Несколько слов надо сказать о моем костюме на выпускном вечере. Правильнее сказать, что костюма у меня никакого не было. Но за несколько лет до моего выпускного вечера папа был в командировке в Корее и привез оттуда несколько пар белых полотняных брюк, про которые Остап Бендер вдохновенно говорил в связи с мулатами в Рио-де-Жанейро. Я решил, что пойти на выпускной вечер в белых полотняных брюках будет в самый раз, как сейчас говорят, «круто». Вот в этих белых брюках я и напился, отчего они быстро стали не очень белыми, и в таком виде, отвергнутый англичанкой, я приплелся в женскую школу имени Некрасова.
Но до выпускного вечера в 1950 году были еще долгие годы с четвертого по десятый класс. И о каких-то запомнившихся ситуациях и историях можно попытаться рассказать. Пожалуй, отмечу линию добытчика и авантюриста.
Москва 1943–1944 года – голодная, холодная. А растущий молодой организм требует подпитки, в топку необходимо что-то подбрасывать. Дома у нас мало что было. Мой суперчестный папа был чиновником среднего уровня, и что-то ему полагалось по штату: не очень много, но кое-что. Его коллеги добирали, как могли, на своем рабочем месте, но только не отец – надо было его знать. Он ничего не накопил за всю свою жизнь. Ему надо было кормить никогда не работавшую маму и двух оболтусов. Домашний быт у нас был сверхскромный: матрас стоял на кирпичах, приличной посуды не было, очень симпатичная мама одета была черт знает во что, да и мы с братом не лучше.
В Москве в те годы зимой улицы от снега не чистили, и снег укатывался до состояния катка машинами и пешеходами. Мы, мальчишки, зимой ходили в валенках, или с галошами, или подбитыми снизу плотной кожей, или резинкой. Особый шик было иметь элитные валенки-бурки из тонкого красивого войлока, на кожаной подметке. Такие бурки были у больших начальников или торговых работников. К валенкам мы веревками прикручивали оставшиеся с довоенного времени коньки, пользуясь специальной технологией с использованием деревянных палочек. Коньки были «снегурочки», «английский спорт», «гаги», «норвежки», а иногда и самодельные деревянные. В них мы и катили по укатанным улицам.
Но нам, мальчишкам, нужны были скорости, ведь, какой же русский (мальчишка) не любит быстрой езды? Из жесткой проволоки мы делали крюк-хваталку, у которого с одной стороны был крючок, а с другой стороны – круглая ручка. Вот и готов инструмент для быстрой езды. Если мимо проезжал грузовик с открытой платформой и бортами с трех сторон, то, разогнавшись, при своей максимальной скорости и минимальной скорости грузовика, можно было зацепиться крючком за задний борт катиться дальше со скоростью грузовика. Забавы эти были опасные: встречный транспорт, задний транспорт, злой водитель, необходимость когда-то отцепиться и при этом устоять на ногах. Нужны были ловкость, смелость, быстрая реакция. Самым верхом этого экстрима (мы этого слова тогда не знали) было вот что: прицепившись крюком к заднему борту, улучить момент и, рывком бросив крюк, ухватиться руками за борт, подтянуться, перекинуться через борт и плюхнуться на дно платформы грузовика. А если повезет, и там окажется что-то ценное, лучше всего, жратва, – скинуть ящик, тюк или мешок за борт и самому спрыгнуть с грузовика. Да, это был цирковой номер, и в результате него иногда появлялись ценные трофеи.
Была голодная зима 1944 года. Бывали у нас тогда и другие способы приобщиться к сладкой жизни, в буквальном смысле слова. В магазинах по карточкам в это военное время можно было получить только что-то одно на выбор: сахар или шоколад, и то в очень ограниченном количестве. Карточки были разных видов, от вида карточки зависели ее возможности. Карточки были иждивенческие, для жен, родителей и детей, для рабочих и для служащих. В народе имела хождение соответствующая классификация: иждивенцы – изможденцы, рабочие – коекакеры, служащие —… (забыл).
Если не ошибаюсь, в конце войны или сразу после ее окончания открылись так называемые «коммерческие» магазины, где за большие деньги можно было без ограничений купить любые продукты: фрукты, овощи, колбасы, сыры, икру, водку, вино и т. д. Зарплата рабочего или служащего не позволяла делать покупки в коммерческих магазинах. А витрины их были так хороши: за окнами магазина было все, чего так желал молодой организм. Вот бы мне сейчас такой организм взамен того, который есть, уже немолодого и не растущего. Такой коммерческий магазин был на Кировской, недалеко от нашего дома, в бывшем доме «Чаеуправления», стилизованном под Китай магазине «Чай и кофе», что напротив Главпочтамта.
