– Не плачь, Катерина, не он первый, не он последний. Вернётся… они все возвращаются…

Последнюю фразу, правда, он произнес с непонятным Федьке выражением, как будто сожалел о ком-то. И неожиданно погладил вошедшего сына по голове, чего не делал никогда в своей жизни. От такой неожиданной ласки Федька, весь день и всю дорогу к дому крепившийся от переполнявшего его чувства горя, расплакался навзрыд, кинулся к матери, уткнулся ей в подол домотканой юбки.

– Тебе скоро пятнадцать будет, чего ревёшь, как баба, – с укором говорил отец. Взял жилистыми руками с сильными пальцами половину каравая черного хлеба и стал нарезать на куски. – Лучше сядь к столу, повечеряем да подумаем, как собраться, как письма нам писать будешь. В Париже в нашей торговой конторе мой знакомец работает, мы с ним вместе в школу заводскую ходили. Будешь ему весточки передавать о себе, а он – нам… Знакомый приказчик сказывал, что вас сначала в Питербурх доставят, там паспорта заграничные выправят, а потом уж во Францию. Мать сняла с печной загнеточки[10] и поставила на стол котелок с похлёбкой. От супа шёл знакомый вкусный запах картошки и лука. Федька почувствовал, как проголодался.

Отец долго молчал, а потом вдруг неожиданно резким голосом сказал:

– Если окажешься в воде, плыви к берегу, держись подальше от барки, чтобы она не затянула тебя под себя. Гони страх…

Чуть успокоившаяся Катерина при этих словах зарыдала ещё громче.

– Тьфу, сырость развела! – рассердился Густомесов-старший. – Вон Швецов Фотий Ильич, тоже на караване сплавлялся. А теперь он кто? Теперь управляющий по технической части всех заводов! К нему вон из-за границы сколько ученых да геологов за опытом приезжают!

– Как мы узнаем, что с мальчиками всё хорошо? – всхлипнула Катерина. Это ж пока письмо от твоего знакомого придет, я с ума сойду.

– Сегодня Фотий Ильич на завод приходил. Сказывал мне, что осенью в столицу поедет, чтоб там караван встретить. В этом году важный груз повезут, по императорскому заказу – малахит на строительство собора, Исаакия. Вот Швецов нам про Федьку нашего все и расскажет, когда вернётся. Ну, что, полегчало тебе?

…Ещё никогда Федька не слышал таких интонаций в голосе отца, даже когда с ним случилось несчастье в их домашней мастерской. Никита Густомесов в свободное от службы время выделывал всякие вещицы из малахита. Этим на Среднем Урале никого не удивишь – малахит ведь, по сути, руда, а потому его около шахт много можно найти – мелких и средних размеров. Если есть желание, глазомер, талант – выправи инструмент да и вытачивай из камня бусы, кольца да серьги, да шкатулки всякие… Но вещи, которые выходили из-под рук Никиты Густомесова, были замысловаты, изящны и хорошо покупались. Федька, ещё мальцом помогал отцу. И вот однажды, когда Никита резал пилой кусок малахита на тонкие плитки, пила сорвалась, и край её пришелся на руку Федьки… Хлестанула кровь, мальчишка заорал от боли. Отец хладнокровно оторвал от подола рубахи кусок ткани, перевязал руку выше раны, чтобы остановить кровь, и только потом прижал к своей груди голову сына и тихо успокаивал: «Потерпи, сейчас пройдет, потерпи…»

Потом прибежала в мастерскую мать, стала ругать Никиту и обрабатывать резаную рану специальной мазью. Обошлось без нагноения, но шрам остался.

…Ни в одну семью весть о том, что их сын будет учиться во Франции, радости не принесла. На Урале все прекрасно знали, чем может закончиться «путешествие» на чусовском караване. С одной стороны, начало навигации на Чусовой для всех заводских поселков было праздником, так как именно этим – водным путём, открытым еще в стародавние времена, отправлялась продукция всех – казенных и частных – уральских заводов в Нижний Новгород, Астрахань, Москву и Петербург. А с другой – это был маршрут смерти, из которого люди домой могли и не вернуться, скончавшись либо из-за полученных травм, либо утонув в коварной реке.

