«У меня день рождения, на торте девять свечей. Пью „Фанту“ и не могу напиться. Мама дарит коробку, распаковываю: в коробке земля. Смотрю в коробку, на маму не смотрю, боюсь, что увижу не маму, а кого-то чужого. Знаю, что в коробке кукла-перчатка».

«В подвале „Альтаира“ пытаюсь открыть обгоревшую дверь, она открывается снизу вверх. Понимаю, что это не дверь, а огромное веко, но не могу остановиться. Слышу мелодию из детской передачи…»

Законспектированные сны испортили Жене выходные. Пасмурным утром в понедельник он дописал про мелодию, перечитал, психанул и порвал бумажки на мелкие клочки. Бредя по аллее, высматривал среди облысевших каштанов бугристую голову Черта. Он не встречал старикашку с октября и был этому рад. Надеялся, Черт околел в распахнутой рубашке.

День телевидения отмечали в пятницу. Директор произнес речь, все пригубили шампанское в конференц-зале и рассредоточились по зданию. Из операторской гремел хип-хоп, из бухгалтерии доносился женский смех, журналисты жарили шашлыки за гаражом. К труженикам виртуального фронта присоединились режиссеры монтажа и выпускающий редактор. Хозяйственные Юли распаковывали контейнеры с домашними вкусностями. Человечек испекла пирог, парни скинулись на вино и «Кэптан Морган».

Бурдик хорохорился:

– Где вы, бабоньки, такого, как я, найдете! Не живот это, а моя большая душа!

Травил плоские анекдоты и анекдотами оправдывался за плоскость:

– Рабинович, вам не смешно? Смешно, так и что, мне смеяться из-за этого?

Человечек захмелела от глотка мадеры:

– Как же я вас всех люблю! Какие же вы все…

– Человечки! – закруглил фразу Бурдик. Он полез к Йохе, но был отфутболен, вдруг обратил внимание на ТНТ.

– Юленька, радость, мы с тобой полтора года душа в душу…

Женя попивал виски и думал благостно: «Все ведь хорошо, славный коллектив, мама мной гордится».

ТНТ выскользнула из его загребущих лап, подплыла к Жене. В нарядном синем платье, в завитках, как барашек. От нее пахло духами и лаком для волос.

– Вот скажи мне, Жень, чего мужикам надо?

– Это смотря каким.

Юля взяла со стола бутерброд, опомнилась: «Я же на диете, заметно?» – Бутерброд отложила и выбрала оливку. Потрогала ее ртом, высасывая влагу, плеснула очами, тихим населенным омутом.

– Ну тебе, тебе, чего надо?

– У меня все вроде есть.

– Поделишься? – Юля сунула ему дольку мандарина. – Закусывай! И идем прогуляемся, душно тут.

Они вышли под завистливым прищуром Бурдика.

– Мужикам, – рассуждала пьяненькая ТНТ, – секс нужен. Допустим, он и мне нужен, но зачем так в лоб? Можно же лаской, интеллектом. А не вот это: сразу в постель.

Женя соглашался, отхлебывая мелкими глотками из прихваченного стаканчика. В коридоре царил полумрак, снаружи монотонно гудел заглушаемый стеклопакетами ветер. В кабинетах гомонили телевизионщики, но Женя представил, что они с Юлей изолированы от окружающих в скрипучем, обожженном здании.

– Ты классный, – говорила ТНТ. – Дай локоть, у меня шпильки. Ты надежный. А мы, бабы, не ценим. Ой, икаю. Ой, дура. Же-ень.

– А? – рассеянно улыбнулся он, слушая спутницу вполуха.

– Же-ень, а я тебе на той фотке как? Правда понравилась?

– Очень понравилась.

– Хочешь меня поцеловать?

Через минуту от ее помады не осталось следа. Задыхаясь, как после кросса, Юля поманила пальчиком. В конце коридора отворила дверь.

– Ее никогда не запирают. Что стоишь?

Они ввалились в темноту, облизывая друг друга. Вспыхнула лампочка. Помещение дробили стеллажи с видеокассетами.

– Что это? – Возбуждение схлынуло, точнее, смелось взбудораженностью иного рода.

– Архив, – объяснила Юля, стягивая платье к животу. В пыльном экране отразилось деформированное лицо Жени. На телевизоре примостился видеомагнитофон и DVD-проигрыватель. – Его отцифровывают потихоньку, но тут этих кассет!..

