…Мы наряжаем ёлку. Достаём старые игрушки из коробки от моей куклы Насти. Мне купили ее — огромную, дорогую, сделанную из сливочно-мягкой резины, с закрывающимися глазами и розовыми волосами — в ту самую пневмонию, которая кончилась больницей и знакомством с Валькой.

Насти уже нет, а коробка сохранилась. Пожелтевшую вату мы осторожно снимаем слоями, обнажая хрупкость часов, люстр, корзин с фруктами, гномов, конькобежцев.

— Ванечка, вот этот шар повыше вешай — под самый султан. А эти две фигурки надо повесить рядом, они женаты с самого моего детства.

Тяжелое «дзинь» толстостенных бокалов. Ледяное шампанское.

Третий час ночи. Ванька сидит на полу, возле ёлки, откинувшись спиной на книжные полки, и рисует что-то в блокноте. На листок отбрасывает разноцветные блики ёлочная гирлянда. А дщерь моя лежит небрежно на животе, и водит пальцем по рыжему полу, как по песку. Ах, вот почему она так замерла — Ваня ее рисует.

Я уплываю в сон, так легко…. Может быть, снова увижу ту, весеннюю поляну. Что-то цепляется за подушку. Я поднимаю руку. Кольцо. Серебро давно потемнело, но чист и прозрачен хрусталь. И только в глубине его — темное пятнышко, похожее на остров посреди океана

***

Ребята, уезжаю на неделю, в инете не буду. Эта повесть родилась из этого кольца, которое я увидела на Ярмарке мастеров. Вещь не про меня, у меня не было таких друзей.

И сколько раз бывали холода

Той весной Саша нашла в саду забытую «секретку». Она даже забыла год, когда делала ее. Нынешние малыши уж точно не стали бы так играть. Ольга Сергеевна, мать Саши, говорила, что даже по улице юные ходят, не поднимая голову от планшетов:

— Зомби, прости Господи.

Саша копала огород, и лопата чиркнула о край стекла. Только чиркнула: не перевернула «секретку», не порушила. Саша присела, провела несколько раз пальцами, и «секретка» открылась. Сим-сим…

На золотом фантике от конфеты лежали несколько стеклышек и колечко. Стеклышки — настоящая редкость, драгоценность в то время — синие. Такие можно было найти, только если кто-то разбивал флакон от одеколона. Такие яркие, побеждающего синего цвета они были! И если в них заглянуть — мир тоже делался сказочным, синим. Пять таких стеклышек лежало в «секретке». И колечко с синим камушком… Мама подарила, увидев, как Саша завороженно смотрит на него в магазине. Колечко было слишком прекрасно, чтобы носить его на руке. Руки делают грязную работу: моют посуду, отжимают половую тряпку. Кольцом можно было только любоваться. И лучше всего для этого годилась «секретка», обрамление ее чуда.

Мама тогда сердилась — думала: не успела купить кольцо, как Саша его потеряла. А дочка сидела в саду, и смотрела на окошечко в земле, за которым жила, мерцала ее тайна.

А потом Саша заболела. Мама говорила, что у нее начисто отсутствует всякая защита, иммунитет, и стоит в классе кому-то чихнуть или кашлянуть, как ее дочь на три долгих недели выбывает из строя. Мама вставала по ночам, жгла в ложечке сахар, чтобы дочь перестала «дохать». Старое, бабушкино еще безотказное средство. Насыпать в ложечку сахарного песку и подержать над газовой горелкой. Когда сахар почернеет, потечет и начнет пузыриться, ложку надо опустить в горячую воду и получившийся "чай» выпить. Кашель стихает на раз. Саша сидела в углу постели — маленькая, несчастная, изболевшаяся.

— Заморыш ты мой, станешь ты когда-нибудь нормальным ребенком? — спрашивала измученная мама.

Когда же Саша поднялась и первый раз вышла в сад подышать воздухом, была уже глубокая осень. Убранная листва лежала большой кучей — заготовка для костра. Туда же отправилась помидорная и картофельная ботва. Исчезли все опознавательные знаки. Саша побродила по опустевшему саду, поковыряла носком ботинка землю, и поняла, что тайник ее безвозвратно исчез. Что ж, тайна на то и тайна.

Все это казалось неважным по сравнению с тем, что она вышла, что такой славный денек. Листьев уже нет, и столько света, и воздух так холоден и чист.

