Между ними с бабушкой протиснулся Остин:

– Можно мне конфету?

– Что случилось с леденцом, который тебе дала сестра? – рявкнула на него Мэйфэн. – Опять уронил?

Вспомнив свою оплошность, мальчик поморщился и заплакал.

Айви знала, что ее брат ненавидит эти походы. В пять лет ему не хватало проницательности и сдержанности, которыми обладала сестра в его годы. Он мог завопить во все горло, колотя пухленькими ручками по земле, пока Мэйфэн не успокаивала его обещанием новой игрушки: «Хочешь машинку за доллар или, может, сходим в „Макдоналдс“?». Подобные выходки со стороны Айви были неприемлемы, но младшему ребенку – и тем более мальчику – в семействе Линь потакали абсолютно все.

Сама Айви жалела о том, что родилась девочкой. Особенно остро она почувствовала это в двенадцать лет, когда, проснувшись утром, заметила на трусах матовое, похожее на ржавчину пятно. Все ее страхи насчет полового созревания только подтвердились. Нань никогда не красилась и не ухаживала за кожей. Она самостоятельно стриглась и каждое утро умывалась простой водой, а затем вытиралась обычным полотенцем. Одну неделю в месяц пользовалась самодельной тканевой прокладкой (в первые дни утолщая ее бумажными полотенцами), которую каждый вечер стирала в раковине и вывешивала сушиться на балконе. Американки же имели все необходимое для своих многочисленных нужд: одноразовые прокладки, тампоны, лифчики, бритвенные станки, пинцеты. Айви даже подумать не могла о том, чтобы попросить что-нибудь такое и для себя. Сама идея об эпиляции ног или подмышек только из эстетических соображений вызывала у ее матери такой ужас, будто с людей заживо снимали кожу. Более того, на этот счет Нань и Мэйфэн полностью сходились, поэтому Айви стоило рассчитывать только на себя. В то время она как раз перешла с барахолки на два крупных городских гипермаркета: «Кеймарт» и «Т. Дж. Макс».

Ее первой добычей стали тампоны, блеск для губ, коробка валентинок и упаковка одноразовых станков. Позже, набравшись смелости и опыта, она принесла домой резиновые сандалии, спортивный бюстгальтер, тушь, кольцо-хамелеон зеленовато-голубого цвета и, наконец, самый ценный трофей – дневник в кожаном переплете с золотистым замком. Всю эти сокровища она рассовала по самым отдаленным уголкам ящиков комода. По ночам она доставала ежедневник и записывала в него красивые цитаты из прочитанных романов: «…ибо то, что зримо, проходит и исчезает, но то, что незримо, живет вечно». А в последних двух классах средней школы стала писать любовные письма Гидеону Спейеру: «Сегодня мне приснился необычный сон. В нем было столько страсти, что я проснулась от боли… Я держала твое лицо трясущимися руками… Если бы я не боялась приблизиться к тебе… Если бы ты не был таким идеальным…»

Так Айви и росла, подобно упрямому сорняку, который пытается стать прекрасным цветком несмотря на свои корни. Годы бабушкиных уроков вкупе с американскими ценностями каким-то странным образом укрепили в ней непоколебимую веру в «особые» навыки, без которых не станешь хорошей тинхуа девочкой в глазах окружающих. Айви любила быть хорошей девочкой, хотя никогда бы не призналась в этом. Она не была ни жадной, ни небрежной. И самое главное – она никогда не попадалась. Ее грела мысль о том, что если ее и поймают с поличным, обвиняющий ничем не сможет доказать свои претензии – ведь за все эти годы она научилась не только красть, но и отлично врать.

Кроме Мэйфэн о проделках Айви знал только Роман Ру, живший по соседству. Это был семнадцатилетний мальчик, худой как щепка, с темными волосами и серо-голубыми глазами, машинально сужающимися при виде дураков с латиноамериканским прошлым, которые постоянно вертелись вокруг него и презирали худощавых болванов (глистов в скафандре), калек, собирающих продовольственные талоны (ленивых пиявок), бесполезного школьного учителя, считавшего, что миром правят отличники, а еще – его безмужнюю мамашу, прошедшую не по одним рукам проститутку, хоть никто и не осмеливался говорить об этом в его присутствии.

