— Пойду, пожалуй, а то ещё дипломную писать, — улыбнулась я подругам и Коле, которые, когда я поднялась, совсем не ожидали такого поворота событий. И только успели они открыть рты для возражения, как толпа закричала имя, от которого сердце моё больно сжалась. В дальних рядах лектория возник светловолосый юноша, и зал, крича: «Есенина, Есенина», подхватил его на руки и прямо по ним понёс к сцене.
Это смотрелось так невероятно, точно было описанием из романа. Сергей выпрыгнул на сцену, весёлый, необъяснимо взбодрённый и, как обычно, полный энергии и сил, и начал читать, что всегда поражало публику с первых строк: «Дождик мокрыми мётлами чистит…»
Зал тут же наполнился тишиною и спокойствием, а у меня буквально остановилось сердце и само собою задержалось дыхание, когда я видела на сцене его. Вот, кто истинно умел писать и с каждым произведением своим в этом ремесле раскрывался всё больше. Вот, чьё выступление поражало до глубины души, стоило лишь начать — я пыталась сама читать его вслух дома, но из этого выходило невесть что. Авторское прочтение нельзя было сравнить ни с чем иным. Даже Коля, сидевший рядом со мною, замер, поглощённый той волной, каковая окутала нас и погрузила в безраздельные пучины. Мы утопали в этом море, насыщаемые всё новыми и новыми штормовыми приливами, но всем нам это только нравилось. Публика просила ещё. Есенина слушали с таким упоением, как не слушали в этом зале никого. Он прочёл то, что написал не так давно:
«Не жалею, не зову, не плачу,
Всё пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым».
Взгляд его, ненасытный даже созданным только что им самим энтузиазмом, скользнул по рядам и нашёл — куда хватило взгляда, первый. Мне вспомнилось, как в последний вечер, когда мы виделись, он что-то быстро набросал на листке своём после наших долгих друг с другом переглядываний, и теперь от мысли этой сердце так и замерло в груди моей. А если стих этот… Но договорить мыслям в голове не дал Рюрик, спешно поднявший нас со своих мест, когда зал встал, чтобы рвануть куда-то прочь, а Есенина уже не было на сцене.
— Идёмте, — говорил он быстро и оттого еле разборчиво. Коля после не раз подмечал, сколь Рюрик показался ему симпатичным именно, когда сильно спешил. — Сейчас Сергея Саныча толпа затопчет, поговорить не успеем, а ведь такая возможность есть! Прямо рядом с Есениным постоять, ну!
Что было ответить на это мне, кроме как улыбнуться?
========== V. Есенин о себе ==========
Сегодня снова холодно. Похоже на зиму 1921 — сильные морозы пришли ещё в ноябре, и даже первый снег выпал раньше положенного срока. Я продолжаю своё бесцельное хождение по комнате и по временам пишу дневники. Иногда так глубоко засиживаюсь в воспоминаниях, полученных через сны, что с трудом возвращаюсь назад. Очень много хочется вспомнить. Ещё больше — сказать.
Ещё несколько раз на неделе психолог. Пью лекарства. Стоило начать листать биографию поэта Серебряного века, наткнулась на знакомую фотографию с выступления в «Стойле». Есенин стоит посреди зала, окружённый столиками и восседающими за ними людьми. Даже по выражению лица его видно, сколь он взволнован, и восторжен, и счастлив — он не умел читать не с упоением. Начала читать стихи его вслух, но уже через считанные минуты в комнату ворвались люди и приковали к постели. А жаль.
***
Едва Рюрик успел нас позвать — а лично я будто бы только этого приглашения и ждала, мы кинулись врассыпную, но тут же осознали, что, если будем держаться вместе, через толпу прорвёмся успешнее. Пришлось взяться за руки и проталкиваться цепочкой. Позади себя я услышала голос Коли и не смогла сдержать улыбки: «Граждане и гражданки, пропустите незрячего, великого русского поэта ведь хочется увидеть!» Все расступались, но, когда осознавали смысл сказанного, было уже поздно. В итоге, нам удалось протиснуться в ряды, и сердце у меня забилось быстрее, когда я увидела Есенина со спины — и светлую голову его, и его костюм. Он спускался по ступеням и одновременно разговаривал с кем-то, а к нему всё лезли женщины, не умолкая: «Ах, Есенин, ах, душка!» Мне стало противно от этой мысли не столько ревностно, сколько дружески — разве могли в действительности ценить они Стихи его, а не внешность? Тем временем, рядом удавалось ещё и пробегать журналистам, у коих, между прочим, мне бы стоило поучиться для возможного своего будущего ремесла. Как оказалось, обязанности их не столь уж сложны: бегать рядом с поэтом, выслушивать его разговоры и по временам задавать вопросы. Мне подумалось тогда, что я смогу пойти работать в редакцию, даже не отучившись на курсах.
