Сзади послышался звук приближающихся шагов.

– Что, заработал, любитель коз?

Тарш обернулся. Нагло и явно недружелюбно улыбаясь, к нему подходил Сабир – тот самый малый, с которым ему уже довелось сцепиться. С него, как и с Тарша, охранники, хорошо знавшие эти места и не боящиеся побега, снимали по вечерам петлю, привлекая к работе во время привала, вновь надевая на ночь. В руке он нёс ведро с водой.

Здоровяк, гнусно ухмыляясь, ждал, чем ответит мальчишка на оскорбление. В ожидании он поставил ведро на землю, словно предлагая противнику напасть первому. Выбора у Тарша не было – такое спускать нельзя, даже под угрозой побоев. Он ударил ногой в колено. Сабир не ожидал и присел, тут же получив кулаком в челюсть.

На этом удача паренька и закончилась. Как и драка. Началось избиение. Сабир по-детски, но сильно оттолкнул его двумя руками так, что мальчик упал, после чего принялся лупить пятками, стараясь не попадать по лицу. Один раз он всё-таки промахнулся, увлёкшись, и рот Тарша наполнился кровью.

– Это теперь моё. – заявил победитель, убедившись, что сопротивление подавленно, присев на корточки перед поверженным, демонстрируя свою добычу – поднятые с камня, где они лежали, пока мальчишка мочился, сладости. – И впредь будешь всё отдавать мне, а не мелким ублюдкам. – приказал он.

Тарш приподнял голову и плюнул в ладонь, на которой лежало угощение Урпатаса, за что был награждён очередным пинком под рёбра. Сабир в ярости ударил его носком, повредив пальцы. Он прихрамывая и ругаясь, отошёл в сторону, чем и воспользовался избитый, но несломленный мальчик – метко отправил новый плевок прямо в ведро с водой.

– Ах ты тварь. – ещё пуще прежнего разозлился Сабир, но бить не стал, боясь изувечить товар хозяина. Он ограничился тем, что выплеснул испорченную воду на обидчика. – Твоё счастье, что я уже отлил, а то бы обоссал тебя, гнида. – и раздосадованный поковылял к ручью.

Тарш ещё с час провалялся, приходя в себя. С трудом добрёл до лагеря.

– Что это с тобой? – поинтересовался один из охранников, оглядев его потрёпанный вид. – Никак упал.

– Ага. Хотел удрать, да со скалы свалился. – в свойственной ему манере отшутился всеобщий любимец. – Хвала Ахура-Мазде, лично слетевшему с вершины и спасшего несчастного раба.

– Неужто сам Всевышний снизошёл до спасения такого похабника, как ты. – к ним начали подтягиваться и другие караванщики, в надежде послушать трёп находчивого мальчишки.

– Я ж говорю, слетел, а не снизошёл. – поправил охранника враль. – Перья во. – Тарш развёл руки, показывая размах крыльев, и тут же пожалел об этом – дико заболели отбитые рёбра, но он и виду не подал, а скорченную от боли гримасу выдал за изображение испуга, который якобы испытал от встречи с богом.

– А мокрый чё? – спросил кто-то, из начинавшей ржать над рассказчиком, компании.

– Так ведь испугался я. – неподдельно, словно подобное случалось с ним регулярно, признался Тарш, продолжая на ходу, сочинять байки, теша собравшихся, совершенно не боясь быть предметом насмешек. Все понимали – мальчишка всё это придумывал ради того, чтобы их повеселить, и в отличие от Сабира, не позволяли себе обидных замечаний в адрес невольника.

– Летим мы, значит. – продолжил повествование парень. – А высоко ж. И рай вижу, и ад. Всё, думаю, не жди меня мама.

– А чё ж не улетел-то?

– Да какой там. Как ты с крыльями мокрыми летать будешь. Я ж его всего с ног до головы уделал, мы еле приземлились. И вот стоим мы друг напротив друга, все мокрые, течёт с нас. И как посмотрит он на меня. А глаза печальные, мне впору удавиться со стыда. Хотел, говорит, тебя сам в рай унести лично, уж больно ты мне понравился, но теперь никак не могу. Ты ж, говорит, трепло и всем расскажешь, как меня обоссал. Иди обратно, сохни и не смей больше ни на кого мочиться.

– Что ж, теперь Чинвар тебе с волосок покажется. – привычно давясь от смеха, заключил охранник, первым встретивший его в лагере. – Коротать тебе вечность под мостом.

