И вздрагиваю неподдельно, когда маленький вихрь врывается и разряжает повисшее в комнате напряжение. В ручонке Вовки маленькая коробочка, перевязанная смешным пластырем, разрисованным мультяшными псами.

— Я сказал горничной, что ты вернулась и велел подготовить твою спальню, — радостно прошептал малыш, устраиваясь на коленях посторонней девки. — И принес подарок. Открой.

Лицо гостьи становится растерянным, почти детским. Ее пальцы дрожат, а в глазах танцуют слезинки. А я слепну от того, что эта наглая баба будет спать в комнате, в которую уже шесть лет не заходил никто. "Чертоги синей бороды" — так ее называет прислуга. Нет, они не правы. Это царство снежной королевы. Вовку надо бы наказать за самовольство. Но он так рад, и скачет, как щенок вокруг дурехи, желание которой я не исполню. Но ей то об этом знать совсем не следует. Всему свое время.

— Я согласен, — окончательно безумею я, напарываясь на испуганный взгляд распахнутых от удивления очей, как на финку грабителя. И бабочки ресниц ее дрожат. — Три дня. Ни каких правил. Ты наша. И мы подпишем все бумаги.

— Ты все таки ужасный придурок, — ее губы трогает улыбка. Вовик смотрит на нас с хитрой улыбкой, в которой столько счастья, сколько я наверное никогда не видел в этом холодном доме, вдруг ставшим радостным и праздничным.

— Ура, папа и мама снова влюблены. Вы такие у меня красивые, прямо принц с принцессой, — закричал Вовка, — пап, иди сюда. Давайте обнимемся все вместе. Как настоящая семья. Я видел, в кино так все делают. А еще, потом папа целует маму. Ну чего вы встали? Целуйтесь.

Ее губы легко касаются моих. В голове звенят рождественские колокола. И щеки ее пунцовеют, как ягоды рябины на снегу.

— А теперь подарок. Мам, ну разверни. Я старался. Папа сказал, что это слеза снежного ангела, — суетится Вовка, и сам вытаскивает из коробочки кулон в форме капли на длинной платиновой цепочке. — Он не успел тебе подарить тогда… Ну, когда…

— Когда ты разбилась насмерть, — выплевываю я, не в силах больше сдерживать рвущуюся из груди ярость смешанную с тоскливым бессилием. Ее улыбка меркнет, и Вовка испуганно жмется к своей новой игрушке. Не ко мне — к ней. Искры волшебства в глазах сына стоят моей души и обманутых надежд этой дурехе. Денег, что я ей дам хватит на донора. Да. Так и поступлю.

Алиса Нежина

— Один, два, три, четыре, — голос мальчика звенит в тон с курантами. Бумажка с желанием написана и я поджигаю ее об стоящую рядом с моим прибором свечу. Пять, шесть, семь. Пусть сбудется то, что я загадала. Восемь, девять, десять, — пепел осыпается в бокал с шампанским. Выпить одним глотком. Господи, что я творю. Мне нельзя же. Это вредно. Я планирую стать мамой, а значит…

— Одиннадцать, двенадцать, ура!!! — с треском разгорается бенгальская свеча.

— В чем дело, дорогая? Не нравится шампанское? — насмешливый тон портит мне впечатление от обманчивого, фальшивого семейного праздника.

— Ты бы тоже не пил, — лепечу я, стараясь не смотреть в прищуренные глубины космоса. — Месяц это немного.

— Этот халат… — он нарочито игнорирует мои слова. Пропускает мимо ушей, наблюдая за сыном. Который радостно поджигает очередной колюче — искристый кусочек нового года от свечи, одурительно воняющей мандарином и корицей.- Знаешь, напиши мне свой размер. Завтра тебе доставят одежду. Еще один подарок от меня. Негоже ангелам ходить в шлафроке. Тем более. Что он… Боже, запахни чертову тряпку.

— Божеством меня еще никто не называл, — ухмыляюсь, понимая, что дразню опасного зверя. — Ты превзошел всех, дорогой.

— И много их было? — его тон не злой, скорее ядовитый. И взгляд пробирающий до самых пяток.

— Кого?

— Ну, этих всех, — странный вопрос. Он сидит на своем стуле, похожем на трон, обхватив пальцами подбородок, кажется расслабленным. Но я знаю — впечатление обманчиво. И воздух, кажется, трещит от напряжения, как римская свеча на морозе.