Рядом с поэтом внезапно возник ещё какой-то мужчина, и они принялись оживлённо что-то обсуждать. Неожиданно не только для меня, но и для всех остальных, цепочка наша из рук распалась: Рюрика, Алису и Колю всё-таки унесло толпою, и мы с Майей кое-как протискивались среди остальных, чтобы совсем уж не потерять друг друга.
— Смотри, вот он, — шепнула мне подруга, когда мы были совсем рядом с Есениным и незнакомым мужчиной. Я хотела ответить чем-либо колким, что неужто я не узнаю поэта, но, так и не дав сказать мне ничего, Майя продолжила: — А кто это рядом с ним? Неужели… — только успела она выдохнуть последнюю эту фразу, как кинулась бежать к собеседнику Сергея.
— Игорь Васильевич! Неужели вы — сам Игорь Васильевич?
При возгласе её оба мужчин обернулись, причём, один из них, не виданный мною раннее, лучезарно улыбался. Майя подбежала к нему легко и спешно, принялась об чём-то разговаривать, обхватила обе его руки своими, начиная то переворачивать к себе его ладони, то мягко потирать его запястья, между тем, как мужчина её неотрывно слушал и явно был не прочь такового разговора. Он был приятным на вид, со слегка вытянутым лицом и таковым извечным выражением на нём, каковое придавало ему ещё больше мужественности. Он выглядел ближе к сорока, меж тем, как я после узнала, ему на тот момент было 34.
— Как же я восхищаюсь вашими стихами! — слышались возгласы Майи. «Ты видишь остров, дальний остров, и паруса, и челноки…»
— «И ты молчишь легко и просто, — тут же подхватил он, не скрывая радостной улыбки своей. Голос у него был приятным, мягким — таким только и вести лекции. — И вот — крыло из-под руки! Не улетай, прими истому: вступи со мной в земную связь…» — он оборвал речь свою, перейдя с зачитывания стиха на шёпот, и Майя, явно покраснев, докончила:
— «Бегут по морю голубому барашки белые, резвясь…»
— Вика, как приятно вас снова увидеть, — Есенин улыбнулся и двинулся ко мне. Ему понадобилось немного больше времени, чем другому поэту, собеседнику Майи, чтобы прийти в себя от столь внезапного прерывания разговора, но ныне он вновь казался весёлым и беззаботным. — А вы с самого начала здесь?
Голос у меня пропал, и мысли совершенно смешались — я могла только со спокойной улыбкой глядеть на него и молчать, но я заставила себя заговорить — заставлять себя подходить ближе оказалось невозможным для меня, и Есенин, следуя пословице «Если гора не идёт к Магомеду», сам довольно спешно приблизился ко мне.
— Да, но, впрочем… — я отвлеклась на мгновение на Майю и незнакомого мужчину, коего прозвала она Игорем Васильевичем, и с некой завистью заметила, как весело смеются они — Майя, сгибаясь от хохота пополам, ненароком тронула плечо его, и мужчина поддержал её, взяв за руку. Есенин, заметив взгляд мой, обернулся, а после спросил, перепрыгивая на другую тему:
— Знаете его, Вика? Поэт Игорь Северянин, футурист.
— Да? Но ведь вы в спорах с футуристами, — улыбнулась я.
— Отчего же? Любое направление имеет право на существование.
— О Маяковском, впрочем, вы иного мнения.
Есенин в ответ махнул рукою и лишь спустя время бросил:
— Да это же не поэзия, у него нет ни одного образа.
Я снова улыбнулась, потому что возражение его было похоже на жалобу обиженного ребёнка, но Есенина уже и теперь заинтересовало другое — кто-то шустро выхватил его у меня, какая-то девица, и он, следуя с нею к лестнице, начал говорить что-то о стихах.
