Будучи могучей сиреной Амара умела мановением руки поджигать, бить электричеством и наконец расплавлять в коррозии кого и что бы то ни было за считанные секунды, то есть впечатляюще картинно убивать, но она всё же была впечатлена тем, что и обычный человек, хотя лучше сказать профессиональный наёмник, достиг почти того же, что и она, при помощи технологичных устройств.

Покажется удивительным, но этот неунывающий и неутомимый многоталантый мужчина, пожалуй, не способен на единственное. Крепко спать.

Амара не раз замечает, как он ночами дырявит глазом потолок, никоим образом не интересный даже в её любовно обставленной каюте; или дышит часто, подрагивает и просыпается, видя явно многочисленных искалеченных призраков богатого прошлого. Оно может и способствовало в создании практически неубиваемого оперативника, который и в настоящем способен удивить своими скоростью, смекалкой и стильными убийствами, но и оставило шрамы намного глубже тех, которые можно разглядеть на настрадавшейся коже.

Как бы ни был быстр Зейн Флинт, сон убегал от него быстрее. И Амара всерьёз задумалась, чем может помочь, поскольку с тех пор, как он ворвался в её каюту — с отражающимися похабными мотивами в сверкающем взгляде и c явно звучащей придушенной страстью в полушёпоте, — она распрощалась с прошлыми представлениями о нём, как об отличном напарнике и блудливом пропойце одинаково.

Партальские боги, она знакома с ним пару месяцев, а уже не представляет, как жила без него!

Он стал важной частью её жизни, и она чувствует взаимность, поэтому считает своим долгом подарить ему покой. Ей требуется два вечера. Две медитации, в одной из которых она воспаряет над ковром в окружении свечей, чтобы задать вопрос информационному полю Вселенной, а в другой — получает от неё ответ. И не медлит с его применением на практике.

Она иногда отбирает у него бутылку (и иногда без боя) садит его спиной к своей спине, учит дышать, замирать в определённых позах и очищать сознание от всех бесформенных негативных образов. Учит не спешить, подготавливает его к наилучшему восприятию окружающей действительности. Каждый день понемногу. Каждый день с поощрениями.

Зейну требуется намного больше времени, он всё так же жмурится, часто дышит, хватается за саднящие виски, не спит, но постепенно ощущает благотворное воздействие и пробует заснуть снова.

Приближение вечерних часов стало означать для Флинта намного большее, чем окончание корабельных или сторожевых обязанностей и отдых в тесных и иногда голых, что немаловажно, объятиях полюбившейся сирены после контрастного душа. Приближение вечерних часов стало означать полновесный отдых, не бессонное шатание по кораблю в приглушённом свете в поисках свистящих труб и топорщащихся проводов, какие не только своим видом просили вмешательства, но и надписями краской поблизости, оставленными кое-кем мелким с вредным синтетическим голосом. Не сидение за столом, где педантично разложены инструменты и в противовес им неряшливо разбросаны различные части беспилотников. Не что угодно вместо сна, а полновесный сон. Отключающий почти всё сознание и обволакивающий темнотой только для того, чтобы через некоторое время открыть взору яркость и контраст перетекающих друг в друга красок, насладиться ими обоими глазами; пощекотать носовые пазухи пропойцы запахами, заставляющими очарованно застыть на месте; прикоснуться лишёнными загрубевших мозолей ко столь мягкому и нежному, ко всему тому, чего он избегал в жизни боясь поцарапать.

Сны дают ему возможность насладиться простыми и одновременно сложными вещами для него, такими как покой, за которым он гнался, загонял себя, чтобы с обострённым физическим истощением ощутить его, почувствовать, осознать, пропустить через себя всецело. Хотя как на самом деле к покою просто следовало прислушаться, остановиться, а не мчаться, как он привык.

Он наслаждается им, отныне он крепко спит, и Амара прекрасно осведомлена об этом, поскольку не только подглядывает в его сны, но и создаёт их, когда легонько берётся за его широкую мозолистую ладонь или обнимает за узкую в шершавых шрамах талию.

