– Да кто тебе сказал, что клуб – обязательно кислота?

– В чём ты хочешь меня убедить? Я тебя не первый день знаю и насквозь вижу. Ты же один из тех совестливых типов, которые каждый раз, отправляясь в загулы, держат в своей голове мысль: нет, я не такой, я только так – на время, а на самом деле, я с высшим образованием, почти с ученой степенью и работа у меня интеллектуальная. Я вот поразвратничаю, а после этого вернусь домой, раскрою на пятой странице «Самое само», постараюсь осилить инобытие вещи, вновь ничего не пойму из прочитанного, но зато – приобщусь. Потом что? В театр – на классику. На следующий день – в Третьяковку и Пушкинский. В понедельник на работу. Внесу вклад в общее благо, поговорю в коллективе о высоких материях, о ситуации на сырьевых рынках, ближневосточном урегулировании и гендерной политике. И в целом за неделю через такие медные трубы пройду, что очищусь от всей этой гламурной скверны и информационных потоков, которые льют на меня клубная жизнь и дядя СМИ. Вот так. Успокаивай себя дальше и иди один.

– Фил, не преувеличивай.

– Это я еще преуменьшаю. И вообще, Володь, давно хотел тебе сказать: смени образ жизни и заодно фамилию, а то до тридцати не дотянешь.

– Зануда! – сказал Ленский и ушел. Дверью, однако, не хлопнул.

Я открыл глаза. Пошевелил рукой. Бабочка упорхнула. Свет из окна мне не понравился и, моргнув полтора раза, я снова погрузил себя во тьму.

Все-таки я с ним сходил. Чтобы уже совсем отстал.

* * *

Пришли в клуб. Заняли столик. Сделали заказ. Володька неторопливо выпивает, я неторопливо закусываю. Шум от музыки вокруг неимоверный. Пытаемся о чем-то друг друга перекричать. Не получается. Он куда-то исчез. Я остался один. Из праздного любопытства оглядываю зал и задаюсь вопросом, кто из пришедших искренне веселится и выплескивает избыток энергии, накопившейся за рабочую неделю. С трудом в это верю. Но убеждаю себя, что – да, судя по всеобщему гомону, веселятся, что-то выплескивают и, похоже, делают это не без удовольствия. Ибо всего через край – алкоголя, табачного дыма, полуобнаженных тел, криков и хохота, замутненных взглядов, перепачканных носов. Вся эта гремучая смесь по воздуху начинает проникать мне в мозг, в легкие, в кровь, искажая восприятие реальности, несмотря на то, что к спиртному я ещё не притронулся.

Бабочки между тем всполошились неимоверно. Они потеряли плавность хода и словно мухи стали резко прочерчивать хаотичные линии в воздухе, оставляя за собой шлейфы из разноцветной пыльцы. У меня закружилась голова. Я отложил сачок в сторону и перестал охотиться. Присев на густую мягкую траву, я обнял свои колени двумя руками и, положив на них подбородок, принялся наблюдать за этим чешуекрылым безумием. Взгляд мой самопроизвольно стал перескакивать с одной бабочки на другую. Если бы кто-нибудь увидел, с какой бешеной скоростью в это время бегали мои глазные яблоки за опущенными веками, то немедленно бы разбудил меня и принес стакан воды. Но никого рядом не было, и я продолжил то ли спать, то ли мучительно бредить.

Снова осматриваюсь в зале. Не без удивления отмечаю наличие в клубе нескольких спокойных столиков. Там сидят ещё трезвые люди; почему-то испытываю за них неловкость; сочувственно машу им рукой. Минут через пятнадцать возле меня появляется веселая симпатичная барышня. Желает познакомиться и пообщаться. Не возражаю. Чем занимаюсь? Разведкой. Ух, ты, очень интересно! Но, когда выяснилось, что речь идет о разведочной геофизике, ей стало не то чтобы «очень интересно», а вроде как даже скучно. Пойдем лучше танцевать, говорит. Мой уклончивый ответ устроил её еще меньше, чем рассказ о вихревых и магнитных аномалиях. «Ну, и дурак!» – сказала она. Не возражаю.

