Все это мало для нее значило. Она знала, что до Лэйкса очень далеко и народ там живет странный. Тамошние обитатели забавно одеваются и не расчесывают волосы. Слышала она про них и другие вещи, о которых взрослые говорили вполголоса, себе под нос, когда думали, что их не слышат. Вещи, которых Алис толком не понимала. Но сейчас она только и мечтала попасть домой. Ей ужасно хотелось пи́сать, и чем больше она думала о том, что скажут мама и папа, тем больше боялась, что не сдержится и помочится прямо в повозке.

– Приехали, – сказала наконец Алис. – Это здесь.

Паул подъехал к самому крыльцу, но Алис внезапно расхотелось вылезать из фургона. Ей вдруг стало ясно, что в дом лучше не входить. Острое предчувствие, возникшее глубоко внутри, придавило ее к сиденью.

– Хочешь, я пойду с тобой, дочка? Чтоб тебе полегче было с мамкой-папкой?

– Ага, – сказала Алис. – Наверное.

Но на самом деле Алис хотела совсем другого. Она хотела оставить все как есть, а в дом не заходить совсем. Но Паул уже выбрался наружу и снял ее с повозки, а потом постучал в дверь дома.

Ответа не было.

Он снова постучал, потом еще раз, уже громче. Так громко, как никогда не стучат, если рассчитывают, что дома кто-то есть и стук услышат. Но ответа опять не было.

– Что ж, почему бы не зайти, – сказал Паул, толкнул дверь, и они вошли внутрь.

В доме было тихо. И холодно. Алис поежилась. Кухня пуста, огонь в очаге не горит. Солнечный свет бьет в окна, яркий и холодный. Все не так, как должно быть. Алис почувствовала, что Паул тоже заробел.

Растерянно улыбаясь, он предложил:

– Ну что ж, девчушка, давай-ка ты подождешь здесь, а я пойду посмотрю.

– На что посмотришь? – спросила Алис.

Паул открыл было рот и снова закрыл его. Потом опять открыл:

– Посмотрю, что к чему.

Алис села на стул у кухонного стола и принялась ждать. Она глядела сначала на дрова в очаге, потом на следы чайных чашек на столешнице, на длинные бороздки от ножа.

Она прислушивалась к шагам Паула, неторопливым и уверенным. Вот открылась дверь, снова шаги, затем тишина, а дальше раздался и повис в воздухе один-единственный звук – полукрик-полувздох. Алис вскочила и побежала на звук.

Паул стоял у кровати ее мамы и папы, и Алис увидела, что они оба лежат такие же неподвижные, как и всё вокруг. И она поняла, что родители умерли. Она уже видела такое, когда умер старый пес ее подруги Гэнор, и они нашли его тогда под задним крыльцом. Есть в мертвых нечто такое, что отличает их от живых.

Алис не издала ни звука, но Паул все равно дернул головой в ее сторону:

– Нет, дитя. Нет-нет. Нельзя тебе смотреть.

Алис метнулась мимо него и схватила мамину холодную руку. Но это больше не была мамина рука, и это была не мама. Мама ушла, осталось лишь тело, из которого вынули все важное. Остались только оболочка и тлен. В голове у Алис громко и настырно зазвучала страшная колыбельная, которую она тут же поклялась больше не петь никогда в жизни:

Паул пытался уговорить Алис подождать в фургоне, пока он сходит за помощью, но она не соглашалась. Девочка крепко вцепилась в его руку, и он так же крепко ее держал. И они отправились вместе.

Паул постучался в первый же дом. Потом еще раз и еще. Алис не знала, как себя вести, но ощущала его страх. У нее в душе был один только холод, ее била дрожь, и стучали зубы.

Потом послышалось шарканье шагов за дверью, и Алис через кожу руки ощутила облегчение Паула.

Открыла им Инид. Ей было пятнадцать лет – почти взрослая по сравнению с Алис. Инид вышла в одной ночной рубашке; спутанные волосы спускались по плечам. Она по-детски терла глаза кулаками.

– Прошу прощения, – сказала она и смутилась, как будто сама не знала, за что просит прощения, но чувствовала мучительную неловкость.