В описываемое время в Москве началось повальное увлечение, в том числе и мальчишек, марками (про девочек не знаю, я в то время с ними практически не общался). Я тоже собирал марки, имел очень хорошую коллекцию иностранных марок количеством несколько тысяч штук. В Москве было несколько «диких», уличных филателистических центров, где обменивались, покупали и продавали марки, обсуждали марочные новости и старости. Две самые главные филателистские толкучки находились: одна на приступочках Главпочтамта, а вторая на Кузнецком мосту, возле книжного магазина. Я был завсегдатаем обеих. И в один прекрасный день в мою не очень правопослушную башку пришла криминальная идея о том, как, имея быстрые ноги, можно на марках заработать деньжат, чтобы купить что-то из еды в коммерческих магазинах. Я сколотил небольшую бригаду из трех-четырех пацанов двенадцати – тринадцати лет, ловких, смелых, умеющих быстро бегать, и самое главное, голодных. Вместе мы шли на Кузнецкий мост на толкучку, «для понта» (для видимости) у меня были с собой небольшие деньги. Я подходил к какому-нибудь взрослому филателисту, торгующему или меняющему марки, и выражал желание купить у него что-то на выбор. А выбор марок для покупки происходил не на самой толкучке, – обычно продавец и покупатель отходили от толпы марочников к ближайшему дому и заходили в подъезд. Там и происходил выбор, торг и покупка. Марки на обмен и продажу всегда держали в специальных альбомчиках – кляйстерах, в которых можно было разместить пару сотен марок. Я заходил с продавцом в подъезд, а мои огольцы подходили к парадному и ждали снаружи. Поторговавшись три-пять минут, держа в руках понтовые деньги, я выхватывал кляйстер из рук продавца и выскакивал из подъезда. Мои подельники как будто случайно оказывались в дверях парадного и «тормозили» клиента. Даже, если бы они не задерживали беднягу продавца, меня все равно никто не смог бы догнать. Ведь я мог вскочить на ходу в любой быстро идущий трамвай. Уже через 2030 минут мы были на своем родном переулке Стопани, где производили оценку добычи. Дальше ее нужно было как-то сбыть, реализовать. Для этого и была нужна вторая толкучка, что на Мясницкой у Главпочтамта. Эти весьма опасные фокусы нельзя было проводить часто, и мы проделывали их не чаще одного двух раз в месяц. На вырученные деньги мы покупали яства в коммерческом магазине и лакомились ими.
Но как же без эскалации и развития? Дальше нужно было расширить наш криминальный проект, ведь это закон развития всякого дела: и благовидного, и неблаговидного. В кудрявой голове Г.Е.К. (размер 53–54) в то время идей хватало. С толкучек надо было уходить, поскольку наш почерк становился известным, и опасно было появляться в местах былых преступлений.
Среди филателистов были и немолодые люди, которые для обмена или для продажи приглашали ходячих марочников к себе домой. Я наводил справки, узнавал телефоны и вежливым, вкрадчивым голосом напрашивался в дом к престарелым дамам и кавалерам. Далее события развивались следующим макаром. Я выбирал из нашей кампании одного мальчика наиболее интеллигентного вида (у меня тоже был вид не бандитский), и вдвоем с ним мы шли на дело. Квартиры этих марочников были хорошо обставленными, в отличие от нас, жили они не в общих, а в отдельных квартирах. В одном кармане у меня лежало лезвие безопасной бритвы, а в другом понтовая денежка. Мы начинали рассматривать большой альбом с марками. Про марки я знал почти все. Минут двадцать-тридцать мы вели профессиональную беседу, после чего мой товарищ извинялся и просил его проводить в туалет совершить пи-пи. Пока хозяин, или хозяйка дома отводили интеллигентного, страдающего недержанием мальчика, в сортир, я орудовал бритвой. Вырезал несколько листов из альбома и запихивал их себе за пазуху. Когда продавец возвращался, я, как ни в чем ни бывало, покупал у него пару марок на понтовые деньги и мы уходили. Мы были нехорошие мальчики из хороших семей. Мы были сильно голодные. Это конечно, не оправдание, особенно с моей сегодняшней позиции, с позиции 74-летнего профессора, отца многочисленных детей и еще более многочисленных внуков. Мне и сейчас стыдно за себя и жалко моих жертв. А тогда у меня не было никаких угрызений, никаких комплексов. Происходило естественное перераспределение национальных богатств. Папа был честный, мама неумеха, брат благородный, но не активный, а я просто голодный. Мой молодой растущий организм заставлял меня двигать мозгами и ногами. Ведь наше богатство всегда располагается или между ушами – мозги, или между ногами – причинное место.
