Ревекка слушала его, и перед ее глазами проходили образы, навеянные словами рыцаря. Вот Ги, король Иерусалима, слушает дурацкий совет графа Триполи – и вместе с войском он становится лагерем возле Тиберии. Саладин и его люди окружают лагерь, палят костры. Жарко, влажно, а тут ещё и дым. Дым от гигантских костров ветром носит по лагерю, люди кашляют, задыхаются, жарятся живьём в собственных латах. Кого-то укусила гадюка – несчастный так мучился, что уговорил своего же оруженосца прикончить себя. Тот, рыдая, выполнил последнюю просьбу своего господина, а потом его видели бегущим в сторону армии мусульман, безоружного, без доспеха, он кричал и ни у кого не хватило духу остановить его.

Саладин распорядился принести кувшины с водой и расставить их по периметру лагеря, чтоб люди видели, чего лишаются. Жажда, неутолимая жажда. Кони, сходящие с ума от жажды, сбрасывающие своих господ наземь, топчущие их.

А потом – бой – изнурительный, лютый и кровавый. Предательство рыцарей из отряда графа Триполийского, плен и казнь гранд мастера Тампля, Жерара де Ридефора.

Хохот сарацин, швыряющих в пленных кувшины с водой – нате, пейте! Слизывайте с песка целебную влагу! Пейте, нечистые свиньи, мы убьем вас, так, как казнили вашего принца Рейнольда, доставим ваши головы в Дамаск, протащив их по земле.

- Там был ад, Ревекка. Там были демоны, а не люди, ибо никакой человек не может сделать то, что сделали тогда мы – те, кто вырвался из окружения. Я отделался страшным шрамом, который багровеет, если я сердит, и головными болями на перемену погоды. Повезло, что не потерял глаз. Меня, бесчувственного, привез мой конь. Я был весь в крови, своей и чужой. Меня сочли мертвым и не хотели возиться, но Конрад их умолил.

- Кто же так искусно залечил твои раны?

- Абдалла, он тогда был нашим пленником. Он неплохо понимал в медицине. Были и наши лекари, разумеется. Они не понимали даже как подступиться к нашим раненным. Знаешь, солнце моё, люди быстро звереют там, на Востоке. Никто не может вернуться назад таким, каким был раньше. Никакой жалости, ибо в людях не остаётся уже ничего человеческого.

Очаг почти погас, в темноте Ревекка не видела лица храмовника, но голос его – прерывистый, страстный, то уходил в шёпот, то срывался почти на крик. Ей стало зябко, и она повернулась, намереваясь накинуть на плечи одеяло.

- Подожди, Ревекка, не уходи, — неверно истолковал ее движение рыцарь, видимо, он лучше неё видел в темноте. – Прошу тебя, не надо бежать от этого. Не надо бежать от самой себя. Поверь мне, я не хотел, чтоб все вот так закончилось. Да, я своенравен и честолюбив, я горд и порой слишком резок, но я умею справляться с собой. Я докажу тебе, что ты не зря лечишь меня.

- Сэр рыцарь, ты слишком взволнован. Ну вот, — она прикоснулась к его лицу, и он дёрнул плечом, будто стараясь удержать ее руку. – у тебя жар. Тебе следует выпить целебный порошок, подожди, сейчас я разведу его…

- Не утруждай себя, моя прекрасная лекарь, я выпью его и так.

- Но он же горький, это страшная горечь, и она остаётся во рту ещё долго.

- Любое лекарство из твоих рук – медовая сладость, Ревекка. Даже смертный яд я приму с величайшей радостью, если это будет нужно.

- Не расточай свои хвалы зря, сэр рыцарь, этим меня не проймёшь. Я прекрасно знаю, кто ты, и с чего началось наше с тобою знакомство. Пей же, и давай ложиться спать. Ночь длинна, я ещё не успела просмотреть все те кошмары, которые снятся мне еженощно, по твоей милости.

- Ты несправедлива ко мне, Ревекка!

-

Девушка задумчиво смотрела на задрёмывающего храмовника. Ей был виден только его силуэт, на фоне окна. Внезапно он встрепенулся и голосом, полным смирения, попросил воды. Выпив её, он как будто хотел что-то сказать, – и не решался.

- Ревекка, прости меня, но не могла бы ты придвинуть свою кровать поближе к моей?

- Господи, надменный храмовник, ты вот сейчас, в твоём состоянии, все ещё на что-то надеешься? Постыдился бы!

- Нет, моя целомудренная врач, я хочу помочь тебе. Я буду держать тебя за руку во сне и обещаю, все твои кошмары улетят перед блеском моего меча!

