— Ты умеешь зажигать свечи издалека? — прошептала Верона столь заговорщически, будто их с Шахом вот-вот поймают за хулиганство. Она съехала с колен джинна, указывая пальцем на первую длинную восковую свечу с уже немного подтаявшим верхом. — Сначала вон ту.
Свечи утром — дурная затея, но только если шторы не скрадывают почти весь свет в своих крупных складках. Шахрур не ответил, но ему хватило одного беглого взгляда — и на фитиле поселился крохотный огонек. Потом еще один, еще, до тех пор, пока комната не оживилась трогательно дрожащими тенями на мрачных стенах. А после все помещение наполнилось мягким дурманом тлеющих в воске трав.
Верона оказалась у джинна на коленях сразу же, как он выполнил просьбу. Но теперь длинная сорочка была задрана до самых бедер, которыми ведьма обнимала чужие ноги. Ей хотелось дотронуться. Несмело поднялась рука, длинные ногти коснулись кожи, но не оцарапали, а нырнули в богатую шевелюру, зачесав пряди назад. Шахрур вздрогнул, словно удивленный. Его ноздри трепетали, как у разыгравшегося зверя, а ладони вновь искали приюта на талии ведьмы.
— Эта одежда, в которой ты спишь… Сексуально, — бархатно прошептал джинн, одним взглядом указав на грудь Вероны, очерченную невесомой тканью. Больше огня, больше жара вокруг — и вот уже горели сами черные глаза Шахрура, взволнованного, а оттого торопливого и немного неловкого. Верона ощутила, как его руки соскальзывают со спины до колен и снова бредут вверх по бедрам, норовя влезть под подол; лицо клонилось ближе к лицу. Пьяно качнувшись, джинн задел губами губы ведьмы — и в последний миг удержал себя, оторвался. Верона улыбнулась. И вот вторая рука оказалась у Шаха на затылке. Между пальцев лежали жесткие черные пряди, и ведьма думала о том, что экзотичнее мужчины она никогда в своей жизни не видела. Уж тем более не прикасалась.
Верона прижалась губами к Шахруру первая, когда ее руки уже удобно лежали на плечах. Она была осторожна и пуглива: то и дело вздрагивала и рвалась отстраниться при каждом резком движении. Но спешки не было: Шах быстро понимал, подстраивался и манил ведьму неторопливой и чувственной лаской. Словно все тот же огонь, что медленно занимается на самом краю бумажного листа, он завоевывал больше и больше дозволения, чтобы в конце концов потащить Верону за собой в пекло. Она таяла в поцелуе, глубоком и жадном; джинн прикусывал и вылизывал губы, язык и небо, чувственно вздыхал и тискал раскрывшееся для удовольствия тело. Когда пальцы с силой сминали бедра, ведьма едва удерживала полный желания вздох — и жалась к раскаленному телу, стоило Шаху случайно или нарочно дернуть бретели сорочки на плечах.
Они не были близко знакомы. Эти капли мыслей немного остужали пыл ведьмы, оставляя за собой удушливый пар. Задыхаясь в нем, Верона обнимала ладонь Шаха и, пристыженно опуская взгляд, вела в те места, узнав которые, он точно ее сожжет: давала целовать внутреннюю сторону руки, обнимать ладонями шею, чаще ласкать плечи. А ее все еще смертельно холодные пальцы забирались на живот джинна, под свитер, и в какой-то момент задрали его так высоко, что пришлось просить:
— Сними.
С глухим шорохом и хлопком о диван ненужная вещь отлетела в сторону. В лицо Вероны пахнуло ароматом разогретого тела — в него вмешались пыльно-сладкие и острые ноты парфюма. Грудь, припорошенная темными волосками, неровно вздымалась, и мышцы напряженно перекатывались под ладонями на развитом торсе, когда Шах вновь тянулся к Вероне навстречу, прижимал к себе в объятиях и впивался губами то в шею, то в плечо, то снова в рот. А еще ведьма чувствовала, как приподнимаются, опускаются под ней напряженные бедра, — джинн нетерпеливо покачивал тазом и норовил сильнее, сильнее и ближе притереться к тому самому месту, где ярче всего вскипало греховное желание.
