Она швыряла грязную пену охапками, но он ускользал и мстил – укреплял твердое и гладкое. Она прорывалась струйками, рассыпалась редкими частицами – оседала сверху, незаметно облепляя, проникая, впитываясь.

Она чувствовала его изнутри. Она ему обещала, что поймает.

Хитрый сгусток не давался. Подкидывал вместо себя других – такие же сгустки, которые барахтались и кричали. Она отвлекалась на них, на время затихала и не напирала на твердое и шероховатое.

Переваривала. Впитывала что-то новое из разорванных сгустков – самое яркое. Тоску, страх, боль, четкое знание, что никто не придет на помощь, – друг другу ходячие сгустки тоже строили ходы и запоры.

Она растворяла частицы и менялась, менялась, чтобы скопить силы для нового броска. Никто не поможет ей освободить себя, но она сама справится.

Хитрый сгусток швырял ей подарки-сгустки вместо себя.

А в каждом вихрились новые знания, как разорвать, уничтожить, разбить. Она нуждалась в них. Хотела больше и больше – запас кончался быстро. Ей не хватало. Она хотела забрать все ходячие сгустки, до которых дотянется.

И нащупала наконец слабое место.

За стеклянной дверью дышала тьма. Раздевалка опустела. Работники один за другим потянулись к проходной, Денис Никитич снова пропадал в приемной камере.

Макс с наслаждением содрал рабочие ботинки, спецовку. Вышел в пустынный холл, наскреб мелочь в кармане. До зуда хотелось смыть мерзкий привкус во рту.

Кофейный автомат заурчал, выплюнул в стаканчик горячую жидкость. Макс, зажмурившись, с наслаждением посмаковал горечь на языке, в горле. Глотнул еще – и закашлялся. Потому что открыл глаза.

В пластиковом стаканчике плавала белесая пенка, закручиваясь в центре в водоворот: знакомый темный смерчик, только зеленого света не хватает.

Мертвая вода… здесь? Откуда в автомат подведена питьевая вода, из реки? Той самой, куда спускают очищенную канализацию?

Горечь комом встала в горле. Видел он сегодня, как готовят воду для питья, забирая ее из той же реки. В которой то бензин, то тухлятина, то презервативы плавают – ничем не лучше канализации. Потом ее чистят, но сама вода… И он это пьет?

Сколько ни облучай, ни процеживай – сплошной обман. Мертвая измученная вода, которая помнит все, что в ней плавало. Что с ней сделали. Пропустили через сетки, песок, потравили химией, хлором, облучили… Она запомнила. Она повсюду. Она… сейчас внутри, в его желудке?

Макса бросило в жар. Стаканчик дрогнул в руке.

– Не верю. Я не верю в это, ладно? Ни во что здесь не верю.

Его снова мутило. Денис Никитич – он во всем виноват. Охмурил, закружил, как турбина – воду на гидростанции, притянул на свою орбиту. Безбожно припахал, если кратко. Учил, направлял, хвалил за «мужскую работу» и «руки из правильного места», таскал в восемь утра смотреть, как розовое небо отражается в глади отстойников.

Первым лез в любую дыру, неповоротливый как медведь, в противогазе и спецовке. Выныривал, жадно дышал, запрокинув голову.

– Без нас город потонет в дерьме, молодой. И не поймет почему. – Он приглаживал свалявшиеся от пота волосы на висках. – Костя-ан! Сварщика к сто десятому колодцу!

Денис Никитич лгал.

Небось зажимал Леру в кабинете, в здании зеленых ламп, где угодно, под видом ночного дежурства. Тешился, что отобрал красивую девку у пацана. Сам-то не женат, времени баб ублажать нет, а тут сама пришла. Так ведь? А потом… потом она умерла.

А Макс все удалил.

Он вспомнил вдруг, вспышкой, глаза Леры – выцветшие, чужие. Ее такой сделал Денис Никитич. Он… он… Он где-то здесь. Макс не видел, чтобы тот уезжал за пределы очистных.

Понимание ошпарило так, что екнуло в груди. В ночную смену, в дневную, Денис Никитич на месте, как и… Костян. А операторы?

Дрожь пробила тело.

Овсянка дома кончилась неделю… месяц назад? Когда конец практики – сдача отчета, новый семестр, диплом? Макс схватил телефон, путаясь в подкладке куртки. Попал во внутренний карман, где лежал кусок пластика – пропуск. Выругался. Руки тряслись. Палец соскальзывал, кнопка разблокировки никак не нажималась. Он схватил телефон двумя руками и ткнул ее раз, другой, третий. Экран оставался черным.

