Я пребывала в совершенно растерянных чувствах, так как в беседе он затронул сразу два немаловажных для меня вопроса, как-то быстро перескочив, при том, с одного на другой, и не могла предположить, верно ли понимаю теперь слова его.

— Кому же это? — только и осмелилась спросить я его. Вначале вместо ответа он немного приблизился, но, заметив, как равнодушно я отреагировала, замялся, а после со вздохом отвечал:

— Мне.

Смех практически пробрал меня изнутри, но я сдержалась.

— Отчего это у вас всё позади, Сергей Александрович? Нет, вам определённо нужно меньше пить, если вы начинаете такие глупости говорить!

— И всё-то вы с детской доверчивостью своею! — снисходительно улыбнулся Есенин, делая осторожный шаг ко мне. — С такими вещами не играют, Вика. Контрреволюция — это совсем не шутки или кружки «для любителей». Застали нас ВЧК однажды с Мариенгофом и Колобовым на Зойкиной квартире… — он замялся, а я вся зарделась от нахлынувших на меня смятения и злости — извечно я узнаю обо всём последняя!

— И тем не менее, тем не менее… — я металась по комнате, потому что сердце беспокойно ёкало внутри. Я, впрочем, даже не задалась вопросом, отчего Саша так долго не возвращается — во мне снова тронули чувства, и теперь резко и грубо они пробуждались, сколь бы сильно ни пыталась я заглушать их всё это время и сосредотачивать смысл жизни своей в журналистике и искусстве. — Это не повод поучать меня, Сергей Александрович! То Анатолий Борисович, теперь вы… — Есенин улыбнулся мне так, как улыбаются малым детям, когда они рассказывают взрослым сказки.

— Я, вероятно, могу понять вас, Вика. Вы в литературном кружке и… столько свободных мужчин вокруг, — краска, как и тогда, при свете фонаря, когда мы на улице ждали Александра Борисовича, вновь слабо выступила на щеках его. — Толя, теперь Сандро…

Я остановилась, поражённая тем, что он снова необычайно резко перешёл в разговоре от одной темы к другой, а после вновь, с ещё большим раздражением к нему, зашагала по комнате.

— Отчего же вы вечно сводите меня со всеми! — вспыльчиво восклицала я. — Мариенгоф без пяти минут женат, как и Александр Борисович! Сергей Александрович, неужто так приятно додумывать за других…

— Я давно просил вас оставить это формальное обращение, — тихо сказал он, делая шаг ко мне.

— … Неужто так приятно делать это, ведь вы же умный человек! — я не подумала тогда о том, что всего несколько месяцев назад и сама была склонна додумывать за других действия и слова их. Мужчина не дал мне закончить, спешно приблизившись — я успела лишь различить улыбку на губах его, а после столь же уверенно притянул к себе, и знакомая дрожь пробежала по телу моему, когда рука его, будто в первый раз, легла ко мне на талию. С тою же жадностью он впился мне в губы, и осталось лишь гадать — задохнусь я от столь желанного поцелуя или же от ненависти, возникшей пылом на моих щеках из-за наглости его. Поцелуй был страстным, мягким, но недолгим — я успела вырваться.

— Немудрено потерять голову, когда вы вся — такая — предо мной! — Есенин перевёл дыхание, слегка облизнув губы, и мне стало не по себе от собственных мыслей — мне захотелось вновь прикоснуться к ним. Но даже несмотря на остатки выпитого алкоголя во мне, на весь вид его, стоявшего пред мною, будоражащего голову, желание — и его, моё, каковые ощутимы были даже в воздухе, я не посмела приблизиться к нему. «Он женатый человек», — то и дело возникали упрёки в голове моей, и я еле заставила себя не смотреть больше на него. Прикроватные часы в этот самый момент пробили три — и вместе с ними в дом Кусикова ворвался совершеннейший погром.

— Серёжа, прости, не удержал! — вскричал Саша, подбегая к нам, и руша наше общее с Сергеем молчание. Сразу после него, подобно буре, ввалилась Дункан. Она была в красном хитоне, вся разъярённая, будто голодный, выпущенный из клетки зверь. На пути своём она сбрасывала со стен картины, вываливала из ящиков всё, что в них находила. Есенин при виде неё принялся пятиться в тёмный угол. После полнейшего разгрома, не чураясь, видимо, мыслями, что это чужая квартира, она обнаружила поэта за шкафом. Он молча, не говоря ни слова, надел цилиндр и пальто и пошёл за нею. Мы с Кусиковым переглянулись.

