Хоффман же остался сидеть на кухне. Он пытался немного успокоится и привести мысли в порядок. Оба они были по-своему правы, но почему тогда такой гадкий осадок? Ссорится ему не хотелось, но ведь он совсем не на то рассчитывал. Думал, она будет сидеть дома, и никого не водить, потому что немного хиккан. Только вот… водить не водит, а ходить — ходит. Но, в конце концов, она же не виновата, что не оправдала его ожидания, так? Райт потряс головой. Нужно было вежливее просить не ходить допоздна и объяснить структуру своего положения. Только он опять вспылил. Что случилось с его самообладанием, он сам не мог понять.

Руки стягивал нервный тик, и они, периодически, вздрагивали, точно так же, как и неадекватно сжималось сердце от сильных, неконтролируемых эмоций. Спать он в таком состоянии не мог, тяжело дышал, стискивая зубы, и, в порыве успокоиться, стал у окна. Считая машины, что проезжали вдоль дорог. Возможно, ему стоило пропить успокоительное, возможно даже походить к психологу, однако, в этом он бы не признался себе никогда. Нет желания раскрывать душу незнакомцам, которым на самом деле все равно. Они всего лишь отрабатывают свои деньги.

Когда небо начинало светлеть, сердце вновь начинало биться быстрее, кулаки сжимались сами. Серые глаза скрывались под веками с длинными, черными ресницами. Мужчина глубоко вздыхал, понимая, что на работу еще слишком рано. Несмотря на это, Хоффман начал одеваться, чтобы, если что, просто раньше уйти. Покачав головой, он тихо вышел в коридор, прислушиваясь, спит ли соседка в соседней комнате. Никаких звуков, чтобы не рождать лишнего шума, врач медленно пошел на кухню, однако, сильно удивился, увидев там знакомый силуэт. Утром они вновь столкнулись. Оба молчали, изучая взглядом выражения лиц. Пытаясь понять, насколько дружелюбно сейчас настроение. Молчали, однако, не долго:

— Бутерброд будешь? — Хелен криво улыбнулась и пожала плечами.

— Нет, я не завтракаю, мне на работу. — Он вновь посмотрел на часы, все-таки приходя к выводу, что прийти на дежурство раньше не так уж и плохо.

— Ну и хрен с тобой.

— Хватит ругаться, это раздражает.

— Ой, а сам-то. Хороший пример подаешь соседке. — Девушка посмотрела на своего сожителя и высунула язык.

— Вырву. — С ухмылкой произнес Райт. — А вообще. Тебе правда нужно быть дома раньше, дело в возрасте, и моя предвзятость тут ни при чем.

— А ночью что? Настроения не было сказать об этом нормально? — Хел вздохнула. Она все понимала, хоть и молчала. Даже больше чем нужно, и от этого ей становилось не по себе. Но она не собиралась становится чьим-то объектом для облегчения нереализованных отцовских инстинктов, или что-то в этом роде. А то надо же, папочка нашелся.

— Да. Типа того. Забудь.

— Ладно.

— А правда. Где ты была пол ночи? — Хоффман сузил глаза.

— Ну… вообще с парнем с одним гуляла. Мы в интернете недавно познакомились, пообщались, вот и решила сходить. — Девушка мечтательно закатила глаза.

— М. И как прошло?

— Не плохо. Он понял меня, это потрясающе. Прямо… завораживает. Приятно, когда тебя понимает хоть кто-то, правда.

— Это будет не сложно, если ты начнешь делиться мыслями с большим количеством людей.

— Ну… С тобой, дядя, не хочется делиться, ты не располагаешь. — Девушка улыбнулась. А Хоффмана, кажется, обидели эти слова, хотя виду он не подавал.

— Ушел.

— Удачи. — Хел улыбнулась, и заперла дверь за соседом. Нет, она не проснулась раньше, она просто не спала всю ночь. Как и сам Райт, лежал и думал. О Тине, о сварливой соседке, о семье, о чувствах. Стоило признать, что с появлением этой самой соседки он быстрее вышел из глубокой депрессии и у него начало получаться жить обычно. Мужчина был благодарен ей за это, однако взялись и другие проблемы. Он старался приглядывать за ней, и, даже решил попробовать попытаться исправить мнение о себе, ведь видела она его всего в трех проявлениях: злым, саркастичным… или пьяным. Даже несмотря на недавнее угощение. Так себе палитра, и нельзя здесь ждать понимания или сочувствия.