Ольга Сергеевна стояла на крыльце, в куртке и теплом платке. Лицом к лицу с землей не надо притворяться, можно ходить в вековечной одежде русских баб. Зима где-то задержалась, совсем ненадолго, вот-вот ступит на порог, скует всё морозом. Но пока, сегодня, еще можно было дышать. Ольга Сергеевна нащупала в кармане спички. Куртка пахла дымом — сколько раз она разжигала в ней костры.

Они с Сашей стояли, протягивали ладони к огню. Он будто обещал, что будет жить и зимой — стоит раздобыть хворост и чиркнуть спичкой. Что согреет. И вместе они дотянут до весны.

А где-то под землею будут ждать своего часа синие стеклышки

И теперь Саша держала их на ладони: пять — и одно в кольце.

***

Если бы ребята из одиннадцатого класса больше читали книг про Великую Отечественную войну, им пришло бы в голову такое сравнение. Новенькая стояла, прислонившись к стене, как партизанка, которую только что допрашивали в одном кабинете гестапо, и теперь привели в другой. Отрешенный взгляд — в окно, губы сжаты, руки забраны — за спиной.

Но про комсомольцев-героев известно им было всего ничего и, разглядывая новенькую, они отмечали другое. Мальчишки — что она маленького роста, стройная, белокурые волосы распущены по плечам, красивое лицо. Девочки это тоже отметили, но с иными чувствами: «И чего перевелась в выпускном классе, да еще когда учебный год уже начался? С моста в воду прыгнуть легче»

А еще новенькая не пользовалась косметикой, одета была в джинсы и простой синий свитерок. Слева приколота брошка: по паутинке поднимается вверх паук. Тонкие серебряные лапки, вместо брюшка — блестящее стеклышко. Паучок покачивался — значит, девочка все же дышала. А стояла неподвижно, как статуя.

Был понедельник, первый урок литература. Вела его классная руководительница Тамара Михайловна. Она и стала устраивать новенькую:

— Александра, давай-ка мы тебя на первую парту посадим, чтобы никто из рослых оболтусов тебе пейзаж не заслонял. Витя, вон на четвертой есть место, пересядь.

Новенькая чуть усмехнулась, и бросила свой рюкзачок возле указанного места — у самой доски. Позже ребята узнали, что зрение у нее — как орла. Списывать может — через ряд.

— Как тебя дома зовут, чтобы и нам?

— Да просто Саша.

Голос у новенькой был тихий, Тамара Михайловна вслушивалась.

— Не забудьте сказать ребенку уроки на завтра, — это была ее последняя фаза перед тем, как приступить к новой теме.

Она потом так и звала Сашу — «ребенок». А как иначе? Ребенок ростом ей до груди. И никакого хулиганства, одно послушание. Где вы такое видели в восемнадцать лет? От «закидонов» остальных своих оболтусов Тамара хваталась за голову.

— Какие романы-фонтаны? Сколько недель осталось до ЕГЭ? Я тут, понимаешь, сижу с проектором, чтобы после уроков вам разжевать Толстого, я «Войну и мир» ради вас по ночам перечитываю в пятидесятый раз, а эта звезда (кивок в сторону Коли Игнатенко) прёт на меня как танк: «Какие дополнительные занятия, я из-за вас в парикмахерскую опоздаю, на два часа записался».

**

Тогда, сидя на уроке литературы, Саша немногое услышала из того, что рассказывала Тамара Михайловна. Она больше приглядывалась к окружающему — и почти против воли своей вспоминала.

Здесь был настоящий кабинет литературы, с точеными деревянными подсвечниками, укрепленными на стенах. С портретами классиков вперемешку с ученическими рисунками. Видно, девочка рисовала, сплошь — одни героини и красавицы. Наташа Ростова, сидящая на подоконнике, Татьяна Ларина у окна. Опять Татьяна, и Онегин у ее ног… Но с такой любовью прорисованы черты лица, каждая складочка на платье, что можно смотреть долго… долго…

В той, прежней школе, все уроки проходили в одном классе. Школа была старая, помещения маленькие, а класс большой — сорок два человека. После девятого объединили оставшихся ребят, тех, кто не ушел в техникумы — из «а», «бэ», «вэ» — три класса.

Саша убежала памятью еще дальше — в начальную школу, к Лилечке. Ее бы звать «классной мамой», да слишком молодая она тогда была — года двадцать три. Старшая сестра. Татарочка. Лилия Энваровна. Личико нежное, как раньше говорили — фарфоровое, и ручки нежные, пальчики — как у куклы. Глаза — орехового цвета под густыми ресницами. Ну, иначе и не скажешь — куколка.