Всё-таки Хиггинс виртуозно однообразен. Но как же он восхитителен! И кофе чудесен! А вот яичницу передержал. Желток должен быть склизким: так приятнее обмакивать в нём тосты».

Он любил с утра немного поворчать, сознательно раззадоривая мозг диссонирующими колкостями. В действительности же перспектива выполнения обязательной части в выходной день его нисколько не омрачала; она его радовала.

Причина этой радости скрывалась в том, что величайшим удовольствием для себя он считал умственную работу. Он чувствовал её физически: она так нежно поглаживала его мозг, что в иные минуты он готов был посвистывать и стрекотать от счастья, как дельфин в море. Бывали, правда, и другие ощущения, которые нравились ему даже больше. Эти ощущения он сравнивал с тем, будто некий былинный седобородый пахарь бороздит увесистым плугом его извилины, охватывая новые, никому неведомые, целинные поля.

Второй его страстью была скорость. Сегодня ему предстояло промчаться полтора часа по автомагистрали к водохранилищу под Тверью и открыть сезон по сап-серфингу. Для этого ещё с вечера в багажник его оранжевого родстера было уложено всё необходимое, бак был наполнен до уровня «full tank», к крыше прикреплены борд и весло.

Потягивая кофе и размышляя об обязательной части, он даже не задумался о том, зачем эта аспирантка рассказала такие подробности про автосервис? Зачем назначила зачет в субботу? Зачем у себя дома? Ему был важен сам спецкурс. Он выбрал его сознательно и честно посетил все шесть занятий, несмотря на то, что уже после первого понял, что курс был не оригинален, а шел по академической схеме, без интриги, без конфликта и попыток опровергнуть теории Римана. Он хотел, было, поднять волну и предложил развернуть широкую дискуссию, но… Но в ответ услышал, что «часы для курса ограничены, и позволить себе такую роскошь, как широкая дискуссия, мы не можем».

Молодой человек был молод… Или – нет, правильнее будет сказать: молодой человек был юн и поэтому во многом прямолинейно непосредственен. Он ещё не знал, что для того, чтобы добиться чего-то от женщины, её нужно заинтересовать, а сделать это вернее всего можно только окольными путями.

Кроме того, в разрешении вопроса о дискуссии он не нашел поддержки со стороны приятелей-однокурсников, большинство из которых записались на спецкурс по иным соображениям. Как будущие ученые они с вожделением жаждали опытным путем проверить возможность сопряжения в одном теле таких несовместимых параметров, как длина стройных ног в сто семнадцать сантиметров и спецкурс по дискретной геометрии.

«Значит так, – думал он, посматривая в окно на игру солнечных лучей на листьях деревьев, – в библиотеку иду к открытию, к девяти. Одного часа, полагаю, мне должно хватить. Потом – к Венере Марковна. Живет она недалеко. В половине одиннадцатого буду у неё. С ней разберусь за двадцать минут: пять минут на протокольные формальности в прихожей, десять минут на зачет и пять минут на форс-мажор. Кажется, у женщин в любом деле случается форс-мажор. После этого пулей домой и в седло! Полчаса на пробки, выезжаю на трассу и дальше свободный полёт».

«Венера Марковна, – сделав ещё один глоток кофе, размышлял он дальше. – Любопытно, что будет, если назвать её не МАрковна, а МаркОвна? Хотя, мне кажется, она к невинной иронии не расположена. Я заметил, что у нас в университете женщины-ученые вообще не восприимчивы к юмору. Впрочем, женщина-ученый – уже смешно само по себе».

– Стоп! – сказал он вслух, и дальше обратился к себе уже мысленно: «Возьми себя в руки. Если явиться к ней с таким настроем, то форс-мажор затянется надолго. Как там Семён объяснял: «к Венере Марковне нужно подойти с уважением. У красивой женщины чувствительно развит комплекс недооцененности ума. Она ведь реально умная. Да, да, не смейся. Если хочешь получить зачет, засунь своё «ученое эго» в… куда бы тебе его засунуть?»

Он посмотрел на часы.

07:00. – Пожалуй, ещё чашечку, – сказал он.

