В большой комнате Фотий Ильич Швецов, взяв племянника за плечи, отвел в сторону, поинтересовался:

– Волнуешься? – и, не дожидаясь ответа, продолжал:

– Я тоже перед началом плавания на караване волновался и боялся. Обычно человек страшится того, что неизвестно. Совет дам только один: хоть и на разных с одноклассниками барках поплывёте, при любой возможности держитесь вместе. У вас одна цель – выжить, выучиться и вернуться. Здесь ваши матери, отцы, братья, сёстры… Вы сможете им помочь, когда вернётесь… Ты понимаешь, о чём я говорю? – Фотий Ильич смотрел племяннику прямо в глаза, вкладывая в сказанное смысл, понятный любому крепостному, мечтающему о свободе.

Илья, не отводя своего взгляда от лица Швецова, молча кивнул, потом почти шёпотом ответил:

– Я понял. Я буду стараться.

…Фотий Ильич Швецов был легендарной личностью на Урале. Он первым из крепостных, получив образование в Европе, стал горным инженером и ученым. В тридцать лет был назначен управляющим Меднорудянского рудника, занимался технологий изготовления стали, созданием плавильных печей и паровых машин. Участвовал в научной экспедиции немецкого ученого Александра Гумбольдта и благодаря ему, был освобожден от крепостной зависимости. В 1835 году совершил мировое открытие, рассчитав местоположение грандиозного месторождения малахита в шахте «Надежная» и опустив выработку под руслом реки Рудянки. О его открытии сообщили отечественные и зарубежные газеты. На Урал стали приезжать ученые, минерологи, горные инженеры со всего мира, чтобы увидеть уникальную глыбу в сорок тонн. Швецов организовал специальный грот со смотровой площадкой на глубине десятиэтажного дома.

Ученики выйской школы тоже спускались в эту шахту, чтобы не только рассмотреть уникальную находку, но и увидеть, как правильно делать крепёж месторождения.

Лестницы, по которым они спускались вниз, были деревянными, с узкими ступеньками. Подростки пользовались такими же лестницами во дворах своих домов – они нужны, чтобы забраться на высокое дерево, крышу дома или амбара. Лестницы были на 30–40 ступенек. Переставив ногу с последней ступеньки, человек оказывался на небольшой площадке. После неё вниз – новая яма и ещё одна лестница, ведущая вниз. Деревянные срубы были узкие, так что если человек был крупного телосложения, то он касался стенок спиной.

Чем дальше проходил спуск, тем жарче становилось. Пот лил градом не только от температуры, но и от усилий, которые требовались, чтобы спускаться по нескончаемым лестницам. У многих учеников здесь работали отцы, так что особых объяснений им не требовалось. Дорогу освещали шахтерскими фонарями. Так они оказались на глубине, под руслом речки Рудянки.[13] Потом шли по узкому коридору, нагнув головы. Тишину нарушали только их собственное дыхание, шум реки над головами, иногда показывался впереди огонёк и звучало:

– Посторонись!

Это рабочий, толкавший впереди себя тачку с породой, просил «экскурсантов» прижаться к стене и пропустить его. Потом попадались похожие на пещеры углубления, где из стены добывали малахит. Рабочие вырубали его топорами, затем камни подбирали лопатами, насыпали в тачки и увозили по коридорам на рудничный двор, а уже потом поднимали специальными приспособлениями на поверхность.

Малахит из Меднорудянского месторождения был настолько красив, что именно его архитектор Огюст Монферран выбрал для оформления колонн иконостаса Исаакиевского собора в Петербурге.

В 1843 году в составе весеннего каравана шло три барки с малахитом, предназначенным для Исаакия. Этим фактом и объяснялось присутствие на пристани самого Фотия Швецова, занимавшего на тот момент пост управляющего по технической части нижнетагильского горнозаводского округа.[14]

Подростки отправились на берег пристани, казёнку нашли быстро, потому что её мачту украшали цветные флажки, о которых предупредил Николай Петрович. На палубе дежурил водолив, назвавшийся Михеичем. Он был в тулупе и войлочной шляпе. В апреле у воды всегда холодно, а если ты бессменно в должности водолива должен присутствовать на барке, то одеваться нужно тепло.