Целуясь, они втиснулись между стеллажами. Юля выгребла из бюстгальтера грудь, притянула Женю нетерпеливо. Зловредная память подбросила образ: расхристанный Черт, длинный стариковский сосок. Наметившаяся было эрекция дала заднюю. Почуяв неладное, Юля опустилась на колени, рванула молнию, заурчала.

Он уперся руками в стеллаж и смотрел перед собой. Завхоз приклеила к полкам стикеры. «1996, июль». «1996, июнь». И на кассетах были приписки: «Город и люди», «К юбилею комбината», «Курьи ножки».

В пластиковом корешке Женя будто увидел Бабу-ягу, Лешего Лешу и Вия, покуда дремлющего у бревенчатой стены. Стальной обруч сковал черепную коробку.

Юля освободила рот и посмотрела снизу вверх:

– Что-то не так?

– Все прекрасно. – Он поднял ее, поцеловал, надеясь высечь искру из предательских чресл, сказал, гладя по щеке: – Давай просто постоим.

Глаза девушки недобро блеснули.

– Ясно! – Она выпуталась из объятий, упаковалась в кружева и атлас.

– Ну, Юль.

– Я двадцать три года Юль, – и вышмыгнула за дверь.

В кабинете она подсела к режиссеру монтажа, льстиво подсмеивалась и, рассказывая о чем-то, интонационно выделила слова «на полшестого» – и еще зыркнула в сторону Жени мстительно.

Он собирался написать ей в субботу, но смалодушничал. Волновался, размышляя про импотенцию, включил порно и облегченно выдохнул. Мама позвала обедать. У мамы из правой руки росла тряпичная кукла. Женя отшатнулся, до крови прикусил губу.

– Что такое? – Мама посмотрела на руку, на кухонную перчатку с силиконовой вставкой. – Что, сынок?

– Ничего. – Он выдавил улыбку, как последние капли кетчупа из тюбика.

Теперь он переживал за свой разум, а не за член. И в понедельник переживания усилились.

День не заладился с утра. Одна из трех Юль, понятно какая, встретила сухим «привет» и уткнулась в монитор. Главный редактор обругал за халатность в рабочем чате. На перекуре Бурдик весь извивался ужонком. Высмоктал сигарету, вторую.

– Ну что, Жек, ты у нас нынче черпак. Знаешь, как кличка ТНТ расшифровывается? «Телочка на троечку».

Женя всячески избегал рукоприкладства. Но в тот день совпал ряд факторов: бессонница, желание постоять за честь подружки. Кулак сам собой полетел в физиономию Бурдика. В полете его траектория изменилась. Вместо полноценного хука получился смазанный тычок.

Потому что на мгновение Жене померещилось, что его руку венчает кукла-перчатка.

Женя ошарашенно разглядывал пятерню. Бурдик – Женю. Пусть удар был и слабым, он застал эсэмэмщика врасплох.

– Придурок! Я заявление напишу! – Реплика адресовалась стоявшему на крыльце Беленкову. Сторож не отреагировал, пристально разглядывая Женю. В окне «Юлькиного царства» маячили головы Юль.

«Приехали», – поник Женя, под конечным пунктом путешествия подразумевая и конфликт с коллегой, и галлюцинации.

Вскоре его ожидала пара сюрпризов. Юля, которую Женя для себя благородно переименовал в ТНП, угостила тортиком: косой хук потрафил даме. Настроение Жени улучшилось, он игнорировал сердитое молчание Бурдика и почти не думал о куклах. Вернее, думал, но так: «Положим, у меня эта педиофобия, ничего, жить можно, боязнь открытых пространств или лифтов куда хуже».

Вечером на проходной Женю подозвал Беленков.

– Ты спрашивал про пожар? – здоровой рукой сторож подал бумажку. – Тут мой адрес, заходи завтра. – И, пресекая расспросы, скрылся на КПП.

Что Беленков живет один, было понятно сразу. Холостяцкая нора, обшитая вагонкой, не чистая, не грязная, не уютная, не страшная – серединка на половинку. Книжный шкаф, старенький диван, телевизор накрыт черной тканью, как вдова в траурной вуали.

– Водку будешь? – спросил сторож. – А придется. Я в одиночестве не пью.

Он принес бутылку, хлеб и колбасу на блюдце. Орудовал левой рукой, правую прятал в кармане спортивок. Выпили, Беленков обновил рюмки.

– Тебе кошмары снятся?

Женя моргнул.

– Я с этим двадцать лет живу. – Беленков сверлил взглядом. – Я своих выкупаю.