— Азарова стрельбу закончила, — доложила Саша, как у них в кружке было принято. Четыре десятки точно были ее, и одна — на грани, между «девять-десять».

За дверью свистел ее взвод.

— Молодец, — спокойно стоял мужчина.

Он смотрел на Сашу, и в те секунды, что взгляды их пересеклись, и глаза никак не могли оторваться друг от друга, она была не боец взвода, а девушка восемнадцати лет. И, наверное, красивая девушка, если он так на нее смотрел.

В класс зашел другой дядька, на «станции» которого они только что были, и Коля, опередив соперника, собрал автомат.

— Это кто ж у тебя, Дмитрий, такой снайпер? — спросил он.

Саша вышла из класса, не дожидаясь ответа светловолосого.

**

В пятницу мама сказала:

— Санька, не хочешь поехать в деревню?

Саша подняла голову. Она готовилась к контрольной по истории. Сидела в своем закуточке, абажур железной настольной лампы раскалился как печка. Саша читала про послевоенные годы. Перед глазами у нее стояли кадры недавно увиденной кинохроники. Худенький старик, с бородой как у Льва Толстого, крестится — ну и что, что на дворе сорок пятый год, и берется за рукоятки плуга. А перед лошадью поле, где недавно шли бои, где железо и кровь… Возрождение земли.

— Чего? — переспросила Саша.

Ольга Сергеевна сидела на ее узкой кровати, поджав колени, сама как девчонка. Поблескивала глазами.

— Мне предложили написать статью о женщине, которая начала свое дело. Построила конюшню, купила лошадей. Конный туризм! Я ей звонила, она очень хорошо рассказывает.

— И проехаться даст?

— А то…

Когда-то мама написала статью для журнала о Терском конезаводе. Отдыхала в Пятигорске, поехала на обычную экскурсию — посмотреть лошадок, и загорелась. До сих пор рассказывает:

— Там внутри такая круглая арена была, и жеребцов выпускали по очереди. Именно жеребцов, кобылы с жеребятами на пастбищах. А это лучшие производители. Характеры — ой! Если подерутся друг с другом — все, до смерти. Нам рассказывали, что когда снимали фильм «Всадник без головы» — нужно было показать бой двух мустангов. Взяли жеребца и мерина, и то разливали из пожарных брандспойтов.

…А ты знаешь, какая есть легенда о первой арабской белой лошади? Ее бог высек из мрамора и сбрызнул живительной минеральной водой.

…Одного жеребца с этого завода передали в аренду американцам. Когда его сажали в самолет, из глаз у коня потекли слезы.

…Арабский конь не бросает всадника на войне. Зубами, но вытащит раненного с поля боя.

…Черные арабские кони сейчас очень редки. Раньше их рождение считалось дурной приметой. Следовало жеребенка убить, выпустить из него всю кровь и закопать, чтобы никто не узнал. И гены исчезли. Теперь, когда рождается черный жеребенок — даже ночью сбегаются все зооотехники и конюхи завода, и радуются.

…Иппотерапия… Разве женщина, которую посадили на арабского коня, помнит о камнях в почках? Нет, она чувствует себя английской королевой.

Саша сама мечтала на лошади хоть посидеть, но… В городской парк по выходным приводили лошадок, однако катались на них только малыши. Стыдно ей было вставать в эту ребячью очередь. С разрешения девочек, ведающих прокатом, Саша могла только угостить коней яблоками или хлебом.

Ее волновал тот особый запах, который приносили с собой лошади. Жесткие гривы, длинные рыжие ресницы, внимательные глаза, помахивание длинных хвостов. И звук копыт летом по асфальтовым дорожкам — как сухие выстрелы.

**

Автобус свернул с трассы М-5 на узкую асфальтовую дорогу, окаймленную длинным рядом молодых березок. Вдали, посреди ровного поля неожиданно стали подниматься невысокие горы. Село Заовражное и устроилось меж этих гор. Видно, что и раньше оно было крепким. Дома, которым не меньше тридцати-сорока лет, просторные, добротные фасад — не меньше, чем в три окна. Где-то резьба под крышей вьется, наличники, палисадники, голубятни… Ну, и своя «Рублевка» конечно. Автобус проехал по улице, где возвышались только особняки из красного кирпича, теснясь, наползая друг на друга. Глухие заборы, камеры видеонаблюдения. Хотя хозяева не живут здесь постоянно, это — явно дачи. За одним из заборов залаяла собака. Саша подумала, как скучно ей весь день сидеть за глухой стеной и озаботилась — кто ее кормит. Сторож, наверное.

