Наконец, засветлело впереди, расступились сосны, и открылось место, где Саша никогда не была. По вершине горы шла расчищенная от леса полоса. Только линии ЛЭП стояли здесь, и чуть слышно гудели в весеннем небе провода.

Снега тут уже не было. Пахло освобожденной землей. Она была еще укрыта старой травой, но если разгрести пальцами пожухлые стебельки, там уже зарождалась новая жизнь.

Безлюдье. Никого не могло тут быть. Вершина горы, дорога, тишина — сейчас принадлежали им. Шмель потерял голову от этой свободы. Никакого поводка, никаких окриков. Он снова превратился в щенка. То несся вперед, обгоняя их, скрываясь из виду. Возвращался, отбегал в сторону, начинал «наматывать круги», исполняя собачий танец счастья, или вдруг принимался «мышковать». Вставал на задние лапы, подпрыгивал высоко, и бросался на что-то им невидимое.

— Одурел совсем, — смеялась Таня, — Ну иди сюда, чучело ты мое. Как я тебя сегодня отмывать буду от этой грязюки? Ты же уже в ванной не помещаешься.

Тут даже облака были совсем близко.

— Давайте найдем место и посидим, — заоглядывался Вася.

— Какое-нибудь дерево поваленное.

Вася приподнялся на цыпочки, прищурился. Давно надо было ему носить очки, но он стеснялся. Вася указал вправо:

— Во-о-он лежит.

— А ничего, если мы на него сядем? Клещей тут пока нет? — забеспокоилась Анеля.

— Дрыхнут еще твои клещи.

— А поутру они проснулись…И видят — садится на них такая интересная попа….Они сразу ее — гам!

— Балбес! — Анеля стукнула Васю по затылку.

— Ну, на колени ко мне сядешь, — миролюбиво предложил он.

Это оказалось лучше, чем дерево. Друг против друга лежали два бревнышка, а между ними — остатки вчерашнего костровища.

— Разожжется огонек? — спросила Таня.

Коля молча — он вообще был самым молчаливым из них, пошел собирать топливо. Теперь можно было не сомневаться. Если Коля считает, что костер будет, значит так и есть. Отец у него был лесником, и научил сына разжигать пламя с одной спички.

Еду взяли все. Анеля расстелила на земле большой желтый пакет с надписью «Магнит», и разложила припасы. Бутерброды с колбасой и сыром, шпикачки, помидоры, сладкие булочки. Шпикачки надевали на палочки и держали над огнем.

Они еще не осознавали, что вот такие часы, были последними часами свободы и детства. Что эту свободу им уже не вернуть никогда, даже если в зрелые годы они разбогатеют и начнут чудить, окружая себя роскошью и отдыхая где-нибудь на Гаваях. Истинная свобода была в том, что сейчас им ничего не было надо, кроме горячей колбаски не палочке, плеча друга — рядом, и облаков — над головой. Их не заботило ни прошлое, ни будущее, это были их минуты, и минуты эти были прекрасны именно своей простотой и тем, что сердца их ни на что не притязали.

Они убрали за собой мусор, и пошли дальше по дороге, которая уже совсем нагрелась от солнца.

— А вон та дорожка куда ведет? — спросила Анеля, указывая налево, где меж сосен, убегала в неизвестность тенистая тропа.

Впереди уже ясно, что было. Еще минут десять идти по вершине горы, а потом спуск.

— Пошли? — и Захар свернул налево.

Шмель, конечно, тут же его опередил. Увидел издали, что они куда-то сворачивают, метнулся, нагнал их в несколько секунд, и устремился по тропинке вперед как будто только сюда и хотел идти.

Они шли долго, долго. Понимали, что не заблудились, что стоит повернуть, и они выйдут на то же место, но путь назад тоже потребовал бы много времени. А уже вечерело и в небе обозначилась — контуром пока — луна.

Таня позвонила домой, и сказала — мы тут мол, из леса выбираемся. И тут же закричала в трубку так, что Анеля вздрогнула:

— Мама, мама, не надо спасателей! И милиции не надо! Мы не потерялись, чесслово! Я скоро дома буду.

Нажала отбой.

— Простите меня, ребята! Если мы выйдем из леса, а там стоят скорые, милиция и спасатели начали прочесывать лес, то это моя мама.

— Я знаю, куда мы выйдем, — сказал Коля, — На Алексеево поле. Видите, уже мусор начинается.