Верона отстранилась от джинна еще раз только затем, чтобы сбросить с плеч лямки, а потом пустила его руки под сорочку. Когда пальцы задели кружево нижнего белья, внизу живота окончательно раскрылось возбуждение. Верона чувствовала себя безобразно порочной, не обнаруживала ни одной здравой мысли. Только мольбы снова скорее окунуться в пекло чужих ладоней, прижаться к груди.
Сорочка легко соскользнула с ведьмы, стоило встать во весь рост. Шахрур громко сглотнул — эхом беззвучного падения рубашки. Джинн откинулся назад, и Верона склонилась над ним, чтобы расстегнуть джинсы, спешно стянуть их вместе с бельем. Как было глупо, как стыдно осознавать вдруг ослабшие перед открывшимся видом колени. И даже отвести взгляд — уже недостаточно, чтобы победить в себе низменные желания.
— Верона…
Шепот Шахрура обжег губы, и в следующий миг стены, потолок закружились над головой. Верона больше не чувствовала пола под ногами; она упала на руки джинна, а оттуда — спиною на диван. Чужая кожа бесстыдно липла к собственной, и уже неясно было, так сильно зудит под нею удовольствие или мелкое покалывание — знак близости темной силы.
Терзая поцелуями шею ведьмы, Шах прижимался к ней теснее и теснее, и шептал на ухо что-то (Верона была уверена: страстное и неприличное) на своем языке. Пальцы джинна, больше не видя преград и запретов, лезли всюду, куда им вздумается; прикосновения раздразнили соски, нежную кожу на плечах и возле ребер; ладони хватались за бока, ягодицы и под коленями, — а к бедру чувственно и жаждуще жалось налившееся кровью мужское естество. Вспышками между возней слышались несдержанные вздохи. Игриво шептались свечи, вдруг молчаливо вздрогнув, когда с раздразненных до красна губ сорвался чей-то стон.
Верона распустилась под джинном, обвив ногами его талию и легко овладев чужим порывом. Лежа на ягодицах, ее руки задавали первый темп, что совсем скоро потерял сдержанность, стал рваным, торопливым. Ведьма позволила джинну тереться не о бедро, а о собственное средоточие, и с удивлением отметила: между ними стало влажно. Преступно влажно. От пота, от соков, от поцелуев… От проклятий. Это ведьма игриво и зло шипела на джинна, когда он растер ее до того, что мольбы о большем выкручивали суставы и дальше друг от друга разводили колени. Верона в какой-то момент запустила руку в испепеляющее пекло между их с Шахом телами, чтобы, приласкав член, направить его в зудящую желанием плоть. Новое резкое движение принесло боль и чувство заполненности. Верона заскулила, впиваясь в джинна колкими объятиями и укусом.
Время сбилось, задохнулось вместе с опьяненными страстью любовниками. Низкие, протяжные, искренние стоны Шаха прошивали висок, когда он, прилаживаясь, разрывал тесное слияние с ведьмой, чтобы овладевать ею снова и снова. Минута — и саднящее чувство растворилось в блаженстве, которым отзывался каждый глубокий, властный толчок. Еще минута — и Верона почти ослепла, а в сознании не осталось ничего, кроме мыслей об испепелившем всю ее душу наслаждении.
Шахрур не был нежным. Но и грубым — тоже не был. Его характер походил на стихию: раскаленную, кусачую, но в то же время изящно обнимающую свою добычу шелковыми языками перед тем, как сжечь дотла. Джинн трепыхался, словно разросшееся в тесной печке пламя, мучился от нечеловеческой, душераздирающей истомы, безжалостно терзал Верону, — эмоции хлестали так, что настоящий огонь на свечах трещал и плевался искрами. Ведьма почти достигла пика, как вдруг ее внутри словно прижгли расплавленным железом. Издав тихий вскрик, Шахрур натужно застыл, изредка содрогаясь в оргазменном экстазе. Верона почти издевательски ерзала под ним, насаживаясь плотнее и теснее обнимая джинна в себе.
— Жаркий, — улыбалась ведьма в его висок, прилипая к влажному телу. Шахрур поднял на Верону темный затуманенный взгляд — и, отдышавшись, резко откинулся назад. Легким болезненным спазмом отозвалось протестующее тело, когда джинн выскользнул из нее; с новой силой ярко вспыхнуло прерванное удовольствие, едва Шах поднял и широко раздвинул ведьмины бедра. Стыдно было смотреть — его пальцы заблестели от семени, стоило один раз погрузить их в жаждущее лоно; по ягодицам стекли густые капли.
