– Устала? – весело сверкнул глазами профессор, разъерихорился и пропел игривую частушку:

Из колодца вода льётся,

Льётся волноватая.

Милый выпьет, подярётся,

А я виноватая.

– Ох, неугомонный. – служанка неохотно взяла ведро с остатками воды, покачала его, убеждаясь, что вода непременно кончится очень скоро, и категорически поставила на место. – Давайте я вам завтра полы вымою и чистоту наведу. Давайте даже послезавтра.

– Знаю я ваше послезавтра, это у вас сказка-неотвязка такая про послезавтра. – весело гаркнул профессор. – Вам бы не лениться надо, голубушка, а пошевеливаться!.. Если б вы шевелились почаще, то такую бы задницу не отрастили… с такой задницей, поди-ка, и за мужичками бегать неудобно, с бетономешалкой-то этакой… раз-два, раз-два, сюда – столярный клей, туда – колбочку… не уроните… не глотайте… не дышите… не дышите… не дыш…

Распыхтевшаяся служанка, пролетая через коридор, мельком высмотрела себя в зеркале и осталась удовлетворённой своей задницей, да и собой в целом. Уж лучше быть чуть полненькой, чуть шире к низу – даже так сказать: быть пухленькой! – чем быть чёртовым торопыгой-профессором, идиотским нетерпякой, и: «хосподи-прости, лучше помолчу про его облезлую задницу»!

– А теперь тащите сюда килограмм нашего любимого изотопа. – потребовал профессор, приняв позу человека, решительно готового всегда и ко всему.

– Ой, беспокойный! ой, хулиган! – буркнула служанка. – А изотоп-то, кажется, весь кончился! ещё в прошлый раз мы его извели!.. али не извели?.. Надо взглянуть.

Служанка придирчиво взобралась на стремянку, дотянулась до верхней полки высоченного лабораторного шкафа, нечаянно сваливая на пол гладильную доску и фарфоровые чашечки, достала из сморщенной жестяной банки отощавший пакетик с плутонием изотопа. Служанка внимательно понюхала его, дабы определить по запаху, что это именно он – душистый плутоний изотопа, очень редкостный и дорогущий в наших краях ингредиент. Жалостно пропыхтела и потащила пакетик профессору Крысюку.

– Бери, неугомонный, остатки сладки. Да насытишься ли?

– «При отличном шевеленье – нету места насыщенью!» – сочинил научные стишки профессор Крысюк.

– Никто за просто так не насытится вдоволь, это ваша правда, мир не без греха. – ответила научной безнадёжностью служанка, добавляя немного религиозности, поскольку не только в доме профессора училась уму-разуму, а ещё посещала по воскресным вечерам атеистические лекции в ближайшем Доме Культуры. – Всё вокруг шевелится неустанно, всё пожирает и своё и чужое, а истинным сердечным чувствам местечка не остаётся.

– Как же так – не остаётся? – удивился профессор.

– А вот так. Сердечное-то чувство только подкрадётся к тебе, чтоб местечко занять, а глядь: занято!.. там уже бифштекс лежит, свободных мест нету!..

– Это у вас атеистические лекторы столь вульгарно про сердечные чувства разглагольствуют? – подмигнул служанке профессор. – Верно, не простые это мужички. а слишком разговорчивые, за словом в карман не лезут?..

– Да ну их, этих ваших лекторов! – вздохнула служанка. – Любую историческую угловатость выпрямят на свой лад, а обычному человеку не могут мозги вправить.

– А потому не могут, что не только в Бога не верят, но и в человека тоже. Ни во что они не верят. – усмехнулся профессор Крысюк. – Я ведь тоже когда-то за научный атеизм ратовал, на церковной паперти выступал, требуя, чтоб народ скинулся на покупку астролябии, дабы всякий увидел, что нет на небе никакого Бога. Глубинный Смысл Бытия проповедовал. Но очень скоро угомонился и понял, что нет для меня, по сути говоря, большой разницы – есть Бог или нет Бога – что человеку надо просто жить себе в достаточную радость, и немножко пользы обществу приносить. А время как-нибудь пройдёт, всё расставит по своим местам.

– Все мы у времени в плену. – совсем тяжко вздохнув, заметила служанка.

– Да разве это плохо? – воскликнул профессор. – Живи себе в плену и живи, пока не помрёшь, и хорошо если выйдет жить подольше. А жить можно очень долго, голубушка вы моя, если относиться ко времени иначе, чем мы привыкли. Ведь сколько много будет времени, если его не делить на долгие минуты и часы, а оставить лишь короткие секунды?.. Очень много.