Они познакомились четыре года назад. Айви заметила его на заднем дворе Эрнесто Моретти, который каждое лето вместе с родителями проводил на мысе Код, о чем обычно начинал хвастаться еще за несколько месяцев до поездки. Как только блестящий красный седан семьи Моретти исчез на горизонте, Роман принялся отвинчивать болты на тяжелом черном замке, висевшем на двери деревянной пристройки. Мэйфэн учила внучку не лезть в чужие дела (самое сильное дерево всегда срубают первым), однако в этот раз она ослушалась заветов бабушки и крикнула:

– Что ты делаешь?

Роман тихо ругнулся, но оправдываться не стал, чем еще сильнее подогрел интерес соседки. Айви уже давно приметила его; она чувствовала, что под нелюдимой внешностью скрывается родственная душа. Этот мальчик постоянно шатался по району в поисках легкого заработка: то принесет чьи-то продукты, то выкопает из снега застрявшую машину, хотя к их старенькому «форду» ни разу не притронулся – дохлый номер, и надеяться на наживу не стоит. И сейчас в его взгляде читалась непокорность; он даже ухмыльнулся, будто говоря: «А что я, по-твоему, делаю?»

Айви хотела было обронить слово «полиция», но никто во всей округе Фокс Хилл, включая их семейство, не доверял органам правопорядка.

– Постоять на шухере?

– Кто ты такая?

От удивления черные брови Романа поднялись до самых волос.

– Соседка, – ответила девочка, назвав ему свое имя.

– Встань там и свистни, если вдруг кто-то поедет.

Айви опустилась на траву среди толстых деревьев и сделала вид, что собирается немного перекусить и приклеить пару наклеек в альбом «Клуба нянек». Ее глаза неустанно смотрели на извилистую дорогу в ожидании какой-нибудь машины; впрочем, на горизонте было пусто. Спустя пять минут Роман выкатил из сарая колеса от велосипеда Эрнесто. «Так ему и надо», – добавил он. Айви спросила, что между ними произошло, но Роман ничего не ответил. Он повесил на место замок, стер отпечатки пальцев (видно, опытный вор; Айви не могла не впечатлиться), и, выхватив у нее из рук альбом, перелистнул пару потертых страниц. Это произошло так быстро, что Айви даже не успела толком отреагировать. Роман посмотрел на нее насмешливо, даже немножко с жалостью:

– Ого, какая жуть!

По всему альбому были расклеены подписанные глянцевые снимки девочек «Клуба нянек»: Кристи, Стейси, Мэри Анн, Доун, Мэллори. Единственной азиаткой среди них была японка Клаудия Киши, но Айви заменила ее собственной фотографией в любимом синем платье с кружевными рукавами и поясом с ладонь шириной.

– Это просто баловство.

– Ага, конечно. А я Санта Клаус.

В тот день Айви так и не пообедала. Они с Романом провели остаток дня на полуразрушенной детской площадке с пластмассовыми горками и ржавыми качелями, угощая голубей бутербродами из картофельного хлеба и копченой колбасы. Их встречи продолжались до конца лета. Парк. Библиотека. Магазин «Севен-Элевен». Речка. Детская площадка, на которой они лениво обрывали кусты ежевики, торчавшие сквозь проволочный забор. Однажды Роман принес с собой слегка потрепанную тетрадь с чернильными рисунками домов с пропеллерами, велосипедов, летающих на мыльных пузырях, и машин с огромными черными крыльями, словно у летучих мышей. Так он открывался перед Айви. Взамен она делилась с ним своими любимыми библиотечными книгами, а как-то раз даже великодушно переписала одно стихотворение Сильвии Плат на отдельный лист розовой бумаги, который неожиданно нашла в одном из журналов. Одной рукой даешь, другой – забираешь. Но она решила умолчать о причудах матери, китайских корнях родителей и магазинных кражах. Только глупец способен раздавать знания просто так – а ведь их, как и деньги, никто никогда не возвращает.

На следующее лето Айви раскрыла еще один секрет Романа. Покупая ветчину на школьные бутерброды в магазине мистера Моретти, она случайно уронила четвертак в отделе газированных напитков. Монетка укатилась к слегка приоткрытой лакированной двери красного цвета с медной ручкой. Внутри кто-то был. Послышался шепот, сопровождаемый сначала тяжелым вздохом, а затем тихим мужским стоном. Подумав, что кому-то плохо, Айви посмотрела сквозь щель и увидела массивный черный стол, рядом с которым стоял отец Эрнесто. На коленях перед ним сидела мать Романа: костлявые руки обнимают его за крупную талию, щека прижата к бедру.