Края дороги постепенно начали напоминать свалку. Жители не всегда утруждались отнести мусор к контейнеру. Проще было выбросить его в лес.

И все же место, куда они, наконец, вышли, было для них незнакомым. Им показалось, что они не на окраине своего города, а где-то в деревне. Незнакомые улочки, дома.

В этот вечер — один из первых теплых весенних вечеров, люди не торопились вернуться домой. Кто-то возился с машиной — видно было в открытой двери гаража, кто-то убирал теплицу. Привалившись к забору, разговаривали соседки. На улицах играли дети. Там, в городе — было много знакомых лиц. Тут они никого не знали, и на них тоже смотрели с любопытством. Шмеля облаивали местные собаки, с упоением, словно у них, наконец, появилось дело, достойное жизни. Шмель шел невозмутимо, как и подобает овчарке, просто теперь старался держаться возле Тани. В драку он вступил бы только с ее разрешения.

Они проходили мимо домов. Пахло жареной картошкой, луком… Приближалось время ужина. Здесь был свой мир, своя семья. И семья эта грела их своим теплом.

Когда они, наконец, вышли на трассу, и сели в автобус, они переглядывались. Город подарил им еще одно лицо, которого они не знали. Может быть, это был прощальный подарок. Разлука приближалась неотвратимо.

**

— Кто идет от нас на «Зарницу»? — спросила Тамара Михайловна. Оглядела класс, учла затянувшуюся паузу и добавила, — На два дня освобождаю от занятий. Даже не три. Прижала ладони к ушам, пережидая многоголосое: «Я!Я! Я-яяяя!», — Там не просто так «Я», там каждый «Я» должен что-нибудь уметь. Строевая подготовка, автомат собрать-разобрать, противогаз на время надеть, метнуть гранату, стрелять из винтовки, по-моему.

Никого это не смутило, и снова понеслось: «Я! Я…»

— Гранату у нас метал лучше всего Игнатенко в прошлом году.

— Да какая там граната. Теннисным мячиком надо было в корзину попасть. Извращенцы!

— Значит, Игнатенко — раз. Вспоминайте, вспоминайте, кто в том году неплохо выступил.

— Противогаз Леха надевал

— И как?

— Нормалек, быстро…

— Стрелять…

— Это только Санька, — сказал Захар.

На Сашу разом стали оглядываться.

— Ты, правда, хорошо стреляешь? — удивленно спросила Тамара Михайловна.

— Я в кружок ходила, стрелковый, — тихо сказала Саша и покраснела.

— Очень хорошо, — как Тамара Михайловна радовалась, когда у кого-то из них что-то получалось! — Трое у нас уже есть. Давайте, команду надо набрать в десять человек. Название сами придумаете.

— Беркуты!

— Филины!

— Фу, как банально. Дети лейтенанта Шмидта.

— Это и квнщиков уже было.

— Взвод, — сказал Захар, — А что? Спокойно, без выпендрежа. Мы же взрослые уже, путь пятиклашки «орлятами-соколятами» обзываются.

…Больше всего насмешила их команда, члены которой были одеты в черные трико и футболки, головы повязаны черными косынками, а на щеках нарисованы по три черных полоски.

— Это кошки? — шёпотом спросил Захар, — С усами?

— Дурак ты, это «спецназ».

— Нет, это именно кошки. И обозваться им надо было «Сами с усами».

Они захихикали.

Когда дошли до станции, то есть до класса, дверь которого украшала табличка «Меткий стрелок» вперед выпихнули Сашу.

Два стола. Мишени закреплены на доске. На столе две мелкашки. Рядом с Сашей стоял парень из «кошек».

— Стреляли когда-нибудь? — спросил высокий мужчина в камуфляже. Волосы у него были светлые, словно выгоревшие. Густые брови. Лицо спокойное и серьезное, — Смотрите. Вот так вставляем патрон, наводим прицел чуть ниже центра мишени…

Он вскинул винтовку и, почти не целясь, выстрелил. В десятку.

— Понятно?

Саша усмехнулась краешком губ. Как она соскучилась по винтовке! Пять пуль, пять выстрелов. Слышались только металлические звуки «ломающегося» ствола. Десятка, десятка, десятка… Дырочки на мишени сливались в одну. «Спецназовец», который еще ни разу выстрелить не успел, все прицеливался — забыл о своей винтовке, и не отводил взгляда от Сашиной мишени.