По спине поползла струйка холодного пота.

Лера… Лера сказала, что ей отсюда не уйти. Она умоляла не приближаться к очистным. Приходила домой реже и реже, говорила только о Денисе Никитиче.

Почему Макс все забыл? К черту практику, он свалит отсюда сегодня, уволится задним числом. Но сначала… Сначала вытрясет правду из этого ублюдка. Из Дениса, мать его, Никитича.

Макс выскочил на улицу. Темные холмы перечеркивали мирные конусы света – прожекторы. За шиворот капнуло – проклятый кондиционер. Макс провел ладонью и замер, глядя, как сероватая с водоворотами капля впитывается в кожу, в трещинки, в уголок ногтя.

Над головой взвыла сирена.

Низкий звук зародился позади, вибрируя в костях, взлетел вверх, вонзился в мозг. Из мрака донесся скрежет, будто раздирали что-то металлическое, а следом – торжествующий плеск воды. От одного из зданий к песколовкам побежали тени.

Макс заозирался. Асфальт глухо рокотал под ногами.

Он задрал голову: на последнем этаже офиса светились широкие окна – диспетчерская. Фигуры операторов не двигались – будто не происходит ничего. Спокойно жали на кнопки. А на помощь бежать не должны?

Над холмом взметнулось белое во мраке облако. Лучи прожекторов заметались. Раздался приглушенный расстоянием лязг, хриплые вопли. Денис Никитич! Приемная камера.

Макс понесся на звуки.

Он поскользнулся, взбираясь на холм, уперся в землю рукой и отпрянул от отвращения – пальцы погрузились в мокрое месиво. Он пригляделся – от бетонной камеры стекала жижа, почва превратилась в грязь. В дрожащем свете прожектора стенки влажно блестели.

Что-то плеснуло рядом, морось осыпала макушку – не морось! Увесистые капли. Пахнуло сладковатым, тошнотворным – канализацией.

Макс затряс головой. Струйки осклизло стекли за ухо, на шею. Горло сдавило дурнотой. Он рванул на себя металлическую дверь – открыто, ура, – и заскочил внутрь.

Сырой воздух вибрировал. Низкий гул шел снизу. В узком коридоре поблескивали створки лифта, зиял провал винтовой лестницы.

Лифт скрежетал, отъезжая вниз. Макс дернулся было к кнопке, но шум перекрыл отчаянный стон. Справа падала полоска света. Макс потянул дверь, держась за ней, представляя, что увидит…

Шум воды оглушил. Непрерывный плеск, как в огромном фонтане. Перед лицом взметнулись брызги, Макс прикрылся рукавом. Выглянул – и обмер, вцепившись в створку двери. Ноги приросли к месту. Внутри все сжалось – бежать! – но оторопь проморозила до костей.

Под темным небом бурлил открытый бассейн. Над ним нависала площадка. Сквозь решетчатый пол взлетали фонтанчики. Бурые волокна и полиэтиленовые мешки застревали в полу.

Но Макс смотрел только в одну точку: туда, где, вжимаясь снизу в решетку, белело оскаленное лицо Костяна. Посиневшие пальцы цеплялись за прутья.

Секция решетки угрожающе кренилась.

– Д-держись, – выдавил Макс.

Подался вперед – ноги разъехались. Вонь ударила в нос, в глазах защипало.

– Держись, – повторил Макс и пополз на карачках туда, где Костян схватился за решетку.

Ее крайняя секция висела на двух болтах. Неподалеку валялся чемодан с инструментами. Костян привинтил ее на «так сойдет» и сам же поплатился? Но Макс слышал отъезжающий лифт. Здесь был Денис Никитич. Почему не помог?

И почему вода переливается через край, так не должно быть. За эти месяцы… неужели не починили камеру? Оба пропадали здесь каждый день!

Костян что-то прохрипел, разевая рот, – не разобрать. Тело вытянулось под углом в мутной воде. Его тащило вниз, на глубину. Проклятье.

Макс, сглотнув, зажмурился и сунул руку по локоть в воду. Маслянистое, скользкое влилось в рукав. Макс схватил Костяна за руку. Его тут же потянуло вниз – увесистое тело дергалось, будто само стремилось на глубину, в жерло трубы, в подземный водоворот.