Вновь загудела кофемашина. Пока кофе струился в чашку, он подошел к высокому до потолка стеллажу с книгами и журналами, достал блокнот и взял карандаш. После этого он вернулся за стойку, переставил чашку на блюдце и раскрыл блокнот.

– Ну что же, поехали. Что мы имеем? – сказал молодой человек и начал набрасывать чертеж. – А имеем мы вот что: два электромагнитных диска расположены перпендикулярно друг к другу. Примерно, так; да, точно, вот так (и он нарисовал нечто похожее на Сатурн в двумерной плоскости и опоясывающий его пояс астероидов). Диски у нас должны вращаться при помощи электродвигателей (он тут же изобразил два двигателя) с фиксированной скоростью, один – по часовой стрелке, другой – против. Это хорошо.

Рядом с чертежом он начал выписывать формулу соотношения скоростей. После этого он вновь вернулся к чертежу и в центре пересечения колец дорисовал нечто похожее на полупрозрачную капсулу – такую, в которых обычно человека вводят в состояние искусственной гибернации (говоря иносказательно – «гроб хрустальный»). Капсула не была к чему-либо прикреплена, она просто висела в воздухе.

Хотя чертил он очень наглядно, для ясности к каждой детали установки были подведены стрелочки с необходимой расшифровкой.

– Теперь раскручиваем и вызываем актигравитационный вихрь. Для этого нужна самая малость: обеспечить флуктуацию квантов. Что делаем? Компенсируем электрон-протонные пары и вуаля – физический вакуум, как говориться, налицо.

Напротив каждого диска он подрисовал несколько кругообразных линий, имитирующих вращение, и, глядя на то, что получилось, задумался.

– Э, нет! Ничего не «вуаля». Дураку же видно, что не «вуаля»! Как, интересно знать, ты собираешься обеспечить стабильность в среде с повышенной энергетической плотностью и снизить теплоотдачу? Об этом ты не подумал? – спрашивал он себя. – У меня же в таких условиях капсула сгорит; сгорит даже при малых оборотах. Важно, первое, определить состав сплава каждого диска; второе, сделать их полыми и закачать в них газ.

И, отойдя от чертежа, он полностью погрузился в расписывание формул.

Полнолуние выжгло меня изнутри

«Терапевт», Б.Г.

Суббота. Предобеденное утро. Проснулся. Глаза не открываю. Прихожу в сознание. Точнее, сознание пытается прийти в меня. Я чувствую, как оно, сутулясь, сидит в кресле напротив моей кровати, нога на ногу и руки замочком обнимают коленку. Оно безотрывно и с прищуром смотрит на меня. Однако в этом взгляде нет осуждения. В нём щемящая сердце жалость как у большого лохматого пса, который безропотно ждет, когда же, наконец, хозяин выведет его на прогулку.

В голове тектонические сдвиги серых пород мозга; ощущаются первые толчки. Мысли мои одиноки и сразу из множества областей. Они разлетелись в разные стороны, словно бабочки. Поймать их практически невозможно. Я добыл сачок, бегаю по поляне, мну цветы голыми пятками, отчаянно пытаюсь схватить хотя бы одну бабочку. Поймал! Наудачу, ей оказался Володька Ленский, с которого всё началось, и который довел меня до потери человеческого облика.

– Послушай, пойдем уже! – упрашивает он меня. – Если будешь вечно сидеть над книгами – сойдешь с ума.

С этой фразы в памяти начинает восстанавливаться цепь событий вчерашнего дня. Картина рисуется такая: я полулежу на подоконнике в своем номере в общежитии, изучаю справочник по теплометрии; мой неугомонный друг уже полчаса стоит рядом и нудит про очередную нестандартную пятницу.

– С каких это пор геомеханик стал специалистом по психологии? – спрашиваю я.

– С тех самых. Прослушал на первом курсе лекцию о значении плюса и минуса в жизни, о том, что день обязательно сменяет ночь и если за приливом не последует отлив, то Земля соскочит к чертям со своей оси. Законспектировал – теперь руководствуюсь.

– Володь, отстань. Ты со своей примитивной философией готов любую кислоту себе в мозг влить. Тебе нравится – трави себя, сколько влезет. А меня оставь в покое.