Ее нельзя воспитывать, поздно. Плюс Хофмман, спустя некоторое время все-таки признал, что его «сестренка» уже давно сформированная личность, ему пришлось признать. Но когда он сделал это, внутри что-то поменялось. Что, он не совсем мог понять, ему вообще тяжело разбираться в собственных эмоциях, так что он старался их скрывать. Поменялось… он старался оценивать ее поступки как взрослого человека, и контекст поступков, в этом случае, его раздражал. Уже даже не веселил, а раздражал. Будто бы все, что она делает — делает ему назло. Уже не по глупости, а назло. По крайней мере, так казалось.

Он, напряженный, шел на работу, думая, что хоть там сможет отдохнуть. В какой-то мере он был прав. Больничная обстановка привела его мысли в порядок, и настроила их на привычный, печально-безэмоциональный лад. Он более стремился не думать ни о чем, только если о проблемах своих больных.

Иона вела себя менее живо, чем обычно, может, болела голова по погоде, а может… Нет. О том, что у нее могло что-то случиться, Хоффман категорически думать не хотел. Раз за разом в кабинет заходили пациенты, кто-то за консультацией, кто-то за рецептом. Иногда заглядывали и другие врачи, обмениваясь историями болезней. Копаться в физических проблемах других людей, как ни странно, успокаивало. Доктор входил в своего рода транс, становясь тем самым роботом, что, по программе, лечит людей. Лечит, не думая ни о чем более. Ни о своем несложившимся прошлом, ни о времени, ни о соседке, что в его отсутствие задирала ноги на стол, и странно ухмылялась, качаясь на стуле, пока с грохотом не падала с него.

Не думал. Даже о ее слегка недовольном лице. Потрескавшихся, красноватых губах, которые вечно были искусанными, изгибались в пошлой, совсем не детской улыбке. О случайных царапинах на шее, природу которых он не спрашивал, о влажных, иногда даже мокрых, блестящих глазах, в которых радужная оболочка часто сливалась с белком, когда наступали сумерки. При этом расширялся крупный, неадекватно крупный, серый зрачок.

Он нервно сглотнул, тряся головой. Конечно, он об этом не думал. Эти мысли сами лезли в голову. Странные, тяжелые, совершенно неконтролируемые. В какой-то мере, все в ней раздражало. Но, может, не только раздражало. И это раздражало еще больше.

Домой они снова шли вместе, но на этот раз мало говоря о чем-либо, они просто шли, каждый думая о своем. Иона — о проблемах, Райт — о соседке, которая все-таки начала становиться, как он думал, «типичным подростком». Время от времени они улыбались друг другу, выдавая нелепые комментарии по поводу погоды или недавно открывшихся, новых кафе на соседней улице.

Спокойно дойдя до развилки их пути, а она была почти под окнами у дома хирурга, они распрощались. Усталый Хоффман поднялся по лестнице и вошел в незапертую квартиру.

— Добрый вечер, ковбой! — послышался веселый голос из соседней комнаты. Райт выпал в осадок. Почему ковбой? Отчего так весело?

— Угу, добрый.

— А чего такой смурной? Не удалось свидание? — Хелен высунулась из-за двери, прошла на кухню и тихонько уселась на стул.

— Какое свидание, ты о чем? А, я кажется понял. Ты видела меня с новой медсестрой. Так? Успокойся, между нами ничего нет. — Хоффман снял рубашку и повесил ее на стул на кухне. Потом постоял минутку, набрал легкие воздуха и тоже присел. Девушка подвинулась к нему в плотную, и с улыбкой чеширского кота заглянула в глаза:

— Нет, значит? Если у вас ничего нет, то тогда я — троянский конь. Кажется, ты очах уже, братишка. Поздравляю. — Хел улыбнулась, встала со стула и пошла ставить чайник. Райт же, подумав, тоже пришел к выводу, что ему стало очень легко. Грустно иногда, но легко. И он, как обычно, не мог понять почему.

— Тебе помочь?

— Не-а. Нет хитростей в том, чтобы налить воду в чайник и поставить на огонь. Я рада за тебя, правда рада. По крайней мере, ты, более, не будешь приходить домой пьяным. — Девушка засмеялась, а Хоффман сконфузился.