– Слышь, паря, ночью ни одна барка не выйдет, – говорил Михеич хрипловатым голосом. – Так что вы лучше найдите место, где спать будете. А хоша и у меня на барке, в балагане. Я костерок разведу, чай согрею. А утром пойдете искать своих сплавщиков.

Подростки, жившие в заводском поселке и уходившие из него только в лес или на покос, были настолько потрясены и оглушены увиденным, что воля их была парализована. Поэтому предложение водолива оказалось как нельзя кстати. Хотелось есть, спать и знать больше о том, что они уже увидели и о том, что им предстоит.

Михеич оказался на редкость разговорчивым. На их «Это что?» и «Это для чего?» он охотно отвечал.

Сейчас главный на барке он, водолив, отвечает за сохранность груза и самой барки. Если обнаружится в ней течь, должен её ликвидировать. Он же – и плотник, и завхоз. Но самый главный человек на барке во время навигации – сплавщик. Он командует бурлаками, и от его знаний и умений зависит жизнь всех людей, плывущих на судне.

Посвящая новых знакомцев в подробности предстоящей путины, Михеич сноровисто развел костерок на камнях, повесил над огнём медный чайничек, бросил в него сушеных ягод, выложил ломти хлеба на стол из берестяного короба, варёную в мундире холодную картошку. Увидел, что мальчишки собрались выкладывать свои «подорожники» и остановил их:

– Ешьте пока, что дают, а своё приберегите.

Поели, напились чаю вприкуску с кусочками сахара. После многочасовой неизвестности забрезжила хоть какая-то определенность, спало напряжение, одолевала дрёма.

Из разговоров приходивших на казёнку к Михеичу бурлаков мальчишки поняли, что главное сейчас – ожидание. Все напряжены от того, что приход весны затягивается, а с ним задерживается и начало навигации. Сплавщики опасались, что вода в реке уйдет под так и не вскрывшимся льдом… И что если до первого мая паводок не начнётся, крестьянские артели сбегут, как это бывало уже не раз. Для крестьянина первое мая – Егорьев день – рубеж, после которого он должен быть только в своей деревне, чтобы начать пахоту. Не вспахал, не посеял – остался голодным сам и семья вместе с тобой. Сплавщики вспоминали прошлые годы, когда в Усть-Утке крестьяне, которым не позволяли уйти с пристани, начинали бунты, усмирявшиеся дежурившими здесь оренбургскими казаками.

У мальчишек путались в голове непонятные слова, которыми были насыщены разговоры встревоженных взрослых. Стало совсем темно, гости водолива разошлись, а от реки ещё больше потянуло холодом. Михеич выдал мальчишкам толстые рогожи, подбросил поленья в костер, устроенный на каменном очаге.

Ночная пристань поражала. С палубы барки видно было множество костров, у которых грелись, ели и спали бурлаки. Это напоминало военный лагерь, который расположился перед крепостью, отдыхая перед штурмом. Только штурмовать люди собирались не крепость, а горную своенравную реку, которая каждую весну убивала своим крутым и непредсказуемым течением людей, вознамерившихся её покорить.

Погрузка на суда шла и ночью. Работали посменно. По сходням с грузом поднимались вереницы людей, затем спускались за очередным тюком… Крики, скрежет металла, ругань и пьяное пение. Бурлаки, свободные от погрузки, получив аванс, тут же шли его пропивать в кабак, который и ночью был открыт для жаждущих. На пристани дежурил военный офицер с командой казаков, чтобы не допускать драк, которые сопровождают любое кабацкое гуляние. Казаки пресекали излишнее веселье.

Усталость взяла своё, и мальчишки заснули у костерка.

Утром, как договаривались, Густомесов остался на казенке с Михеичем, а Швецов с Сохниным разыскали барку Завалишина.

Прохор был высоким, бородатым мужиком, сыпавшим шутками-прибаутками, сдобренными матом. И делал это так мастерски, без нажима, что матерные слова воспринимались как стихи.