***

5 июля все мы отбыли в Брюссель. Я сгорала от нетерпения предстоящей встречи с писателем Францом Элленсом. Айседора также сгорала от нетерпения — нетерпения как можно скорее прибыть на место, потому что до жути боялась поездов. Впрочем, путь обещал быть не таким уж долгим, но даже несмотря на то, она хватала Есенина за руку, а он лишь грубо отталкивал её от себя. Временами я не понимала такового поведения его и, когда расположились мы наконец в купе, принялась корить Сергея Александровича, как если бы он был малым ребёнком. К тому моменту у меня было для того уже предостаточно поводов — начиная их тайными с Кусиковым попойками — причём, сам Александр Борисович остался в Германии, сославшись на дело, но мы прекрасно понимали, что нынче же он отправился в Берлин, дабы непременно жениться; и кончая его престранным и абсолютно неблагодарным отношением с супругою.

— Сергей, она вывела вас в свет, показала — и продолжает — Европу, а вы чем же отвечаете ей на то?

Впрочем, говорила в таковые моменты я не своими идеями, а словами самой Айседоры — она любила повторять, что, ежели бы не заграница, Есенин бы так и продолжил безвыездно сидеть в России. Впрочем, была в том правда. Мужчина едва ли слушал меня — всё-таки похвалы нравились ему более, чем нравоучения. Он постоянно хмурился, и в такие моменты тёмные брови его двигались вместе, как если бы посреди них сидела, спрятавшись, суровая хищная птица.

— Перфое пис’мо я написаль Езенин: «S’il y a une intoxication par le vin, il y en a une autre — j’étais ivre aujourd’hui. Parce que tu as pensé à moi»*, — улыбнувшись, произнесла Дункан с резким переходом от ломаного русского на французский. Она не понимала смысла нашей с Есениным беседы, но ей хотелось добавить в неё что-то своё.

— Спасибо, — по-французски отвечала я ей, улыбаясь в ответ, а после, бросив на Есенина последний злобный взгляд, окончательно успокоилась. Почти весь путь мы провели в молчании.

Мне не столь уж комфортно было находиться с ними двумя в одном вагоне — спасала только Лола Кинел, которая была практически в том же положении, что и я. Однако же, переводчица находила, чем себя занять, а я — нет.

Оттого ещё так радостно и отрадно было мне, наконец, покидать душный вагон! Я вдохнула не только в лёгкие, но и во всё существо своё напоённый солнцем и ветрами воздух Бельгии и заприметила мужчину. Несмотря на то, что пассажиров и ожидающих на перроне было множество, в глаза в первую очередь мне бросился отчего-то именно он. На губах застыло имя бельгийского писателя, но я не решилась произнести его — мужчина в шляпе почти как у Мариенгофа и светлом пиджаке нараспашку прошёл мимо меня, неся в руках какой-то чемодан. Айседора бросилась ему в объятия.

— Франц!

Мы с Есениным встали друг напротив друга, не смея рушить атмосферу сей дружеской встречи, но внезапно по губам поэта пробежала ухмылка, заставившая меня смутиться и покраснеть.

— Франц — Езенин, — представляла меж тем Дункан нас писателю. Она разговаривала с ним по-французски, и он совсем не был против того, лишь наши имена переводя на ломано-русский манер.

Пробыть в гостях у Элленса нам предстояло всего две недели — время, за каковое должна была я собрать исчерпывающий материал со стороны этого друга семьи. Я держала Кожебаткина в курсе каждой своей вылазки, но, то ли письма мои к нему задерживались, то ли не было у него времени читать их, ответы приходили долго, а адреса мои, тем временем, сменялись всё чаще из-за множества перемещений с места на место.

Как только смог Элленс вполне присмотреться ко мне и осознать, что может доверять мне как другу, он стал столь же внимательно, что и я, наблюдать за супружеской парой со стороны. А сцен в жизни их было полно — они то принимались прилюдно ссориться, даже если причиной был всего лишь взгляд Есенина на проходящую мимо бельгийку, то вновь мирились, и спустя каждые пять минут разговора Айседора жаловалась, что уже очень давно не целовала супруга. На вопрос, как давно они знакомы с Айседорой, Франц отвечать не решился, лишь покачав головою. Зато рассказал, как присутствовал во время заключения ими брака.