Девушка подошла ближе и постаралась улыбнуться, как улыбнулась бы любому больному, вернувшемуся божьей волей с того света на этот. Улыбка получилась натянутой, но лучше этого ожидать было бы глупо.

- Дай мне руку, сэр рыцарь. Я собираюсь проверить твой пульс и понять, почему ты едва не покинул наш скорбный мир. Как ты себя чувствуешь?

- Благодарю тебя, прекрасная лилия долин, я здоров. – спокойный тон, которым рыцарь произнес эти слова, плохо подходил под весь его внешний вид. Он очень осунулся, загорелое лицо казалось серым и утомлённым. Резко обозначились скулы, а лёгкий румянец на них говорил о том, что лихорадка была далека от своего конца.

Еврейка крепко держала его запястье в своей руке, и даже этого лёгкого, ни к чему не обязывающего прикосновения было достаточно для того, чтоб его кровь быстрее побежала по жилам.

Меж тем, лицо ее стало серьезным и немного печальным.

- Сэр рыцарь, мне хотелось бы знать, были ли в вашем роду болезни сердца?

- Да, пожалуй, что и были – после недолгого раздумья согласился Бриан, – припоминаю, будто матушка моя перед смертью жаловалась на боли в груди. Но это было двадцать пять лет тому назад, возможно, что я забыл причину или же путаю.

- Ваше сердце бьётся сейчас неровно, оно нуждается в отдыхе и успокоении.

- О, вот этого я не могу ему дать – порывисто произнес храмовник, пытаясь приподняться с кровати, без особого, впрочем, успеха. – когда я гляжу на тебя, мое сердце бьётся в два раза быстрее, а при мысли о твоих поцелуях у меня кружится голова и горит в груди!

Против своей воли, Ревекка густо покраснела.

- Сэр рыцарь! Вы преувеличиваете! Это были не поцелуи, но попытка спасти вашу, не слишком-то ценимую вами, жизнь!!! И вообще, частично воздух в вас вдыхал ваш верный оруженосец.

Тут уж покраснел Болдуин, присутствовавший в комнате. Он в общих чертах рассказал рыцарю о произошедшем, но о некоторых моментах предпочел умолчать.

- Милая Ревекка,- продолжал Буагильбер с прежней горячностью, – знай, что я обязан тебе жизнью и отблагодарю тебя при первом же удобном случае.

- Давайте тогда начнем с того, что вы нас отпустите.

- Кого это нас? – удивлённо приподнял левую бровь рыцарь (правой не давал подняться шрам).

- Эээээ, господин – попытался вмешаться в разговор оруженосец, но хозяин жестом заставил его замолчать.

- Ах вот как, благородный Болдуин де Ойлей! – воскликнула еврейка. – вы ни словом не обмолвились о том, как подло вы поступили, привезя сюда и удерживая силой, меня и малолетних невинных детей.

- Каких детей? – ещё больше изумился Буагильбер.

Болдуин начал мямлить, что дескать, он вообще не знал, что делать…. в какой-то момент ему пришлось рассказать рыцарю все, до последней минуты.

Тот долго молчал, собираясь с силами, а потом... улыбнулся оруженосцу.

Ревекка видела и слышала смех храмовника, его крики и ругательства, выражение похоти на ее лице, стыда, раскаяния, злобы и ненависти. Но она ни разу не видела его улыбки. Человек жёсткий и суровый, ставший ещё упрямее и мрачнее из-за постигших его тяжких испытаний, он вообще улыбался редко, благо, и поводов особенно не было. А тут все его лицо словно осветилось на миг. Это выглядело так, как будто крохотная искорка, притаившаяся в уголке его рта, вдруг озарила его губы, глаза и щеки – мелькнула, просияла – и пропала, как не было.

- Болдуин, я благодарен тебе. Как только у меня появится возможность, я произведу тебя в рыцари. Ты сделал все, что было нужно, спас мне жизнь и не дал мне сгинуть в тоске и безнадежности.

- Господин, спасибо! – оруженосец встал на колени у кровати рыцаря, целуя (за неимением одежды на господине), край его одеяла.

Еврейка была возмущена, хоть и не удивлена.

- Хорошее же воспитание у рыцарей храма, как я погляжу! Похищение беззащитных женщины и детей считаются у вас достойным и благородным поступком. Интересно, так же ретиво вы защищали тот самый гроб господень, который, по слухам, так и не смогли отбить?