– Где твои мать и отец? – спросил Паул.

– Они… – Инид замолчала и оглянулась, а потом снова посмотрела на Алис и Паула.

– Дитя! – Паул говорил слишком громко. – Что-то случилось? Все ли обитатели дома благополучны?

Вид у Инид был очень странный, но Алис поначалу не могла сказать, в чем тут дело. И вдруг до нее дошло. Гордость Инид, ее глаза, были светло-голубого цвета, как небо на рассвете. Но нынче утром их поглотила чернота, голубизна осталась только тоненькой каймой, окружающей бездонные черные зрачки. Инид молча смотрела на Паула, и он прошел мимо нее в дом, таща Алис за собой.

На кухне он остановился и повернулся к Алис:

– Дитя, на этот раз послушай меня. Останься здесь, а я пойду посмотрю.

Алис не стала спорить, у нее не было никакого желания возражать. Она обернулась. Инид стояла посреди кухни, но будто не понимала, где находится. Тогда Алис вспомнила о сестрах и брате Инид. Словно надеясь увидеть их сквозь толщу перекрытий, она подняла взгляд к потолку, потом подошла к Инид и взяла ее холодные руки в свои. Инид такая большая, а она, Алис, такая маленькая. Но ей невыносимо было оставаться единственной неспящей в деревне, если не считать Паула. И потому она сделала то единственное, что пришло ей в голову. Алис отыскала кувшин с водой – такие найдутся в любой кухне, – а потом опрокинула его прямо на Инид.

Девушка взвизгнула и отряхнулась, и когда Алис снова взглянула ей в глаза, оказалось, что они снова голубые, а не черные. И Алис сразу почувствовала себя не так одиноко.

Инид протерла глаза и уставилась на Алис так, будто впервые ее увидела.

– Мои родители, – проговорила девушка. – Где они?

Они были мертвы, как и родители Алис. И в каждом доме, куда они заходили, было то же самое. Паул больше не пытался стучать, он сразу проходил в дверь и видел одинаковую картину. Все дети до пятнадцати лет были живы и спали глубоким сном. А их родители, старшие братья и сестры, тетушки и дядюшки, бабушки и дедушки… все были мертвы. Выпотрошены. За одну ночь Гвенис стал обителью сирот и пустых оболочек.

Инид оставила брата и сестер спать, но попросила Паула разбудить Мадога, ее пятнадцатилетнего суженого. Очнувшись, Мадог тоже оставил двух младших сестер в кроватях, а сам пошел вслед за Паулом и Инид. Они расположились на кухне в доме Алис. Паул притих, и дети тоже. Напуганные, Инид и Мадог крепко держались за руки, сама Алис не выпускала ладонь Паула.

Теперь девочке стало по-настоящему страшно. Поначалу, когда она увидела маму и папу в постели, охладелых, мертвых, ей показалось, что сильнее пугаться уже некуда. Но страх только ширился, по мере того как солнце поднималось выше и заливало деревню беспощадным ярким светом. Когда проснулась Инид, а за ней Мадог, ей стало чуточку спокойнее, но теперь, видя их смертельный ужас, девочка боялась еще больше. Как и Паул.

Он рассадил их на кухне в доме Алис и принялся шагать взад-вперед. Громко топая, он пересек кухню, остановился, поднял голову и посмотрел на потолок. Все так же топая, он вернулся обратно, покачал головой. Потом взглянул на детей.

– Ничего не попишешь, – начал он. – Вам придется позаботиться друг о друге, пока я съезжу за помощью.

– За помощью? – переспросил Мадог. – Но ближайшая помощь может прийти только из Дефаида[6]а дотуда два дня пути.

До сегодняшнего дня Алис считала Мадога взрослым мужчиной: на подбородке у него уже выросла золотистая щетина, руки и плечи окрепли от постоянной работы в полях. Но теперь глаза у него по-детски округлились.

– Ага, знаю, – кивнул Паул. – Но у меня только маленький фургончик, а тащить за собой пешком столько детишек до самого Дефаида я не могу. Половина потеряется в дороге. Вас ведь на всю деревню не меньше пятидесяти наберется, а?