- Господа Ревекка, – всхлипывая, говорила девочка, и размазывала слезы по грязной мордашке, – вылечите вы уже этого лыцаря, чтоб дяденька Болдуин никого не убил! Я домой хочууууууу!!! – она неожиданно взвыла так, что у Болдуина закололо в ушах.

- Тише, тише, маленькая моя, – Ревекка присела рядом с девочкой на корточки и обняла ее, не чураясь грязной одежды и рук ребенка. – мы с тобой всех вылечим и поедем домой, я обещаю.

- Даааа, а вредному дяденьке Болдуину набьем морду! – неожиданно закончила малышка, потихоньку успокаиваясь.

Еврейка только хмыкнула на такое неожиданное продолжение.

Болдуин вдруг почувствовал себя так, как будто пнул шелудивую собачонку – вроде ничего не сделал, а противно. Он неловко повернулся и поднялся наверх, навестить господина.

Буагильбер лежал ничком на кровати. Спокойно. Слишком спокойно. Он не дышал.

Где-то рядом надрывно заорал кот.

====== Глава шестая ======

Слушая наше дыхание,

Я слушаю наше дыхание,

Я раньше и не думал, что у нас,

На двоих с тобой одно лишь дыхание.

Дыхание. (с)

Наутилус Помпилиус, “Дыхание”

Истошный вопль Болдуина собрал в комнате больного всех обитателей замка. Только упрямый Мик остался внизу, делая вид что он не обращает внимание на поднявшийся переполох.

Ревекка прибежала первой. Взбегая по лестнице, она ударилась плечом об узкий пролет, но даже не заметила этого. Прибежали Амет и Абдалла. Болдуин продолжал кричать, громко и страшно. Кот жалобно мяукал, метаясь по комнате и добавляя беспорядка, пока один из сарацин не выставил его за дверь. Маленькая Элия забилась в угол и с болезненным любопытством следила за происходящим. Наконец-то она сможет посмотреть, как госпожа Ревекка лечит этого болезного “дяденьку лыцаря”. Сейчас она ему каааак даст лекарство, и он сразу встанет, поцелует ее в щёчку и отпустит их. Даст им подарки, Мику даже саблю настоящую, как у Амета. Или меч! Меч лучше, он большой и тяжёлый, от такого все враги и драконы сразу разбегутся. Да, а ей он тоже подарит….

Что ей подарят, девочка придумать не успела, так как ее размышления прервал звук мощной пощёчины. Это Ревекка, отчаявшись добиться от оруженосца адекватного поведения, прибегнула-таки к последнему средству от истерики.

Средство помогло. Болдуин взял себя в руки и замолчал, потрясённо уставившись на господина. «Боже, он не дышит! Но что делает эта ненормальная еврейка? Она зачем-то стягивает его на пол? И Амет ей в этом помогает. Неужели безумие заразно?»

Ревекка и Амет уложили Буагильбера на пол, после чего она встала на колени, приставила особым образом переплетённые ладони к солнечному сплетению рыцаря и с силой надавила прямыми руками на его грудную клетку. Раз, другой, третий. Она считала вслух по арабски “Уахад, тнейн, таляте, арба, хамса…” досчитав до “хамисташ” (пятнадцати), Ревекка отпустила грудь рыцаря, прислушалась к его дыханию, потом вдруг сжала пальцами его нос и накрыла губы своими. И с силой вдохнула внутрь воздух. Чуть приподняла его подбородок, отогнув назад голову, и вдохнула ещё раз. Грудная клетка храмовника немного приподнялась.

“Есть основания не только полагать, что не отказывался от ее поцелуев, но даже сам просил их” – промелькнула в голове у оруженосца строчка из обвинения Ревекки Лукой Бомануаром.

Теперь на грудь храмовнику давил Амет, а еврейка считала. Досчитав до пятнадцати, она снова поцеловала храмовника, с истинно женским упрямством вдыхая внутрь его грудной клетки воздух.

И ещё раз, и ещё раз, и ещё….

Ревекка уже чувствовала головокружение от бесконечного “вдох-выдох”, когда вдруг чья-то рука отстранила её.

- Давай вместе, Ревекка, – почему-то прошептал оруженосец и приложился к губам господина – осторожно, как к святым дарам. Конечно, правильно поддерживать челюсть храмовника он не мог, но тут она сама справлялась, а верный Амет давил и давил на грудь господину, пока тот не заворочался и закашлялся, приходя в себя.

