— Сами свалите, — шепчет Драко. — Мне нужно остаться с ней наедине, вы мешать будете.
Забини недоверчиво смотрит на друга, но всё-таки выходит из комнаты, забирая с собой блондинку. Они остаются за дверью, пока Драко начинает исцелять гриффиндорку.
— Это правда? — тихо спрашивает Малфой, выводя незнакомые руны над Грейнджер.
— Да пошёл ты, — выдавливает она из последних сил и начинает смеяться.
Так больно давно не было. Что может быть хуже, чем скрывать свою боль от человека, который страдает не меньше твоего? Уровень чувствительности у этих двоих кардинально отличался. Ему было достаточно одного Непростительного, а ей мало целой вереницы проклятий. Малфой чувствует себя разбитым из-за потери крёстного — не самого близкого родственника; а она держится молодцом, потому что тот так завещал. Но это не исключало того, что страдали оба.
— Примени «Вулнера Санентур», это будет эффективнее. Мои ткани поражены Сектумсемпрой — их ничего не заживит, кроме этого заклинания, — шепчет Гермиона. — Я бы и сама, но моя палочка…
— Вулнера Санентур, — послушно повторяет Малфой.
— Теперь «Ферула».
— Ферула, — не противится парень. — Грейнджер, у тебя очень сильно пострадали внутренние органы: печень, почки и лёгкие. Посмотри на руны, посмотри на их цвета.
Голос слизеринца отдаётся в ушах голосом Северуса, ведь раньше он так лечил её. Он накладывал на неё целебные чары, объясняя каждое заклинание. Знал же, что когда-то глупая гриффиндорка останется сама, что придётся лечить саму себя.
— Когда твои раны будут затянуты, а кровотечение остановлено, то стоит применить «Боно сис анимо» — это подлечит немного твою душу, — холодный, но родной голос Северуса убаюкивает. — Не забывай о нём, оно обязательно для завершения лечения.
— А теперь «Боно сис анимо», — повторяет Гермиона за голосом в голове.
— Боно сис анимо.
Приятная волна прохлады накрывает новую кожу Гермионы. Она тяжело вздыхает, сдерживая ком в горле. Аккуратно поднимается с кровати и бросает небрежный взгляд на некогда голубое постельное белье. Сжимает легко руку в кулак, без гнева и злости, чтобы новообразованная кожа не покрылась новыми кровавыми подтёками.
— Он и раньше тебя лечил, — заговорил Драко. — Последнее заклятие — его авторское, если можно так выразиться.
— Они все его авторские, — она направляется к дверям.
— Почему ты заступилась за меня?
— Спасибо, что помог мне.
Гермиона выходит из спальни Дафны на своих двоих, хотя внутренности ещё побаливают, но в целом она чувствует себя нормально. На полу сидят Забини и Гринграсс, которые подрываются с места, когда дверь открывается.
— Спасибо.
Дафна и Блейз не успевают и рта открыть, а она уже растворяется в воздухе. Пока аппарация переносит её — она отдаётся эмоциям и начинает плакать. Приземляется в холодный снег в окровавленном платье, оставляя под собой красное пятно. Гермиона не плакала ни разу за пять лет, если не брать в счёт те скупые солёные капли, которые проскакивали на лице. Но сейчас был достигнут апогей её выдержки — она сдалась.
Бледное лицо касается холодного надгробия. Гриффиндорка сотрясается в громкой истерике, пытаясь обнять мрамор под грудью. Ей не холодно, снег не заставляет дрожать, как это обычно бывало. Шипы от роз, оставленных на плите, впиваются в новую кожу девушки, но она даже не обращает на это внимание. Гермиона готова пролить тут всю свою кровь, если бы это только помогло ей вернуть друга к жизни.
— Я ведь была готова там умереть, Северус. Если бы не Забини и Гринграсс, то я бы даже не пыталась.
Но он не отвечает. Конечно нет. На что она вообще надеялась? Глаза отрываются от снега и устремляются на аккуратно выведенные буквы:
Северус Снейп09.01.1960 — 23.01.2000
— Помнишь, как ты говорил, что каждому дьяволу положен свой ангел? Ты тогда впервые рассмеялся и сказал, что я — твой ангел. Северус, только ты заставлял меня проживать эту жизнь с уверенностью, что у меня есть человек, которому можно верить. Ты считал себя дьяволом, а меня ангелом, когда на деле всё оказалось наоборот.
