Дмитрий не окликал ее, старался не привлекать внимание. Наверное, он умел танцевать, но не приглашал ее, сейчас она должна была быть со своими. В последний раз.

— Во сколько заканчивается вечер? — спросил он, — Я встречу.

.

Уже вроде кончилось все — экзамены, выпускной… уже сбегали друг к другу — проститься напоследок те, кто уезжал. И все же, когда Васе пришла в голову мысль: «А давайте еще все вместе на берегу посидим» — они откликнулись так торопливо и дружно, будто в этом было призрачное спасение от готовящейся разлуки.

У них было свое местечко на берегу Волги. Надо было доехать на «четверке» до конечной остановки, спуститься к дебаркадеру, но не поворачивать на городской пляж, а идти в другую сторону. Горы спускались к Волге, полоска берега была тут совсем узкой, каменистой, идти неудобно. Но минут через десять открывалась небольшая, тоже каменистая площадка. Здесь лежало поваленное дерево, старое, отполированное до шелковой мягкости. Теперь они сидели тут — вшестером, как всегда, и жарили мясо на решетке.

Анеля очень волновалась, и руководила процессом. Все было ее — решетка для барбекю, пластиковое ведерко, и мясо, на которое скинулись ребята, она накануне мариновала.

Жарил Коля Игнатенко. Саша смотрела на него со стороны, и думала, что он, наверняка бы понравился ее маме. Такой гарный украинский хлопец — плечистый, широкобровый.

Вася «накрывал на стол» — выложил на принесенную клеенку зеленый лук, завернутые в салфетку бутерброды, поставил бутылку с кетчупом. Таня достала из сумочки коробку конфет и бутылку коньяка.

— Папе подарили несколько таких. Он сказал — плохой коньяк, надо избавляться от него. А я поняла, что он шутит. Я обычно крепкого ничего пить не могу. А тут глотнешь, и он как будто сам прыгает в горло, — щебетала она.

— Ну, давай разольем твоего прыгучего, — Захар открутил пробку, — Колян, готово у тебя?

Коля кивнул, выложил на тарелку дымящиеся куски мяса.

Ребята держали в руках пластиковые стаканчики, которые предназначались вообще-то для минералки, а сейчас в них плескался коньяк.

Захар прищурил глаза, и была в них странная удовлетворенность. Такой славный день — солнце, мелкие волны набегают и ложатся у ног. И бутылка дорогого коньяка… Сейчас поплывет все, станет немного нереальным, простым и добрым.

Саша смотрела на него и понимала, что сейчас он весь в себе, погружен в себя, и что ему — в глубине души — ничуть не жалко уезжать.

— Тост, — сказала она, и качнула свой стаканчик.

— Тихо, — Анеля пихнула в бок хихикающего над чем-то Васю.

— Знаете, — сказала Саша, — Вот мы… кто-то из нас значит друг для друга больше, кто-то меньше… Одни будет жить бок о бок, а другие встретятся через двадцать лет. Но больше никто и никогда не будет помнить нас такими, какие мы есть сейчас…И когда бы мы ни встретились, мы будем друг для друга, как будто нам по восемнадцать лет. Мы — это вечность. За нас!

С горы слетел дельтапланерист и теперь медленно парил над ними в небе такой пронзительной чистоты, какой они не видели еще никогда.

**

Пока Саша не доехала до огромного железнодорожного вокзала, она чувствовала себя еще дома. Солнце, заливающее троллейбус — такое ласковое, мирное. Привычный пейзаж за окном — ботанический сад, улицы, каждый дом знаком…

А вокзал… Она покатила свою сумку на колесиках, чувствуя себя уже песчинкой. Здесь уже все мысленно были в дороге, в иных городах. То и дело объявляли о прибытии и отправлении поездов, и названия городов звучали: Пенза, Москва, Владивосток. Екатеринбург…

Ей предстояло ждать около двух часов.

— Я не опоздал? — Дмитрий бежал по залу — Чёрт, задержали нас сегодня, таксист пообещал, что успеем, но пробки. Когда твой уходит?

Он взглянул на часы:

— Идем, я тебя покормлю. Идем, не артачься, тебе два дня всухомятку сидеть.

Они пошли в уголок зала, в кафе «Жили-были». Саша села на тяжелую дубовую лавку, и стол такой же — широкий, дубовый. Она почувствовала вдруг, что проголодалась так, что готова лизать даже горчицу из баночки.

Дмитрий принес поднос. Солянка, густая, дымящаяся, голубцы в капустных пеленках, кофе с пирожками.

Они заговорили почти одновременно, одними и теми же словами

— Восемь месяцев…

— Всего восемь месяцев…

— И еще будут зимние каникулы.

— А сколько там будет лошадей.

— И Ира тебя уже ждет…

Объявили посадку. Оба вздрогнули. Саша — будто ее только что разбудили, Дмитрий чуть заметно. Будто именно в этот момент им отрезали путь назад.

А потом вдруг стало некогда. Стоянка поезда десять минут. Надо пробежать огромный зал ожидания, подземный переход, найти третий вагон…

Билеты и паспорта проверяла немолодая проводница, крашеная блондинка с усталым лицом.

— Я провожающий, — Дмитрий мимо нее понес в вагон тяжелую сумку. Тяжелая она была, в основном, из-за еды. Мама не удержалась — клала съестное, пока сумка не перестала закрываться. Долгая дорога, чужой край…

Саша протискивалась боком по проходу, искала Дмитрия, и свое место. Ее соседками оказались две толстые тетки. Не обращая внимание по посадочную толкотню, они переодевались в дорожное, стаскивали брюки, джемпера. В купе было не повернуться. Саша и Дмитрий приткнулись где-то в проходе. Он держал ее за руки, не отпускал. Потому что видел — она не поднимает глаз, держится за тепло его рук и его голос.

— Скоро, очень скоро… Ты вернешься. Я тебе буду звонить каждый день, Я буду писать…Я, — пауза на миг и — Я приеду! Слышишь?

Он слегка встряхнул его руки.

Она зажмурила глаза, и на миг припала к нему. Вдохнула запах — шерсть свитера, табак… Он целовал ее волосы,

— Ну, все, все…

— Выходим из вагона, — шла навстречу проводница.

Когда Саша открыла глаза, Дмитрий стоял уже за окном, смотрел на нее неотрывно.

Еще несколько секунд, и пейзаж за толстым мутным стеклом поплыл. Освещенный солнцем уходил город в свою жизнь, теперь без нее. Тетки переоделись и немедленно принялись закусывать. Здесь теперь был их дом на несколько дней.

А еще одна соседка вынула из сумки, смущенно улыбаясь, рыженького кобелька породы чихуахуа. Из тех собачек, что меньше кошки.

— Приглядите за ним, пока я постель застелю, — попросила она Сашу, — Мачо, мачо, сидеть.

Но песик не стал сидеть. Изящный, похожий на олененка, он подошел к Саше, перебирая тонкими лапками. Она увидела его блестящие доверчивые глаза и сунувшуюся к ней мордочку.

Та доверчивость, с которой она принимала жизнь, и за которую ругала себя, была оправдана в нем, слабейшем. Значит, ее дал Бог…