Зейн Флинт не спал, ни когда был мальчишкой, если его аморальные братья с садистскими наклонностями сновали поблизости наравне с хищниками. Зейн Флинт не спал, ни когда он улетел с планеты, не глядя подписавшись стать шестерёнкой военной машины корпорации. Зейн Флинт не спал даже тогда, когда выполнял заказы в своё удовольствие, по собственному графику, если за его голову и другие привлекательные части тела объявилили награду. Видя перед собой этого неунывающего мужчину полувековой свежести с никогда не светлеющими мешками под глазами, задумываешься, а спал ли он он когда-то вообще с его ненормальным образом жизни.

Хорошо, что у него появляется такая возможность без всяких «если».

Он пластичный.

Если вернуться в тот вечер, когда Зейн Флинт и не только он получили желаемое, неритмично дёргались на ковре и целовались так громко и так страстно, будто завтра собрались умирать (вероятно, это сравнение недалеко от истины, поскольку скорый конец звёзд и планет движил ими), Амара убедилась в том, что её любовник умеет угождать.

Как только они устали совершать эти жадные движения и наполнять комнату нарочито громкими звуками поцелуев — в губы, шею и ниже — и прислушались к медитационной музыке, льющейся из проигрывателя, то глубоко вдохнули. Посмеялись, приложившись к потному лбу друг друга.

— Нам бы переместиться, — озвучила Амара то, что было у обоих на уме. — Но не на кровать! Я тебя туда не пущу! — пригрозила следом, и её поднявшийся с трудом любовник (Амара весила далеко не как пёрышко!) изменил направление, будучи до сих пор «состыкованным» с ней.

Он нашёл стол новым приемлемым местом, а Амара, оценив расположение горящих свечей и книг, распустила стянутые резинкой волосы и раскинула руки. Ей нужна была небольшая передышка. Она скользнула взглядом с прикрытыми веками по порочному напряжённому лицу Зейна, не в силах сказать об этом, и облизнула губы, когда он принялся за старое: прослеживать языком завитки тату на её голени и икрах c причмокиванием. Он, видно, находил их не просто влекущими внешним сиянием, но и вкусными. И забегая вперёд, я скажу, что он ощущал дикую смесь пряностей и электричества, и не мог остановиться. Они стали его новым лакомством!

Как здорово, что из всех знакомых ему сирен (большая редкость знать хотя бы одну!) Амара могла похвастаться тату по обеим сторонам на теле, а не только с левой. Больше лакомства!

Хватка на её тазу и бёдрах не ослабевала, она была крепка, как у фанатичного охотника, заполучившего желанный трофей. Хищный трофей. «Тигрицу», усмехнулась в мыслях Амара и была во многом права. На Партали многие пытались охотиться на знаменитую сирену, но представляли собой бледную тень настойчивости и упорства Зейна. Вдобавок они не выглядели столь же привлекательно.

Грубые и ненасытные движения возобновились, но на этот раз обретя ритм, подталкиваемый их сердцебиением. Комната вновь наполнилась стонами, и Амара рассталась с малейшим сомнением, почувствовала свободу выражать своё удовольствие так громко, как ей хотелось, потому что напротив неё любовник не стеснялся ничего и никого. В особенности после того, как он то приникал к её груди и целовал и щекотал мягкой бородкой всё, что попадётся, то отстранялся и приподнимал её ноги себе на плечи. Проникая чуточку глубже, познавая ощущения чуточку ярче.

В какой-то момент она перестала дышать и еле заметно завибрировала, произнеся на выдохе «постой». Периодические вспыхивающие и затухающие извилистые линии тату ярко засияли, как в пылу битвы, когда она рассержена и решительна, готовая бросаться вперёд с астральными кулаками и другими проекциями. Завораживающее сияние придало её обнажённой тёмной коже изумительный цвет, и Зейн был готов поклясться, что она светила ярче любого светильника в каюте. Проснулось дурацкое желание выключить их и полюбоваться сиреной, естественно прослеживая каждый завиток, бьющий мягким статическим электричеством, своими огрубевшими пальцами.