Они отстранились, давая Буагильберу простор и свежий воздух.

Храмовник открыл глаза, мутные, как вода в придорожной луже. Он дышал, боролся за каждый вдох, раскинув руки и так лежал, набираясь сил.

- Вот видишь, госпожа Ревекка, – раздался вдруг звонкий голосок всеми забытой Элии, – ты дяденьку лыцаря целовала-целовала, а он никак не оживал. Вот дяденька Болдуин одни разик кааак поцеловал, так уж поцеловал! Сразу господин лыцарь вылечился!!!

Эта неожиданная сентенция не осталась без внимания. Ревекка замахала на девочку руками и засмеялась, Болдуин жутко покраснел и начал вытирать рот тыльной стороной ладони, а оба сарацина глумливо переглянулись. Кот, который все это время сидел у двери, подошёл к храмовнику и “боднул” его в шею.

Буагильбер приподнял голову и совершенно осмысленно огляделся. Глаза его расширились от удивления и видно было, что он совершенно ничего не помнит из произошедшего.

- Dispardeux(Черт возьми)! Черт побери, Болдуин, что здесь происходит? – тихо, но отчётливо произнес он.

- Господин мой, вы очнулись! – оруженосец, не помня себя от радости, бросился перед ним на колени.

- Очнулся, а как же ещё? Дьявол раздери, да прекрати же ты рыдать, болван! Я хочу понять, что здесь произошло, где я и почему лежу на полу? – к своему большому удивлению, рыцарь не мог даже пошевельнуться, так утомило его простое движение головой.

Болдуин перестал всхлипывать (нервное напряжение последних дней вырвалось самым постыдным образом) и с помощью сарацин уложил рыцаря на кровать.

Ревекка увела Элию, справедливо рассудив, что уж она тут сейчас совершенно не к месту.

Кроме этого, еврейка сама не знала, как ей реагировать на то, что храмовник пришел, наконец, в себя.

Это был не первый раз, когда ей пришлось применять “поцелуй жизни” – так поэтично называла это её наставница, блаженная Мариам, по отношению к своему больному – но сказать по правде, в предыдущие разы это заканчивалось смертью больного. Буагильбер, надо отдать ему должное, оказался крепче большинства людей. Впрочем, ей все равно придется проверить его пульс и скорее всего, применить по назначению наперстянку , особым образом приготовленную вчера Абдаллой.

Бог праотцов наших, взмолилась Ревекка мысленно, помоги мне! Дай мне сил, чтоб видеть и слышать его, относится к нему ровно и спокойно, не выдать себя ни словом, ни делом.

Кажется, совсем недавно она уже творила такую же молитву, только вот повод был, скорее уж, противоположный. Тогда ей важно было не показать больному своей любви. Теперь – ненависти.

Девушка поняла, что соскучилась по простой и размеренной жизни, без лишних забот и хлопот, с любимыми подругами, слугами, пациентами и родными. Где никуда не было нужно бежать, никого не нужно было так бояться.

Она уже в сотый раз пожалела о своем человеколюбивом решении тогда, ещё в Ашби, не садиться в носилки, но ехать верхом, а вместо себя положить раненного Айвенго. Ей стыдно было признаться даже самой себе, что решение это было продиктовано не одной лишь жалостью, но вполне понятным для девушки ее возраста желанием ощущать на лице свежий воздух и наслаждаться верховой ездой.

«Вот ты и донаслаждалась, дорогая», – едко укорила она себя.

Однако, время уже близилось к обеду, но Ревекка даже не успела позавтракать, и сейчас ощущала, помимо досады, жуткий голод.

Подкрепившись и усадив непоседливую Элию разбирать травы, она решила проверить состояние своего больного.

«В конце-то концов, сколько можно трусливо бегать от сложностей? И потом, она медик, он ее пациент, его жизнь в ее руках, может, это придаст ему сдержанности, а ей твердости?»

Уговаривая себя таким образом, Ревекка поднялась в комнату храмовника.

Тот удобно устроился на подушках и глядел на нее во все глаза.

- Проклятье, – пробормотал Буагильбер, жадно всматриваясь в лицо девушки, – вот уж не думал, что когда-то ещё увижу тебя, моя Царица Кармеля! Но как ты здесь оказалась? Неужели тебе стало жалко меня, так опозорившего собственное имя? Или же я интересен тебе, как сложный пациент?