Они переносятся на пологий холм, заросший низкими, стелящимися по земле кустами и серым вереском. Дин откуда-то знает, что весной, когда вереск цветет всеми оттенками синего, эти холмы — прекрасны. Сейчас здесь серо и пусто, лишь вдали пасется крупная лохматая овца, пугливо озирающаяся по сторонам. Идеальное место, чтобы никто тебя не увидел, просматривается со всех сторон. Кроули смотрит вдаль, мимо овцы и вереска, длинные волосы развеваются по ветру. Он ждет.

Кроули и сам не знал на что рассчитывал, когда вызывал архангела на разговор. Он же не надеется всерьез, что великий потоп, часть великого же замысла, можно просто взять и отменить? Отменить, только потому, что об этом попросил какой-то демон. Смешно.

Но что-то ведь можно сделать? Хотя бы что-то. Спасти больше людей, чем одна единственная семья, предупредить остальных? Построить еще несколько лодок? Дать им больше времени? Может быть, если люди искренне попросят прощения, Она сжалится над ними? Кроули уверен, что смог бы их убедить раскаяться. Куда проще, чем убеждать в чем-то ангелов.

Или Бога.

С востока уже надвигаются темные грозовые тучи, а в воздухе ощутимо тянет прохладой, когда архангел отвечает на его молитвы. Напуганная вспышкой света овца кидается прочь, бежит вниз по пологому склону, огибая кусты. Кроули провожает ее взглядом.

— Выглядишь… по-новому, — приветствует его Гавриил. Сам он выглядит несколько смущенно.

— Я знаю. Как и ты. Как и остальные, — соглашается с ним Кроули, с печалью думая о тех, кто когда-то создавал с ним этот мир, а сейчас торчит внизу, в огромной огненной яме, о тех, с любовью украшенных чертами жабы или ящерицы, или даже гигантского мушиного клубка (спасибо, мама, ты была так добра к нам). О тех, кто больше не способен ничего создать.

— Значит, теперь разные стороны? — Гавриил явно нервничает, не зная куда деть руки, постоянно отворачивается, избегает смотреть в глаза.

А в моменты, когда все же смотрит, Кроули быстро отбрасывает воспоминание в сторону и картинка делается нечеткой, смазанной. Дин щурится, не понимая сначала, зачем он так. А потом осознает: он не позволяет Чаку увидеть лицо своего собеседника.

— Ага, — отвечает Кроули, откашлявшись, — разные. И никаких тебе больше звезд.

— Мне жаль, — говорит ему Гавриил, — но ты знаешь, что сам был виноват.

— Такое себе сожаление, — замечает Кроули, и они оба молчат.

А потом говорят одновременно:

— Я вовсе не хотел тебя обидеть… — начинает было Гавриил.

— Что вы творите такое? — говорит Кроули горячо.

Дин ощущает, что он верит, еще верит, что сможет переубедить кого-то.

— Это Ее план, — отвечает ему Гавриил, больше не восторженный и не наивный, с горькими складками на лбу, — мы не можем ему противиться.

— Что это за план такой? Уничтожить их за то, что они такие, какими она их создала? Разве это — справедливо?

— Это непостижимо.

— Ну да, ну да, непостижимо. На минуту, хотя бы на одну минуту подумай, а что если Она испытывает не людей? Что если испытания… для нас? Для всех нас и для вас тоже?

— Тогда я должен был пасть, — отвечает ему Гавриил.

— Но ты не падаешь, — подмечает Кроули.

— Не падаю. Значит я все делаю верно. Не лезь в это, — Гавриил называет его каким-то именем, на языке, которого Дин никогда не слышал раньше. Этот язык — прекрасен. Он чист, мелодичен, певуч, и, Дин может поклясться, что видит свет, свет и яркие россыпи звезд в черноте космоса, когда Гавриил произносит его имя. Это имя — прекрасно. Рыжеволосый ангел, что творил туманности — был прекрасен.

— Не называй меня так! Мое имя — Кроли, я демон, забыл?

— Иногда я действительно забываю, — отвечает Гавриил печально, — ты слишком похож на себя прежнего.

— А ты абсолютно не похож, — замечает Кроули горько.

