– А-а, французы пришли, – насмешливо воскликнул он, когда подростки осведомились, не он ли Прохор Завалишин. – Мне об вас Николай Петрович сказывал. Кто из вас со мной плывёт – заходь, отведу пока в балаган к водоливу.

Ванька с тоской оглянулся на Илью, встряхнул свой короб на плечах и осторожно начал подниматься по сходням.

– Не боись, не покусаю, – насмешничал с борта Прохор, а когда Ванька, наконец, оказался на барке, – показал ему на балаганчик водолива – в точности такой, как у Михеича. – Иди, там можешь скарб свой оставить, никто не позарится…

К Рыбакову Илья отправился один. Исай оказался невысоким коренастым курносым сорокалетним мужичонкой с яркими синими глазами, буйными светлыми кудрями на непокрытой голове. Говорил крайне мало и в основном, междометиями: «Ну», «ага», «не-а». Рядом с ним, на скамеечке лоцмана сидел мальчик лет двенадцати – полная копия отца, только в уменьшенных масштабах да приветливее, чем старший Рыбаков. Отец с сыном тихо о чем-то говорили, глядя на реку. Исай рукой показывал то на один берег Чусовой, то на другой.

…Не прошло и пяти минут после знакомства Ильи с Рыбковыми, как по сходням начали подниматься один за другим бурлаки, одетые примерно в одно и то же: рубахи, подпоясанные ремешком, а то и без него, поверх пестрядевых штанов, на ногах – лапти, и редко у кого – грубые мужицкие сапоги. Каждый тащил на плечах или спине груз – либо медные болванки, как их на Урале называли – штЫки, либо железо – листовое, полосами или прутьями. Всё это было аккуратно перевязано, а наверху крепежа оставлена длинная петля. Зная порядки на Чусовой, Илья догадался, что эти петли нужны для того, чтобы поднимать груз со дна реки, в случае если барка перевернётся.

Как только на барку начали приносить груз, у невысокого Исая обнаружился густой командный бас. Он успевал увидеть каждого бурлака, прикидывал, какой вес тот несёт, и распоряжался, куда складывать груз. Ему помогал водолив Егор, немолодой, с жиденькой бородёнкой мужичок, на груди которого болталось пенсне, привязанное одним краем к кожаному шнурку. Выглядело оно, конечно, на нём нелепо, но, по всей вероятности, было ему необходимо. Егор ходил по палубе барки с амбарной книгой и делал в ней учетные записи, поднося периодически пенсне к близоруким глазам.

Иногда сплавщик и водолив спорили между собой, как лучше разместить груз, но верх в споре всегда одерживал Рыбаков.

– Петька, – кричал сыну Исай, – сбегай на корму! Сколь уже село?

Мальчишка помогал отцу, по его команде опуская в воду веревку с крупными узлами. Швецову он объяснил, что так измеряется осадка барки. В зависимости от того, какая часть ушла вниз под воду и на сколько, Исай отдавал распоряжения бурлакам о размещении груза. Барка, принимая на борт пуды металла, всё ниже опускалась в воду.

Примерно такая же картина погрузки видна была вдоль всего берега – только на одних барках ругани было больше, на других меньше.

Наступил день отплытия. Накануне вечером в караванную контору прискакал на взмыленной лошади приказчик с верхней Чусовой, из ревдинского завода, и сказал, что договорились «пустить вал завтрева с утра». После этого сообщения кабак опустел, пристань притихла, бурлацкие артели стали расходиться по баркам.

Илья, стоя у борта, обращенного к берегу, наблюдал, как на барку поднимались бурлаки. Ему был интересен каждый судорабочий, так как он уже давно понял, что от их слаженной или не слаженной работы зависела теперь жизнь всех членов экипажа. Его новый знакомец Петька был уже на корме, сидел на скамеечке отца, пока тот придирчиво осматривал доставшуюся ему команду. Её полный состав он тоже, как и Илья, видел впервые.

В конторе, где шло распределение людей на барки, соблюдался главный принцип: на каждой должны быть профессиональные бурлаки – прежде всего, уткинские и те, кто уже ходил на караване. А остальных тасовали, как придется. К Рыбакову на барку распределили башкиров. Вот сейчас он и наблюдал, как люди, отличные и по одежде (некоторые были в кожаных штанах, мягких сапожках домашней выделки), и по разрезу глаз, цвету лица, поднимались на барку, которая им всем будет служить домом. Повезет – так и за четыре дня проскочат по Чусовой. А зарядит дождь или ветер – так и все десять плыть будут.