Она могла бы сваливать вину на судьбу и кричать, что та несправедлива с ней, что отбирает у неё всё, но это была неправда. Гермиона сама у себя отобрала всё, сама переписала свою судьбу. Так, что же тогда неправильного в том, что ей плохо? Как может себя чувствовать человек, который отобрал перо у жизни и начал вносить собственные правки в чужое творение? Лишь глупцы бесконечно твердят о том, что мы сами творцы своей судьбы. Мы рождаемся уже с тяжёлой книгой в руках — нашим сценарием бытия.
— А ещё ты мне говорил, что неважно, какой человек, что важна лишь степень искренности, — сквозь слёзы продолжала Гермиона. — Что ты сказал бы мне сейчас, когда узнал мою степень искренности? Я не заслуживала такого друга, как ты, Северус.
Монолог девушки сочился ядом, который медленно, но уверенно отравлял. На языке, пальцах и даже в желудке, чувствовалась приторная горечь. Пальцы коснулись нежных лепестков роз, пока слабое осознание приходило в голову: Гермиона не оставляла этих цветов здесь. От неё тут лишь кустик омелы, который замело снегом. Снейп не любил розы — считал их примитивными и переоценёнными цветами. Но ведь никто больше не знает об этом месте. Или она только так считала? Девушка хватает розы и покидает заснеженный лес.
Стойкое ощущение того, что прежде она уже встречала именно эти розы, глубоко засело в душе. Гермиона поднимается к себе в комнату, громко захлопнув за собой дверь. Швыряет цветы на кровать и мчится к шкафу, где скрыто зеркало. За всеми событиями последних дней девушка совсем забыла об этой своеобразной отдушине.
— Как жаль, что ты можешь показать мне лишь то, чего жаждет сердце, а не голова, — бормочет Пожирательница, садясь перед своим отражением. — Я бы тогда так много вопросов задала тебе. Возможно, первым вопросом было бы: если я так часто начала разговаривать сама с собой, то это повод для беспокойства? Хотя, в свете всего происходящего, расстройство личности — не самый худший исход.
По ту сторону зеркала, на неё глядела красивая и счастливая Гермиона. Её глаза светились, а руки не дрожали. За спиной виднелись лица тех, кого она так желает видеть сейчас рядом: Джинни и Северус. Но она не позволяет эмоциям пробраться под кожу, загоняя их в подвалы сердца. Хватит, она и так позволила себе достаточно слабостей за сегодня: расплакалась на могиле, приняла помощь от посторонних людей.
И только в ней зарождается малейшее спокойствие от того, что она видит в зеркале живых друзей, как рука начинает жечь. Да ещё и до такой степени, что хочется окатить предплечье холодной водой. Он снова вызывает. Он очень разгневан.
— Мой Лорд, — она является перед ним в одной рубашке, потому что не тратила время на сборы, — Вы желали меня видеть.
— Они побывали в хижине Запретного леса, — рычит Реддл. — Найди того, кто посмел забрать его! Задействуй любые ресурсы, но достань мне его из-под земли!
— Я поняла Вас, мой Лорд.
Времени очень мало. Она залетает в комнату: надевает первое попавшееся платье, хватает сумочку с каминной полки; палочка остаётся в руке, а на плечи ложится тяжёлая мантия. Гермиона сделает всё, чтобы не подвести своего хозяина в этот раз. Она уверена, что работая в одиночестве, не облажается. Потому, что такой ошибки Лорд ей не простит — не пощадит её, если с крестражем что-то случится. Разбитая душа слабнет и так с каждым днём, учитывая, что осталось всего три осколка.
Розы остаются увядать на постели. Они превратятся в пыль, когда в следующий раз она вновь попадёт в стены этой комнаты. А на мраморной плите зельевара образуется целая охапка красных роз к тому моменту, когда Гермиона сможет навестить усопшего друга. Аппарация поглощает девушку и шепчет на ухо, что в этот раз будет сложнее. И больнее.
========== Глава 6 ==========
Пусто. Лес заставляет прочувствовать одиночество и темноту. Гермиона медленно ступает шаг за шагом, оборачиваясь на каждый хруст. Знает, что стоит на секунду почувствовать себя в безопасности, как прилетит удар в спину. На теле болью напоминают о себе моменты её беспечности в этом месте — старые шрамы, которые проявились на новой коже. Палочка твёрдо лежала в правой руке гриффиндорки, пока глаза безустанно всматривались во мрак голых деревьев.