– Ну не скажи. – запротестовал Тарш. – Раз я совершил такой тяжкий грех, то мне требуется совершить и добрый поступок, схожий с ним.

– И что же это за благодеяние такое, за которое проститься твой грех?

– А такое. Вот проживу я жизнь свою грешную, как пришлёт за мной Ахриман своего посыльного Визарешу и предстану я перед ним. Спросит меня Рогатый, что, мол, я могу сказать в своё оправдание. Ничего, скажу, зато могу сделать. Тому интересно станет, что старый греховодник сотворить может, чтоб в рай попасть. Показывай, скажет, нет такого, чем бы ты мог заслужить райскую жизнь. А я ведь как – три дня до смерти мочиться не буду. Узлом завяжу. Спущу, значит, портки и как развяжу узелок. Уделаю его, как Ахура-Мазду, с ног до головы, оправлюсь и скажу – отпускай меня в рай, а не то всем в аду расскажу, что сотворил с тобой такое. Как же после такого дэвы уважать тебя будут. Утрётся Ахриман, делать-то нечего, и замолвит за меня словечко перед всевышним, а тот и вспомнит меня. Тому же тоже позориться не захочется. И подарит он мне самую прекрасную гурию, и поселит в лучшем уголке райского сада, чтобы только помалкивал.

– Я бы, – еле сдерживаясь, чтобы не прыснуть и пытаясь придать своему голосу некое подобие суровости, что, впрочем, плохо получалось, предложил главный из охранников, – на месте твоего нового хозяина, посадил бы тебя не на кол, как ты это заслуживаешь, а на самое высокое место на базаре, и брал бы деньги за твои рассказы. Но предварительно, хорошенько бы выпорол за богохульство. – и добавил почти ласково. – Шёл бы ты спать, Тарш, от греха подальше. А то точно не видать нам рая за то, что слушали такое. Мы же не можем, как ты… – и сделал вид, будто справлял нужду. Все ещё громче заржали напоследок. – Иди, Тарш, иди.

В эту ночь, как и во все последующие, он, против своего обыкновения лёг посередине ночлега рабов, а не с краю, пологая, что его злоключения на сегодняшних побоях не закончились и всё ещё впереди. Прямого отпора Сабиру Тарш дать не мог, а жаловаться на него охране не хотелось. А вот отомстить самому…

***

– Что тебе нужно?

Кирам понадобилось несколько дней, чтобы суметь встретится с Манданой. Вначале она пыталась передать просьбу Тарша через служанок принцессы, но те наотрез отказывались разговаривать с ней, считая недостойным беседовать с бывшей, отданной в наложницы грязному варвару. Они, вывезенные хозяйкой из Эктобаны ещё девочками, достигли того возраста, когда их могли подарить какому-нибудь влиятельному вельможе занимавшему куда более высокое положение, нежели приезжий перс. Рождённые и воспитанные рабынями, подобно своей хозяйке считали себя достойными лучшей доли и связываться с неудачницей не желали, презрительно морщась при встрече с ней, кичась ещё не заполученными благодетелями.

Кирам ничего не оставалась, как искать личной встречи, хотя это было нарушением положенного этикета. Хорошо в бытность свою служанкой Манданы она успела примелькаться страже и золотая бляха ей не потребовалась. Лучшее место, где можно было встретиться с царевной – это внутренний сад дворца, где ей и пришлось бродить в ожидании целыми днями.

Но беременная, как нарочно, два дня не вылезала из покоев, капризничая и гоняя служанок, ругаясь на их нерасторопность. И всё же Кирам повезло. Уже к полудню третьего дня, осоловев от скуки, Мандана выбралась на свежий воздух. Придерживая большой живот и сама поддерживаемая рабынями, она прогуливалась по парку, наслаждаясь журчанием фонтанов и запахами сада.

– Госпожа. – робко начала наложница Тарша. – Мой господин… – она смолкла, мельком бросив взгляд на служанок своей бывшей хозяйки.

Ей пришлось с четверть часа следовать за принцессой, прежде чем та соизволила обратить на неё внимание. Мандана не сразу сообразила, что её бывшая рабыня может быть прислана своим хозяином, а не для жалоб на него. Такое с ней уже случалось.

– Пошли вон. – распорядилась дочь Иштумегу. Рабыни покорно оставили её наедине с девушкой. – Говори.