— Пап, а у нас же салюты. Ты забыл? Смотри, все уже запускают, — возбужденно выкрикнул Вовка, раздвигая тяжелые шторы на панорамных окнах. Странно, обычно такую красоту не драпируют тканью. Они должны быть открыты. Смотрю в неимоверной красоты витражное стекло, на распускающиеся в темном небе огненные цветы.

— Маме нечего надеть, — я слышу, как он выталкивает слов "мама", борясь с собой. — И нога у нее еще не прошла.

— Ничего, я вполне могу одеться в то, в чем была. И щиколотка почти не болит, лишь слегка ноет. Просто ушиб, я думаю. Мы будем запускать салюты, малыш. И завтра пойдем гулять, а потом распишем витраж. Правда, Глеб? Ты же нам закажешь краски и кисточки?

— Па, закажешь, закажешь? — ребенок счастлив. Именно за этим я тут. — И еще я хочу кошку. Мы будем с мамой ухаживать за ней. Теперь ты не скажешь, что я не справлюсь. Потому что я не один буду. Пап, ну не молчи.

— У тебя болит нога. Ефим Кельманович придет только утром. Не глупи, Аля. Пусть он ставит диагнозы.

Я дергаюсь. Мне не нравится это имя. Словно примериваю на себя чужую жизнь. И этот странный зверь замирает, и паника в его глазах неприкрытая.

— Пойдем запускать салюты, — хриплю, проклиная свою мягкотелость. Зря я осталась. Нельзя ради мечты ломать чужие судьбы. Нельзя надеть на себя чужую жизнь, словно чертов халат, разъезжающийся на груди. — Нога почти прошла. Я здесь для того, чтобы сын был счастлив, так ведь? Одевайся, Вовка. Глеб, и ты, я сама не справлюсь.

— Прости, — шепчет он, когда малыш уносится в свою комнату. Я не знаю, почему назвал тебя Алей.

— Да, лучше Лисой. Мне больше нравится, — слишком близко. Настолько, что его губы касаются моих волос, опаляют дыханьем, заставляя сердце в груди замирать. — Не надо. Держи дистанцию. В цену не входит интим.

— Черт, какое слово то выбрала поганое, — Снежин снова похож на себя. Снова мерзкий, язвительный сноб. — Интим. Детка, я столько не выпью. Ты не в моем вкусе. Мне нравятся маленькие миниатюрные бабы. А ты арясина.

— Это замечательно. Тебе сейчас и нельзя ни пить. Ни другого. Надо беречь материал, — хмыкаю я, с трудом сдерживаясь, чтобы не влепить ему пощечину. Но я же воспитанная дама, и знаю, как себя вести в гостях. — Кстати, кроме одежды мне нужны средства гигиены и телефон. Я должна предупредить подруг, что не приду. Иначе они объявят розыскные мероприятия, а это страшнее "Бури в пустыне".

— Тревога, тревога, волк унес зайчат? — от его смеха мне становится легко. Отпускает звенящее в воздухе напряжение. — Точнее одну маленькую зайчишку — Лисичку. Хорошо, моя бубновая королева. Телефон получишь после салютов. Все остальное завтра. Какие еще пожелания будут?

— Ты пойдешь с нами запускать фейерверки, — чувствуя, что одержала маленькую победу, улыбаюсь. — И будешь радоваться жизни, потому что мальчикам нужен отец — сильный и храбрый. Ну и, с моими способностями, я запросто могу спалить дом. Думаю, что тебе это не понравится.

— Ты нестерпимо — невероятная, и жутко меня бесишь, — отворачивается он от меня, — очень надеюсь, что за три дня ты меня не доведешь до сумасшедшего дома.

— Я тоже надеюсь. Моему ребенку нужен адекватный и душевно — здоровый донор.

— Слушай, а если не получится? — вдруг замирает он у самой двери. — Ну бывает же, что с первого раза процедура неуспешна, или материал неподходящий. Несовместимость, пятое — десятое.

— Тогда, ты получишь услугу "Мама на три дня" совершенно бесплатно, — истерично хмыкаю я. Черт, а ведь мне не приходило в голову даже, что такое возможно. Блин, ну зачем он мне сейчас это сказал?

И кажется он доволен произведенным эффектом. Даже начал песенку напевать из дурацкого мультика. А мне хочется упасть на пол и зарыдать в голос.

— Ты не передумала зажигать, курица?

Глеб Снежин