Они вышли на сельской площади — маленькой, круглой, уютной. Стоял здесь памятник тем заовражцам, что погибли в Великую Отечественную — солдат с автоматом. В одноэтажном здании — сельсовет и почта. Площадь была на возвышении, и открывался вид на горы, речку, блестевшую вдали, на крыши домов, утопавших в садах.

Мама звонила по телефону.

— Сейчас за нами приедут, — сказала она.

Минут пять спустя, из-за поворота показался фаэтон, в который был запряжен могучий бело-рыжий конь. Рядом бежал черный пес. Это была такая веселая, лубочная, яркая картинка, что Саша засмеялась.

— День добрый, садитесь, — приветствовал их мужчина лет пятидесяти, правивший лощадью.

— А ему не тяжело будет? — забеспокоилась Саша о коне.

— Да что вы, — усмехнулся мужчина, — Тут метров триста, Дарьялу ж разминаться надо…

Конный клуб находился на окраине села — дальше поле и лес. В леваде — отгороженном загоне — бродили лошади — рыжие, белые, гнедые. Саша почувствовала себя как человек, всю жизнь просидевший на хлебе и воде, которого посадили вдруг за празднично накрытый стол. К лошадям можно было подойти, их можно было гладить. Заметив ее, они любопытно устремились навстречу, рассчитывая и на лакомство и на ласку. У нее с собой был целый пакет морковки и яблок. Она протягивала их на раскрытых ладонях, и лошади тянулись мордами, отталкивали друг друга.

Ира оказалась невысокой, крепенький, черноволосой. Она понимающе усмехнулась, увидев, что Саша не замечает ничего, кроме лошадок.

Ира с Ольгой Сергеевной отошли к конюшне — длинному кирпичному зданию, сели на лавочку, мама достала диктофон.

Саша все гладила коней, перебирала челки на лбах, вглядывалась в большие выпуклые глаза, в которым отражался целый мир. Какая силища чувствуется в том, как лошади встряхивают головой, переступают.

У одного из коней глаза были голубые. Ира подошла

— Это башкирец. Лимон его зовут. Я всех лошадок в Башкирии покупала. Там у дядьки у этого, у владельца — такие табуны… Тысячи голов, наверное. Я столько лошадей никогда вообще не видела. И он продал мне коней совсем, совсем дешево. Только они были еще необъезженные. Постепенно заездили мы всех. Только вот та кобылка осталась, видишь, в стороне привязана. Она никого к себе почти не подпускает. Жеребенка ждет. Пошли чай пить, — позвала Ира.

В конюшне отгорожена была маленькая комнатка. Большую часть ее занимала печка. Живое тепло, от которого согреваешься вмиг, и начинают гореть щеки.

Всего-то и помещалось в комнате, что диван, на котором по ночам спал дежурный конюх, дощатый стол, и две лавочки вокруг него. Чайник уже вскипел. Ира нарезала пышные пироги. С творогом, с капустой.

— Вы по образованию лошадница? — спрашивала Саша.

— Вот еще! — Ира засмеялась, — Я по образованию — инженер-речник. А потом села на лошадь и пропала. По Алтаю группы водила. У меня даже маленькие детки довольно сложные маршруты проходили, потому что я каждого пасла. «Леночка, наклони голову — ветка…» Все у меня в шлемах, все в сапожках. А потом мужа перевели сюда, и я заскучала. Говорю: «Ты обещал мне лошадей и горы — гони». Ну и сама не плошала. Взяла грант. Сейчас маршруты разрабатываю. Здесь ведь такие края интересные — Стеньки Разина история. Вот потеплеет еще немного, и начну группы водить.

После она провела их по конюшне.

— А вот эта лошадь у меня особенная.

Знакомьтесь — Мирточка моя, русский тяжеловоз. Ей здорово досталось от людей, но сколько в ней любви! Ножки у нее больные, специальными подковами подковали, но она только ребят катает. На другой бы конюшне списали. А я дивлюсь. Кого из детей ни привезут — все выбирают Мирту. Вот смотрите, прелесть какая, белая арабская лошадка, Агруша. Не хотят Агру. Вот Лушенька, пони. Нет — Только Мирту. Видно какая-то энергетика от нее добрая идет.