Ревекка усмехнулась. Ей вспомнилось, как один из ее давно умерших братьев, Аминадав, в раннем детстве просил ее посидеть с ним перед сном. “А то ты будешь бояться чудовищ, а я их – ррраз – и убил!”.

Братик умер, когда ему было пять, а ей – семь. Годом ранее какая-то хворь унесла их мать, а еще через год – ее старшую сестру. Остальных братьев и сестер она не знала или не помнила.

- Ладно, сэр рыцарь, но это в последний раз. Обещайте не путать ваши кошмары с моими, и не добавлять мне плохих снов!

С этими словами девушка передвинула кровать поближе к кровати храмовника и легла. Протянула вперёд руку и нащупала его ладонь, холодную, несмотря на снедающий его жар.

Ей вдруг захотелось отогреть ее. Она поднесла ладонь храмовника ко рту и забывшись, подула на нее, как на свою.

Она могла бы поклясться, что он улыбнулся ей, несмотря на темноту.

- Давай спать, моя родная лекарь.

- Доброй ночи вам, сэр рыцарь.

- У меня есть имя, Ревекка. Меня зовут Бриан. Лучше зови меня так.

- Доброй ночи, сэр Бриан де Буагильбер. Это все, на что вы можете от меня рассчитывать.

====== Глава восьмая ======

Древний камень у межи

Перекрестками объят

Две дороги сторожит –

Хочешь – в рай, а хочешь в ад,

И куда тебе пора,

Ты гадаешь по часам

Другом звался мне вчера,

Кем теперь – не знаешь сам. (С)

Канцлер Ги, “Дорога в рай или в ад”

Утро принесло небольшой переполох, связанный с тем, что кот упорно продолжал снабжать храмовника дарами в виде усекновенных мышей. Как выяснилось, ничто человеческое было еврейке не чуждо, в том числе и извечно женская нелюбовь к дохлым грызунам.

В общем, замок пробудился от громкого визга Ревекки и ругательств Буагильбера.

Болдуин, пряча улыбку (Ну надо же! Такая героическая лекарь, а мышей боится) убрал трофеи, да и охотника – заодно. С другой стороны, Амет заявил, что, если бы не кот, мыши давно уже прогрызли бы мешки с овсянкой, зерном и сухарями, и не из чего было бы готовить завтрак.

Позавтракав и накормив больного – у него почему-то дрожали руки, и приходилось по ложечке вливать в него кашу, Ревекка вместе с Абдаллой продолжили разбирать принесенные травы. Амет, взяв в помощники детей и Болдуина, пытался навести хоть подобие порядка в кладовых и многочисленных комнатах прецептории, сделав ее более пригодной к жизни. Солнышко ярко светило, от вчерашней грозы не было и следа, и Ревекка настояла на том, чтоб рыцарь хоть немного посидел на свежем воздухе.

Болдуин так ревностно бросился исполнять этот приказ, что поднял тучу пыли – вынося во двор кресло, подушки, ковры (зачем это, он же не расслабленный падишах?! – удивилась еврейка), – и наконец самого Буагильбера.

Отдышавшись, храмовник с интересом оглядывался по сторонам. Он явно шел на поправку, и хотя по-прежнему ощущал страшную слабость, все же начинал мало-помалу обращать внимание не только на свое ближнее окружение.

Элия, по своему обыкновению, рисовала на каменных плитах двора, что-то напевая.

Прислушавшись, рыцарь с удивлением разобрал слова припева.

Дорога вперёд, дорога назад,

Куда повернешь, в рай или в ад?

Что выберешь ты своею тропой,

И кто уведет тебя за собой?

«Вот уж точные слова», – подумал он, -«и почему я всегда умудряюсь выбрать неправильно?»

Мальчишка вдали с остервенением лупил палкой ковёр, изображая битву с гигантским чудовищем.

- На, получай, проклятый дракон!!! Великий воин Мик сделает тебя одной левой! Одной правой! Ногой! – в ход пошли и другие части тела. На рыцаре, убивающим дракона мощным ударом тощего зада, Буагильбер не выдержал и усмехнулся.

Ему вспомнилось детство, как он сам учился драться, сперва на палках, потом мечом, кинжалом, секирой и копьём. Правда, его обучение воинским искусствам началось очень рано. Пяти лет маленького Бриана уже усадили на крепкого пони и дали в руки деревянный меч. После восьми он уже был пажом, после пятнадцати – оруженосцем. А потом, в двадцать – возвращение из Византии, к Аделаиде. К его Аделаиде. Господи, каким же он был напыщенным, самовлюблённый дураком! Бриан застонал, вспоминая о некоторых обстоятельствах его возвращения на родину.