Рыбакова беспокоило то, что башкиры не знают русского языка, а значит, выполнение команд, на осознание которых нужна мгновенная реакция, будет осложнено. Он прикинул, что надо на каждое весло поставить уткинских, желательно, подгубными[15] – чтобы они руководили. С другой стороны, по своему опыту, Рыбаков знал, что башкиры – народ выдержанный, спокойный и двужильный.

Утром вдалеке, выше по Чусовой, со стороны Ревды прогремел выстрел пушки. Это означало, что караван ревдинского завода вышел и сейчас промчится мимо Усть-Уткинской пристани. Значит, скоро и уткинцам выходить в реку. Барки, закончившие погрузку, выстраивались поближе к плотине и шлюзу.

Накануне приехавший священник начал молебен прямо на плотине. Все, как один рухнули на колени – молиться. Илья сделал это вместе с бурлаками на носовой палубе. Он видел, как бурлаки истово крестились и делали поклоны, словно надеясь, что эта их молитва перед началом путины спасёт от превратностей бурлацкой жизни, часто короткой, оканчивающейся на Чусовой.

Отзвучали последние слова молитвы. Люди встали с колен. Прозвучала команда главного сплавщика:

– Возьми шесты, подбирай чалки.

Концы чалки-каната отвязали от креплений берега, забросили на борт. Бурлаки шестами начали отталкивать барку от берега, чтобы вывести её на центральное течение реки.

Барки Завалишина и Рыбакова уходили одними из первых. Все приказы матерившегося Завалишина и молчуна Рыбакова сводились к тому, чтобы бурлаки, разбитые на четыре группы, – под каждое весло, выполняли команды «право-лево», «корму держи», «навались». Их дисциплина и мощь позволяли сплавщику виртуозно провести барку по реке, не посадив её на мель и не разбив о скалу.

– Казенка, где плывёт Федька, уйдет последней, и это будет, скорее всего, часа через четыре. Когда теперь они соберутся втроем? – мелькнула мысль у Ильи.

На берегу деревенские мальчишки, облепившие верхние ветки ещё голых деревьев, закричали-засвистели. Толпы людей, пришедших на пристань проводить караван, еще больше занервничали, стали поворачивать головы то влево, то вправо. Потом и те, кто был на барках, увидели, как одна за другой на бешеной скорости, подгоняемые огромным двухметровым валом воды, несутся мимо уткинских берегов барки ревдинского завода. Илья смог различить напряженные лица бурлаков, стоявших у огромных вёсел. Вода бурлила, о командах лоцманов можно было только догадываться.

Барка Рыбакова пошла к открытому шлюзу, раздавались команды сплавщика. В его голосе слышалось волнение. Здесь берега были вроде сцены: оплошаешь в начале пути, потом будут вспоминать несколько лет – поскольку конфуз у всех на глазах произошел. Как только вышли на чистую воду и барка пошла по течению реки, все бурлаки сели, кто на что успел, потом встали, помолились и проговорили друг другу:

– Здорово, братцы, спали-ночевали! Бог нам помощник, Бог нам на помощь!

Дед Аверьян отправился в Усть-Утку через лес, надеясь, что там сыщет внука. Мальчишка – не иголка, а пристань – не стог сена, хоть к началу вешних вод и переполнена людьми. Его беспокоило другое: опытным глазом он видел по рыхлому тёмному снегу, по голым веткам деревьев, что скоро грянет быстрая на Урале весна, лед на Чусовой вскроется, и он не успеет увидеться с внуком до отплытия каравана. А ведь годы у Аверьяна немалые, дождётся ли он возвращения Ваньши? Одному Богу известно.

Успокаивало одно: пока пушка не выстрелила ни с одной пристани. Это означало, что лёд на реке ещё не вскрылся. С Аверьяном увязался Лоська, охотничий пёс, который привык сопровождать своего хозяина по лесу. Охотник хотел пса привязать, оставить дом сторожить, а потом смекнул, что Лоська может пригодиться на пристани для поисков внука.