Парадокс заключался в том, что в то время, о котором идёт речь, жители северных районов России, и Урала, в частности, НЕ УМЕЛИ ПЛАВАТЬ. Лето на Урале короткое, и вода в реках, текущих с гор, не успевала прогреться. Поэтому мальчишки, если и плескались в реке, то делали это на мелководье, в теплой воде. Да, они умели раскинуть сеть для ловли рыбы, сделать запруду, убить зверя, но плавать – нет. Этим искусством овладевали те, кто жил в более теплом климате – к примеру, волжане или донские казаки.

Известно, что в прежние времена – в многочисленных войнах, которые вела Россия, солдаты гибли во время переправ не от пуль противника, а от неумения плавать. Петр Первый, зная об этом факте, хотел внедрить в армии науку плавания, но не успел из-за решения других немаловажных проблем молодого государства.

Официально известен факт, что в 1829 году в русской армии впервые устроены были соревнования по плаванию. Сегодня их условия нас бы удивили: солдаты стояли вертикально в воде и двигались по дну, помогая себе руками.

Взрослые переживали за своих детей, не только потому, что расставались надолго, а элементарно опасались за их жизнь. Поэтому и школьное, и заводское начальство заранее оговорило детали «доставки» детей в столицу: мальчиков должны были посадить на разные суда на тот случай, что если какая-либо барка потерпит крушение, то подростки погибнут не все. Взрослые это понимали, а дети – нет… до того времени, пока уже во время плавания не стали очевидцами гибели бурлаков на маршруте.

Усть-Утка, речная пристань, на которую должны были приехать подростки, была построена ещё в начале 18 века, когда Акинфию Демидову пришла в голову идея сплавлять железо, произведенное на уральских заводах, по горной реке Чусовой. Он сам привел караван в Петербург. С той поры на берегах Усть-Утки и появилась каменная пристань. Здесь же, на верфи, строились коломенки, казёнки и барки. Рядом работала лесопильня, поставлявшая доски для их строительства. В складских помещениях скапливался в течение зимы товар: медные штЫки – отливки, похожие на длинный кирпич весом в полпуда[11], листовое железо и чугунные болванки.

В 1812–1814 годах эта пристань видела погрузку другого товара: пушек и ядер. Николай Никитич Демидов в те годы не только снабжал российскую армию оружием, но и в составе ополчения, сформированного на его деньги, принял участие в военных действиях, взяв с собой старшего сына – 14-летнего Павла.

К строительству барок приступали месяца за два до начала навигации. В основе конструкции судна – вертикальные борта и плоское дно, суживающееся у носа и кормы. Нос шире кормы примерно на 15–20 сантиметров, и при укладке груза больше старались нагружать носовую часть, чтобы центр тяжести барки смещался к носу. За этим при погрузке следил сплавщик – человек, который и поведёт барку по Чусовой. В носовой и кормовой части укрепляли пыжи – большие бревна. Поперек барки на днище укладывали средней величины бревна. К ним деревянными гвоздями пришивали днище и борта.

Рядом с пыжами вертикально ставили березовые столбы – огнива, до 30 см диаметром, на которые впоследствии наматывался толстый канат для торможения и остановки (на бурлацком языке – «хватке») барки. Вся внутренность барки – это сплошной трюм для укладки груза. А вот сверху в носу и корме устраивались палубы для бурлаков. Середина закрывалась крышей на два ската, в центре которой сооружалась высокая скамейка для сплавщиков. Руля у барки не было. Его заменяли 4 огромные весла – потеси, примерно 19 метров длины. На конце потеси, называемом губой, ставился самый сильный и опытный подгубщик, остальные бурлаки, а их было от 12 до 15 человек на весло, держались за специальные колышки-кочетки.

В деревне Усть-Утка, что расположилась на противоположном от верфи берегу, жили профессиональные сплавщики и мастеровые, обслуживавшие пристань, верфь, кузницу, плотину на ней, шлюз и склады. Это было не более 200 человек, занимавших с семьями около пяти десятков изб.