Не горячим солнцем город дышит,

Дышит воздухом моя душа.

И тихонько сердце бьётся — слышит,

Синевою небо мне слепит глаза.

Сладкий дух овеял, душу тронул,

Грусть моя, ведь ты мне невтерпёж!

Как прощальный внемлет дым звону,

Так на свете правды не найдёшь.

И пишу я, и грущу, и плачу,

Всю себя сжигаю до конца.

Не ценила прошлое — утрачено,

Не вернуть ушедшего лица.

Только грусть моя сжигается над полем,

На душе не горько — тяжело.

У поэтов лишь ищу покоя

И у них учусь искать добро.

Нету в мире правды — есть страданье,

Но мечты мне чтобы сохранить,

Принести бы небу покаянье,

Чтоб ещё сильнее жизнь любить.

========== X. Дункан ==========

Я посчитала, что Саша Кожебаткин пребывал в пьяном бреду и совершенно забыл предложение своё насчёт книги, однако же, ошибалась. После того, как привелось свидеться нам с Майей и Алисой — а произошло то в жарком июне, я уже знала наверняка, что отправлюсь за границу вслед за Есениным и Дункан. Встреча наша походила скорее на прощание даже до того ещё, пока подруги не знали о том.

— Альберт Вагнер обещал увезти меня в Германию, дабы показать её! — восторженно восклицала Алиса, готовая вот-вот начать хлопать в ладоши. Это событие произошло вскоре после того, как друг отца её сам на некоторое время побывал в России, значительно, впрочем, задержавшись здесь. Мы с Майей принялись всячески поздравлять её, но вот незадача: значительные проблемы могли возникнуть с визой. Я внезапно вспомнила женитьбу Есенина и Дункан, состоявшуюся по этой причине, и мне стало не очень хорошо на сердце. До самого конца я не особенно стремилась обыкновенно рассказывать подругам о новостях своих, пока они не доскажут свои, но нынче не смогли сдержаться и выплеснула:

— Я еду в Германию по рабочему распоряжению и посему могла бы взять тебя с собой.

Алиса так и замерла. Да и Майя тоже. Обе они некоторое время не могли ни шелохнуться, ни сдвинуться с места. Да и разве сама бы я могла объяснить им всё теперь? Я была ровно в таком же изумлении пару дней назад и всё ещё недопонимала: то ли издательство «Альциона» было столь успешным и популярным, то ли у Кожебаткина и прочих спонсоров его были свои особенные интересы в отношении Айседоры и Сергея, что они внезапно так рьяно заинтересовались этой темой. Месяц назад я бы даже порадовалась. Два месяца назад — побросала бы всяческое написание всех памфлетов своих, каковые начинала в то время, и кинулась обнимать Александра за такую потрясающую возможность встретиться с Сергеем и вместе с тем — продвинуться в журналистике. А ныне — я просто недоумевала.

— Девочки, ну это finita la commedia*, — пожала плечами Майя. — Мы все покидаем Россию в скором времени — и никому из нас неизвестно, на сколько именно.

Мы с Алисой переглянулись и замолчали. Я вдруг подумала о Северянине.

— Не уверена, что здесь обошлось без Фёдора Ивановича, но после выступления в Мариинском ко мне подошёл галантный мужчина и передал визитку свою. Им требуются актрисы и певицы — театр пока ещё в разрухе, хотя там и проводят небольшие представления…

— Куда — туда? — в один голос спросили её мы с Алисой.

— В Ковент-Гарден! — запальчиво отвечала Майя, и красивые глаза её заблестели. У меня вновь ёкнуло сердце: впрочем, две мысли заставляли его вздрагивать — упоминание Сергея Александровича и всего, что было связано с Англией. Мы с Алисой тут же принялись поздравлять её, моделировать ситуации, как внезапно встретимся мы все в Европе через год-два, богатые и известные. Когда речь зашла о кавалерах, замолчали все, кроме Алисы. Альберт, как мы узнали, даже привёз ей с собой 2 килограмма шоколада, когда посещал Россию — деньги немалые, которые пришлось платить на таможне.