Девушка ушла. А жаль: я начал уже лелеять надежду на то, что ощущение неуюта и моего бессмысленного нахождения в этом месте с её появлением вот-вот рассеется. Но, нет – оно только укрепилось. И дело было, очевидно, во мне. Я знал, что нужно как-то соответствовать обстановке, но пока ничего не получалось. Чувствовал себя виолончелистом, пришедшим в баню во фраке со своей виолончелью и прямо так, не раздеваясь, вошел с ней в парилку. А там люди с вениками… и я такой. И понимаю, что не к месту, и разделяю осуждающие взгляды. Но я с другом. Он любитель пара, я – нет. Я пожертвовал для него своим временем, но виолончель, братцы, не отдам, не просите. И просить, говорят, не будем – сломаем о твою голову. Позвольте, отвечаю, я же никого не трогаю и на веники не претендую. Они – мне: «Пейзаж портишь». Ну, что ты с ними будешь делать? Стал сопротивляться. Пустил в ход смычок. Если бы не подоспевший Ленский, принялся бы разматывать еще и струны. Короче, всех разогнал.

Ух, что-то мне жарко. Совсем взопрел. Еще бы – попробуйте во фраке в бане не взопреть…

* * *

– Фил!.. Фил!.. Эй, Филипп, очнись! – пытается привести меня в чувство Володька. – Да ты, ваше сиятельство, никак выпивал тут без меня?

– Я не пил. На меня надышали, – говорю я и убираю со своего плеча его тяжелую лапу. Медленно возвращаюсь в реальный мир, оглядываю себя и вижу, что фрака на мне нет. Смотрю по сторонам – и виолончель тоже исчезла. Все-таки спёрли.

– Пошли, пересядем на улицу, – предложил Володька. – Там тише и дышать легче.

Понуро опустив голову, я стал просачиваться сквозь толпу из любителей танцпола и зигзагообразно огибать столики. Пока я так курсировал, в голове непроизвольно нарисовался вопрос: любопытно, а кому принадлежат эти ослепительно белоснежные длинные ноги, семенящие между мной и Ленским? Не скажу, что ответ в эту минуту для меня был более важен, чем сами ноги: именно благодаря этим маячкам я не сбился с пути в угаре клубного тумана и выбрался наружу.

Кислород мне был необходим как воздух. Я стал глотать его как рыба, которую выбросило на берег и теперь она даже не дышит, а, причмокивая губами, буквально откусывает большими ломтями этот воздух. Отдышавшись, я почувствовал, что мои бабочки начали затихать и словно опадающие листья плавно опускались на полевые цветы.

– Я ухожу, – формально буркнул я себе под нос и повернулся в сторону пешеходного перехода с твердым намерением уйти.

– Стоять! Раз уж ты согласился на этот эксперимент – доведи его до конца, – скомандовал Володька и, надавив руками мне на плечи, усадил меня за новый столик под навесом при входе в клуб. – Куда ты пойдешь? Это же просто неприлично: я же вас еще не познакомил. Вот, пожалуйста, это Фил – мой друг и по совместительству эксперт в области зондирования Земли. Фил, это…

Возникла пауза.

– Светлана, – помогла ему обладательница длинных ног.

– Да, Фил, это Света. Она лингвист, – подтвердил её показания Володька.

Я неуверенно привстал и поклонился. Володя выдвинул из-за стола кресло, усадил девушку и сам сел рядом с ней. Я тоже опустился на свое место, т.е. напротив них. Поставив локоть на стол, и подперев ладонью подбородок, я загрустил и от нечего делать стал рассматривать новую знакомую Ленского. Думаю, взгляд мой при этом был настолько придурковато-добрым и безобидно-отрешенным, что она нисколько не смутилась от такой откровенной бесцеремонности; а может, впрочем, как знать, ей было даже лестно, что юноша с интересной бледностью на лице всё своё внимание уделяет только ей. «Володя, конечно, эстет. Этого у него не отнимешь, – встрепенулись бабочки у меня в голове. – Стакан минералки бы сейчас не помешал… Нет, нужно все-таки встать и валить отсюда… Ноги, мои ноги, почему вы меня не слушаетесь? Какую дрянь распыляют в этом клубе?.. Ноги, ноги… Приятно всё же, когда у женщины красивы не только ноги».

Пока я пребывал в полузабытьи, Володя и Света наладили диалог.

– А в чём, собственно, состоит эксперимент? – спросила она.

– Я его, – Володька ткнул пальцем в сторону моего носа, – убеждал, что один такой бесшабашный вечер прочищает мозг лучше, чем годовой курс у психотерапевта. А он мне в ответ поведал историю о парашютисте, который неудачно приземлился в навозную яму и потом долго не мог отделаться от аромата органики. Последствия были катастрофическими. Затяжной прыжок привел к серьезному разладу в семье этого несчастного Икара, вплоть до развода. Жена оказалась у него созданием нежным, тонко чувствующим, и ушла к парикмахеру. Наш бедняга затосковал и во время очередного полета забыл надеть парашют. Вот такая притча о падении и воздаянии. Мол, смотри, по жизни, куда летишь и натягивай вовремя стропы.