– Очень? – не поверила служанка.

– Дохера. И на бифштексы времени хватит, и на сердечные чувства. Всё уместится.

*****

(Лектор-атеист, мирно завтракая бифштексом у себя за столом, на кухне, невольно вздрогнул, икнул и задумался о каверзных возможностях естествознания, о подмене сердечных чувств – чувствами предстательной железы. Вспомнил о том, как он неоднократно давился бифштексами, не получая от этого ни малейшего удовольствия, ни новых научных открытий. Представил, как он лежит мёртвым, с непрожёванным бифштексом во рту, на фоне серого неба и солнца, отдающего зеленоватой сыростью. Как он понимает, что теперь ничего с ним никогда не случится. И никому он больше не будет нужен. Лектор категорически не захотел такого исхода для себя, а потому усомнился, что может продолжать быть атеистом. «Надо понимать, – тяжко произнёс вслух лектор-атеист. – что вовсе не мы прессуем кирпичи, а в кирпичи прессуют нас!.. Осталось выяснить: кто таков прессовщик?» Кариозный скрежет зубов, в стиле «AC/DC», помог вчерашней бутылке водки выйти из состояния Дао, она прислушалась к размышлениям лектора-атеиста и незамедлительно врубила на полную громкость «Highway To Hell», а это – скажу для тех, кто не знает – такая редкостная чертовщина, что хоть уши затыкай!.. «Каюсь!!» – слякотно, но вполне решительно завопил лектор-атеист и заткнул уши. «По грехам моим себе воздам!» – рухнул на колени лектор-атеист, чтоб продолжительно и с ритмичной методичностью биться лбом об пол. Бесёнок, который по привычке пришёл к нему скоротать вечерок, был незамедлительно изгнан из дома и осенён коммунистическим манифестом с серпом и молотом на обложке, ибо прочих книг религиозного содержания, у лектора-атеиста не водилось. «Лучше всего мучить себя в непрестанных поисках счастья, чем вовсе ничего не искать. – с каждым ударом лба об пол, открывал для себя новые смысловые принципы лектор. – Лучше осуждать себя и подвергать самобичеванию, нежели искать в чужом глазу бревно. А вот что однажды сказал апостол Андрей про русскаких людей: никем они не мучимые, но сами себя мучат, и этим совершают омовение себе, а не мучение!.. Возможно, нам всем следует брать пример с этих самых русскаких людей, но слишком мифическое оно племя.»)

*****

– Шестнадцать граммов лишних в пакетике оказалось. – взвесил изотоп профессор Крысюк. – А нам нужен ровно килограмм.

– Шестнадцать-то граммов к чему-нибудь другому пригодятся. – заметила служанка, имея лёгкую склонность к скупости. – Давайте-ка мне их назад.

– А вот и не дам! – воскликнул профессор и сыпанул весь изотоп из пакетика в тоннельную трубу, выпирающую из добросовестно изобретаемого устройства.

– Теперь ведь бабахнет? – замерла от испуга служанка.

– Теперь бабахнет – так бабахнет!! – произнося «бабахнет» профессор озорно блеснул глазками и пристукнул хвостиком об пол. – Да разве у нас есть причины, чтоб шибко волноваться за такие пустяки?.. Не в наших краях бабахнет, а у арапских шейхов. Пожелаю, голубушка, так и ещё добавлю лишних два грамма.

И профессор с удовольствием начихал в тоннельную трубу. В лаборатории запахло сгустком отваренной вермишели.

– Сто раз говорено: хулиган! – покладисто ныла служанка, спешно прикручивая ТОТ САМЫЙ ПРИБОР ТОГО САМОГО КРАЙТОНА к устройству ЧТОБ ХОРОШЕНЬКО ШАНДАРАХНУТЬ.

Изобретаемое устройство свежевымыто сверкало и радовало научным бескорыстием; электрический самовар, из которого его сколотили, казался далёким и неправдоподобным.

– И зачем им это всё? – не понимала запросов арапских шейхов служанка.

– Я и сам не знаю толком, зачем им это потребовалось. – сказал профессор Крысюк. – Говорят, у них, в арапской губернии, какие-то изменения климата произошли, а вместе с ними случилось чудовищное падение нравов… Теперь думают, что если ХОРОШЕНЬКО ШАНДАРАХНУТЬ, то вернётся прежняя благодать и регламентированное целомудрие. Самое главное, что они мне денег обещали заплатить, а нам деньги нужны. Я вам жалование за прошедший год выплачу, а то неловко мне, что вы без денег работаете.