорят. Очень часто они просто говорят.

Вот они в магазинчике, но не в современности, вокруг свечи. Азирафаэль всем своим видом показывает, что крайне увлечен чтением и помогать не собирается. А ведь именно сейчас его помощь просто жизненно необходима.

— Да лааадно тебе, — просит Кроули, — ну что тебе стоит? Пройдешься перед ним в красивом платье, вот и все искушение. Ничего сложного, а я буду тебе должен.

— Нет, Кроули. Ты и так мне должен два дела.

— Ну буду должен три. Или четыре, хочешь? Или… возможно у меня есть интересная информация о некой… нечестивой библии… — Кроули изображает таинственное лицо.

— Нет у тебя никакой информации.

— Ну пожалуйста! Там дел-то на полминуты, а потом сможешь наслаждаться банкетом. Ты же любишь банкеты, ангел.

— Люблю. Но нет. Я не буду за тебя работать.

— Ты же знаешь, как я ненавижу корсеты, — тянет Кроули, — кто их вообще придумал. Ну-у-у ангел…

— Если я не ошибаюсь, — Азирафаэль наконец отрывается от книги и смотрит прямо в его лицо, — их придумал некий демон по имени… Кроли? Кроули? И придумал он их аккурат тогда, когда меня послали ко двору на должность фрейлины. Помнится, ему было очень-очень смешно.

— Да ладно тебе! Ангелы не могут быть злопамятными.

— Ангелы может и не могут. А я могу.

— И по твоей милости бедный парень попадет к нам, ангел, — говорит Кроули трагическим голосом, — ведь некому, совершенно некому будет мне противостоять.

— Рад, что ты напомнил, — улыбается Азирафаэль, — ты ведь должен мне два дела, верно? Гавриил прислал небольшое поручение, касательно твоего объекта. Вот заодно и спасешь его душу, мальчик мой.

— Из тебя бы вышел отличный демон, — восхищается Кроули.

— Не сомневаюсь, — Азирафаэль скрывает улыбку за книгой.

Отброшено в сторону. Не то, не нужно это видеть Чаку, опять не то. Азирафаэль здесь слишком яркий, слишком интересный. Нельзя позволить ему заинтересоваться ангелом. А что, если…

Тело, завернутое в его очень дорогой бобровый плащ, лежит на мерзлой земле, едва припорошенной мелким колючим снегом. Кроули куда больше нравились времена, когда люди предпочитали селиться в краях, где солнце грело круглый год, где росли медовые финики и апельсиновые деревья. Все-таки здесь слишком холодно. Говорят, когда выпадет нормальный снег, будет теплее. Но Кроули вряд ли этого дождется. Нужно убираться отсюда.

Здесь зима. Зима, и его телу должно было быть холодно, пиздец как холодно, но Кроули эту опцию «ощущать температуру окружающей среды» к херам заблокировал. Еще не хватало умереть от шока из-за переохлаждения.

Он долбит землю киркой. Мерзлую твердую землю. Он готовит могилу.

Он понятия не имеет, как с этим справляются обычные люди. Он сам-то, со всей своей нечеловеческой силой, углубился на полметра за час. До темноты не справиться. Хорошо, что он видит в темноте.

Плащ не скрывает очертания лица, Кроули чудиться укоризна.

— Да пошел ты, — говорит Кроули без злобы, и продолжает долбить. Отлетающие мелкие комья задевают его замерзшее лицо. Это — больно, похоже на ожоги от капель кипящего масла. Опцию «ощущать боль» Кроули не отключает. Есть риск умереть по дурацкой причине. Уж Кроули-то это хорошо знает, он так уже умирал. Потом добрых тридцать лет писал объяснительные, как можно две недели не замечать заражение крови в доверенном тебе теле.

Интересно, что напишет ангел? Спасал от голодомора грешные души, чтобы успели раскаяться? В процессе был подло сражен своим исконным врагом? А что, так и напишет. Не будет же писать, как разменивался на мелкие чудеса: незаметно увеличить запасы зерна, удвоить потомство скота, загнать зверей в силки, размножить рыбу в реках. Да так увлекся, что не заметил, как подцепил где-то чахотку и не сообразил ее вылечить сразу?

Дураку — дурацкая смерть.

Отскочивший от кирки камешек рассекает бровь, горячая кровь капает на мерзлую землю. Если верить людским легендам, эта земля должна стать бесплодной до самого страшного суда. Если верить другим легендам, из демонической крови должны рождаться змеи или жабы. Кровь капает и не собирается ни во что превращаться. Обыкновенная кровь. Кроули даже не думает ее останавливать. Он тоже — заслужил. Два месяца ощущал, как ангельское присутствие слабеет и слабеет, а приехал только сейчас. На похороны. Приехал, чтобы увидеть, как знакомое лицо станет восковым, нос заострится, и весь ангел будто уменьшится и обратится незнакомцем.

— Душа отлетела, — сказала ему какая-то местная женщина (знахарка? Лекарка?) и принялась отчаянно креститься.

Души у ангела отродясь не бывало, а сам ангел даже не махнул ему крылом на прощанье, не оставил ни единого белого перышка или еще какой сентиментальный знак. Что ж. Это он тоже заслужил.

Смерть стоит за его спиной, в ожидании чего-то. Кроули не уверен. Смерть иногда просто хочет поболтать. Сам он говорить ни с кем не хочет. У него тут дело. Он занят.

На землю падает мелкий колючий снег.

— Это… Это не совсем то, о чем я просил, — Чак выглядит разочарованным.

— Мы не слишком часто общались, — нагло врет ему Дин, — иногда веками не виделись.

Последнее — не ложь, он откуда-то точно знает это и немного пугается собственной осведомленности. Откуда он вообще мог такое узнать?

— И тем не менее, он был практически во всех прежних воспоминаниях, — говорит Чак.

— Но не во всех же. Не могу ведь я постоянно брататься с ангелом, — спорит Дин, не понимая, как в его голову вообще попало это странное слово. Хотя все он понимает. Чем дольше они стоят так с Кроули, тем больше чужого проникает в его голову, как вирусная атака. Когда Чак уйдет, останется ли Дину хоть что-то от диновой личности? Как он поймет, где его, его собственная память, где его мысли, а где — чужое?