— Как интересно! Надо же! — Чак сияет, потирает руки, — и правда же, я ведь мог испытывать не только людей. Но и вас, и даже ангелов… о, это могла бы быть потрясающая история…

— Он разве не слышал, как вы называли бога: Она? — спрашивает Дин скептически.

— Он слышит то, что ждет. То, что хочет слышать. Немного магии и немного самоуверенности делают свое дело.

— Почему я никогда не смотрел за наблюдателями? — Чак все никак не успокаивается, восторженно поднимает руки к потолку. — я мог бы написать об этом! Написать о тебе!

— Похоже ты дал ему новую идею. Вдохновил, — замечает Дин.

— Я заметил, спасибо, — отвечает Кроули ехидно.

— Может быть, он действительно сейчас отправится писать что-то новое, а нас оставит наконец в покое, — говорит ему Дин примирительно.

— Да и ангелы, они все такие… скучные… Кроме Кастиэля, конечно, но и он… сам он никогда не задавал вопросы, только после встречи с Дином Винчестером, попал под человеческое влияние… Да и демоны обычно никогда не вмешиваются в дела смертных по доброй воле… А с тобой-то как вышло? — Чак вдруг останавливается и снова смотрит на Дина, довольно подозрительно смотрит, будто найдя какую-то несостыковку, — как вышло, что ты стал таким… любознательным? Небезразличным?

В голове Дина Кроули высказывает все, что думает о собственной любознательности и небезразличии в таких витиеватых и сложных конструкциях, что Дин практически краснеет. Это при том, что он не может понять значение и половины ругательств.

— Я попробовал то яблоко, — быстро врет Дин, радуясь собственной находчивости, стараясь говорить хрипло, и не отвлекаясь на внутренний голос, приподняв бровь в характерном кроулевском жесте, — ну то… с древа познания… — и ругает себя за это «ну», Кроули так не говорит.

— Да не знает он, как я говорю, главное не говори, как Дин, — снова советуют ему.

— Яблоко… — задумчиво тянет Чак, — яблоко… Я мог бы написать об этом… столько исторических периодов… столько всего… такой простор… но почему же я раньше никогда…

— Отвлеки его! — требует голос Кроули в голове, — немедленно! Он сейчас что-то заподозрит. Спроси его о чем-нибудь!

— Это ты мастак по части вопросов, — огрызается мысленно Дин, которому в голову опять ничего не идет.

— И этот ковчег… — продолжает Чак, — неужели его действительно построили? В самом деле? По-настоящему?

Дин вздыхает, понимая, к чему опять все идет. Собственно, какой у него выбор? Во всяком случае, Чак больше не упоминает возможное спасение, которое похоже для Кроули является каким-то триггером.

— Я покажу, — говорит Дин, и сам подходит ближе.

Ему это кажется, или темная фигура у стены начинает сутулится? Словно не в состоянии больше стоять ровно.

— Успокойся, Дин, — говорят ему мягко, — еще рано паниковать.

Кроули смотрит на все прибывающую воду с вершины самой высокой горы, что он смог найти. Гора — не гора, скорее холм, потому что сидеть на снежной шапке, у Кроули никакого желания нет. Да и не видно с настоящих гор ничего. А Кроули хочет посмотреть. Запомнить.

Вода бурлит, свинцово-серая, покрытая пенными волнами, с грязно-белыми шапками. Мимо проплывают сломанные ветки, солома, какие-то тряпки, да мелкие трупики животных. Воняет тиной и сыростью, дождь все никак не прекращается, до самого горизонта сплошная серая завеса.

Кроули думает, что можно было бы взлететь над облаками, над серой пеленой бесконечного дождя, и увидеть солнце. За эти дни он успел по нему соскучиться. Наверху он мог бы согреться и высохнуть, просушить перья, которые промокли даже на другом уровне реальности, и паря в небе, дождаться окончания всего. Еще он может нырнуть в ад, там грязно и тесно, но довольно тепло. Даже жарко. Может перенестись на ковчег, обернуться там змеей, поболтать с ангелом, согреться. Ангел бы обрадовался. Можно просто высушить чудом и одежду, и волосы, и мокрые перья, создать себе укрытие и, заодно, сотворить тут негасимый огонь. Какую-нибудь неопалимую купину, чтобы люди потом ее нашли и создали себе святилище, в нарушение второй заповеди.