Хотя в людском мире о приближении осени пока говорили лишь отягченные плодами ветви яблонь и слив, пестреющие астрами, гладиолусами и хризантемами приусадебные участки и полные корзины грибников, здесь лес горел всеми цветами золота и багрянца. Славь хоть и считалась миром праведным, почти не затронутым скверной, а все же располагалась не на Небесах, а на нижней исподней изнанке. Да и тлетворное дыхание Нави тоже давало о себе знать. Ее порождения хоть и не имели в здешних краях силы, а озоровали не хуже разбойников с больших дорог, особенно у огненной реки Смородины.

Пока подсвеченный желтоватым светом, наполненный осенним печальным умиротворением и благостью подведенных итогов лес выглядел обыденным и даже дружелюбным. Да и грибов с ягодами тут росло побольше, чем в самой нехоженой глухой тайге. Однако звенящая тишина, особенно ощутимая для жителя большого города, оглушала и давила, а отсутствие птиц и копошения мелкой живности под ногами наводило на печальные мысли о том, что чертоги предков — это по сути всего лишь скорбный Элизиум или лимб, где бродят тени прошлого. В отличие от животных люди, не узревшие Света, не могли подняться по Радуге.

Впрочем, до самих чертогов, расположенных в Медном, Серебряном и Золотом Царствах, еще следовало как-то добраться, а пока насущной задачей оставалось найти удобный брод. Раньше, чем до него донесся шум реки, Михаил учуял запах кипяченого молока и аромат сдобренного какими-то ягодами киселя из детских сказок и увидел поднимавшийся над лесом розоватым облаком густой горячий пар.

Идти вдоль берега пришлось довольно долго, поскольку бродниц и иных добрых духов тут не водилось, а Перевозчик поджидал в другом месте. Между тем река бурлила и клокотала, поднималась вспененными волнами и норовила выплеснуться из берегов, обжигая своим дыханием. Поскольку Михаил свое посвящение уже прошел и не планировал оставаться в Слави навечно, дегустировать кисель он не собирался. Да и к молоку, выйдя из младенчества, относился равнодушно, не считая того, которое пробовал из Вериной груди.

Поэтому, найдя приемлемую, как ему казалось, переправу, он снял и аккуратно запаковал мигом утяжеливший рюкзак куму, проверил крепления и вступил в реку, прощупывая посохом дно. Он ощущал себя путешественником, пытающимся форсировать через грязевую ванну горячий источник. Молоко и в самом деле обжигало даже сквозь брюки, хотя где-то к середине пути он привык. Гораздо хуже получалось справляться с течением, стремительности которого, пожалуй, позавидовали бы Сулак или Терек. Кое-где глубина доходила до пояса и даже груди, а ноги то и дело вязли в густой кисельной жиже.

К тому же он уже какое-то время ощущал незримое недоброе присутствие. С того берега за ним внимательно наблюдали чьи-то жадные глаза, вернее, всего один глаз. А чуть дальше в зарослях ивняка мелькал пестрый пятнистый или полосатый мех какого-то зверя. Словно лесная кошка шла к Молочной реке полакомиться прибитой к берегу пеночкой и сливками. Но в Слави, кроме кота Баюна, кажется, водились только любимцы Доли и Недоли Люб и Нелюб. Впрочем, и прирученный им Семаргл явно не отказался бы густого киселя изведать.

Михаил потянулся к дудочке. Звать духов-помощников по таким пустякам он не собирался, но местную нежить стоило приструнить. Однако, едва он притронулся к надежно спрятанному и закрепленному на груди чехлу, его посох, которым он упирался в дно, пытаясь противостоять бурному течению, неожиданно подломился, ноги поскользнулись на покрывавшем дно липком киселе, и он самым постыдным образом бултыхнулся с головой, чувствуя, как горячий поток тащит его на глубину.

Прежде чем вынырнуть на поверхность, Михаил нахлебался молока с плавающими в нем ошметками киселя, и в голове у него совсем затуманилось, а телом овладела слабость. Он еще успел подумать о том, что, если утонет, это будет самый бесславный и глупый конец, достойный сластолюбивого маразматика-царя из «Конька-горбунка», и из последних сил попытался достать дудочку или хотя бы докричаться до духов. Но в этот миг его подхватили чьи-то могучие руки, в лицо дохнуло удушливым смрадом, и он потерял сознание.