- Не богохульствуй, Ревекка, тебе это не идёт. – устало произнес храмовник. – Я благодарен своему оруженосцу за заботу о моем здоровье, не за методы, к которому ему пришлось – пришлось, о моя прелестная еврейка – прибегнуть. В конечном итоге он оказался прав. Что до детей – я отпущу их при первой же возможности, не причинив им никакого вреда, обещаю тебе. Ты ведь знаешь, что моим обещаниям можно верить?

- Так же, как защитил моего отца, хотя клялся в этом мне на стенах Торкилстона? – ядовито откликнулась девушка. – ты ни в чем не помог ему, а как громко сообщал о том, что уж слову-то своему никогда не изменял!

Буагильбер словно смутился, во всяком случае, он опустил свои лихорадочно блестевшие глаза. Но тут же поднял их и пристально посмотрел в глаза Ревекке.

- Ты права, дорогая моя пери, но в тот момент я должен был выбирать между твоим отцом и тобой. Как видишь, я сделал правильный выбор. Возможно, использовал при этом неудачные слова. Но в любом случае, я прошу простить меня сейчас.

- Так искренне, как жертва может простить своего палача? – еврейка повторила же свои слова, сказанные перед судом, всего несколько дней – ах, дней ли? Или лет? -назад.

- Просто прости. Сейчас я слаб, как новорожденный, и мне нужна твоя помощь. Но это не все. Мне хотелось бы, чтоб ты осталась со мной в роли моей возлюбленной, а не только преданного медика. В любом случае, я сейчас не могу отпустить тебя. Мои люди позаботятся о том, чтоб тебе было так хорошо, как только возможно. Подумай о моих словах, Ревекка. Господи, как же приятно произносить твое имя. Оно, точно сахар, придает сладость устам. Или это твой поцелуй жизни? – он немного насмешливо поглядел на девушку, пряча за ухмылкой слабость.

- Скорее уж, это сладость уст вашего оруженосца. Или вообще этого кота, – девушка не очень уместно нервно хихикнула.

Вышеозначенный кот давно устроился на стуле, нагло вылизывая заднюю лапу и обращая на разговор гораздо меньше внимания, чем на неё.

- Кстати, а кот-то откуда? – рыцарь казался страшно утомлённым, долгая беседа явно не пошла ему на пользу, но он цеплялся ускользающим сознанием за любой повод для разговора.

- Не знаю, сэр храмовник. Но сейчас я хочу, чтоб вы выпили лекарство – Ревекка влила ему в рот настой на листьях наперстянки. – И отдыхайте пока.

Он пробормотал что-то ещё про кота, про детство, потом послал Ревекке воздушный поцелуй одними губами, и задремал, попытавшись удержать ее руку своим подбородком.

Ей вдруг стало смешно. Столь грозный рыцарь, подобно дитю, слаб, но кричит и командует громче всех.

Она вышла, оставив Буагильбера на попечении Болдуина.

Остаток дня Ревекка провела внизу, в большой зале, с детьми и сарацинами. Абдалла приготовил большой котелок наваристого мясного бульона. По крайней мере, их предпочтения в еде примерно совпадали и евреям не приходилось тревожиться, чтоб не нарушить кашрут.

Дети наелись и теперь сонно хлопали глазами, глядя на огонь и слушая, как Амет рассказывает им сказку о джинне и незадачливом сыне сапожника – Ревекка и сама заслушалась. Они с Абдаллой перебрали и пополнили запасы лекарств и чудесных бальзамов. Девушка умудрилась отыскать свою сумку и радовалась, что чудесный бальзам ее блаженной наставницы Мариам не попал в чужие руки.

Буагильбер оказался прав – сарацины оказались отличными помощниками – спокойными, сметливыми и неприхотливыми. Они не испытывали к евреям презрения, несмотря на то, что говорил Буагильбер ещё в Ротервуде. Наоборот, они с лёгкостью нашли общий язык с детьми и беспрекословно слушались Ревекку – во всяком случае, во всем, что касалось медицины. Звание табибы было для них очень серьёзной причиной для уважения.

Болдуин же провел все время с господином, как верный пёс, оберегая его покой. Он несколько раз будил господина, поил и кормил, даже обмывал его и менял простыни, благо это не требовало специальных знаний. Больной спал довольно спокойно, хотя небольшой жар ещё чувствовался при прикосновении к его коже.