Очнулся он от того, что кто-то его плотоядно обнюхивал, обдавая зловонным горячим дыханием, к которому примешивались тяжкий дух болота и еще какая-то гниль. Открыв глаза, Михаил обнаружил, что со связанными руками лежит на полу, вернее, на своем рюкзаке, в полутемной и очень грязной пещере, а над ним нависает гигантских размеров неопрятная простоволосая бабища в засаленной поневе и драной рубахе. Тесемки, скреплявшие разодранный ворот, если когда-то и существовали, то давно уже оборвались, и оттуда то и дело вываливались свисающие почти до самой земли обвислые, как уши спаниеля, груди. Ноздри крючковатого носа плотоядно втягивали воздух, а единственный глаз смотрел грозно и хищно.

«Вот ведь угораздило! — подумал Михаил. — Не успел вступить в тонкие миры, как повстречался с Лихом Одноглазым!»

В намерениях великанши сомневаться не приходилось. Валявшиеся на полу пещеры в изобилии обглоданные человеческие кости красноречиво говорили о ее гастрономических предпочтениях. Один из черепов висел у нее на шее. Похоже, именно с его помощью она и навела морок, а Молочная река довершила дело. Спасибо хоть память не совсем отшибла.

Михаил судорожно припоминал все, что знал о повадках Лиха, но кроме пословицы о том, что его не стоит будить, в голове крутились только рассуждения университетского препода о происхождении имени от слов «Остаток», «Лишний» «Нечетный». Именно поэтому людей, которым не повезло родиться с шестым пальцем или стать обладателем тридцать третьего зуба, считали приносящими несчастья. Потом еще некстати из памяти выплыл мультик про родича людоедки, такого же одноглазого великана Верлиоку, и сказка, в которой у Лиха было еще три дочери: Когтистая, Клыкастая и третья — с клыками и костями сразу. Но вроде бы на их присутствие в пещере ничего не указывало. К тому же там лихая семейка жила, кажется, в избе и держала скотину.

Селезня, рака, веревочки и желудя, которые в мультике помогли старику одолеть Верлиоку, Михаил не имел. Дотянуться до дудочки со связанными руками под пристальным взглядом единственного глаза Лиха не мог. Поэтому оставалось последовать примеру Одиссея и попытаться заболтать. Вопрос только в том, насколько людоедка понимала человеческую речь. Да и захочет ли она его слушать. Судя по выпирающим ребрам, великанша была очень голодна, но все равно следовало попробовать.

Для начала Михаил выдал самую обаятельную из своих улыбок и, глядя в единственное око Лиха, как можно увереннее проговорил.

— Низкий поклон тебе, красавица, что из реки вытащила, в дом свой принесла, обогрела и спать уложила! Ты бы мне еще руки развязала, чтобы я смог тебя отблагодарить.

Кожу стянуло коркой застывшего молока, на языке и губах остался привкус чего-то сладкого, как детский лечебный сироп или подтаявшее мороженое, голос прозвучал глухо и хрипло, но великанша его услышала.

— Руки развязать? Ишь чего захотел! — пророкотала она возмущенно, так что со сводов пещеры посыпалась земля. — А отблагодарить ты меня и так сумеешь, — добавила она, кривя клыкастый рот в жуткой ухмылке. — Сейчас только решу, как тебя лучше есть: сырым или вареным.

— Ты меня не поняла, красавица, — не теряя присутствия духа, вкрадчивым голосом объяснил Михаил. — Такой подарок ты не сможешь получить, если съешь меня сырым или сваришь в котле.

— А мне никаких других подарков и не надо, — огрызнулась великанша. — Давно бы тебя съела, да уж больно ты тощий!

— От варки мясо становится нежнее, и кости мягче, — посоветовал Михаил, решив, раз не получилось ее заинтриговать, просто до последнего тянуть время. — Да и само варево, если в него добавить коренья и травы, может получиться тоже сытным и вкусным.

— И то верно! — неожиданно покладисто согласилась людоедка. — Давно я не разводила в своем очаге огня.

Она оправила полусгнившую поневу, закинула за плечо опять выпавшую из рубахи правую грудь и где-то среди хлама и обглоданных до белизны костей раскопала гигантских размеров закопченный котел, в который прямо от порога зачерпнула стоячей воды. Похоже, ее логово располагалось где-то у реки или на болоте. Потом с легкостью подняла тяжеленный котел, подвесила его на треногу и о чем-то задумалась, наморщив скрытый сальными космами лоб.