А после снова мы понеслись обсуждать университет наш и как-то само собою вышло, что забрели на Арбат. Девушки восхищались, что видят Гнесинку спустя столь долгое время, с улыбками вспоминали чудесные университетские времена, проведённые здесь, а мне просто приятно было гулять по Москве перед скорым отъездом — тем более теперь, когда я знала, что покидаю свою родину не одна. Родители, недавно пережившие страшное событие — весь отдел отца на заводе чуть не арестовали из-за того, что кто-то из его сотрудников передавал незаконные листовки о снятии большевиков и заговоров, теперь скептически относились к отъезду моему, и успехи мои за границей были для них сродни предательству. А теперь, в компании таких же уезжающих, как и я, я ощущала себя комфортно и прекрасно. Девушки не так давно виделись с Колей — тем самым Колей Калядовым из МГУ, который так любил усердно учиться, пока не наступал вечер, полный прогулок по Красной площади и симпатичных молодых людей. Когда он принялся жаловаться на очередного своего сожителя, Алиса, между прочим, предложила ему познакомиться с кем-либо прямо на улице, в ответ на что Коля покачал своею светлой головой, стряхивая, таким образом, с лица чёлку, и, по привычке своей растягивая слова, произнёс: «Ты что, желаешь, чтобы я повторил судьбу Уальда?» А ещё они общались с Костей. Но Костя Свердлов был настроен на уезд Алисы столь же скептически, что и родители — на мой. Она не переставала повторять ему, что они лишь друзья, всё больше рассказывала об Альберте Вагнере как о чудесном, просто величайшем человеке, талантливом учителе немецкого языка, что совсем скоро уедет с ним в Германию… Костю, казалось, не останавливали никто и ничто на пути своём к её сердцу. Они расстались, как и всегда — не то друзьями, не то людьми, чувствующими недосказанность друг к другу.

— А ты куда едешь-то, Вика? — вдруг прервала раздумия наши Майя. Я и вовсе забыла, что не сказала о цели визита своего. Вздохнула. Самой мне говорить о том было трудно — я ощущала себя нелепо и так, точно бы я по воле своей навязываюсь другому человеку, что еду за ним, будто жена декабриста, что… Таковых «что» в моей голове могло возникать много — по скромности своей и застенчивости я любила додумывать за людей других об их поступках и даже мыслях. Потому вместо ответа я качнула головою, рассыпая свои покрашенные волосы по лицу, и проскандировала:

«Да! Теперь решено. Без возврата

Я покинул родные края.

Уж не будут листвою крылатой

Надо мною звенеть тополя».

Казалось, всё в этих простых строчках было понятно без слов. Ну, подруги поняли явно.

29 июня мне предстояло встретиться с Есениным прямо на вокзале, но я не представляла себе точно, знал ли он о том. Они путешествовали по Германии в машине, потому что Дункан ни в какую не переносила поездов. Для чего Кожебаткину нужна была такая скрытность и нельзя ли было просто написать Сергею письмо, я понять не могла. Очевидно, у них с Анатолием Мариенгофом изначально был какой-то сговор на сей счёт, и не посвятили во всё дело только лишь одну меня. Алиса, ехавшая со мною, должна была пересесть уже в Берлине, где её доложен был сразу же встретить Альберт Вагнер. Мне не дано было знать, как относились к тому родители её — мне хватило реакции своих.

На то, чтобы сделали заграничный паспорт, нам понадобилось чуть больше двух недель, но, ежели бы о поездке как о рабочей не ходатайствовал Кожебаткин, времени ушло бы больше — вероятно, мы с Алисой и вовсе не получили бы его. День отъезда нашего выдался жарким и очень солнечным. Нас с Алисой провожали дорогие нам люди, махали руками, а я, тем временем, готовилась к первому в жизни своей путешествию и всё ещё не верила в три вещи: что покидаю Советскую Россию, что делаю это одна и что уже вскорости увижу Есенина. Я видела лицо Кожебаткина, пока мы ещё не отъехали, различила из окна, как он что-то сказал, но, само собою, не расслышала; тогда он показал всё жестами — он просил не забывать писать ему. Я махнула рукою в ответ и улыбнулась, однако он продолжал что-то разъяснять жестами, а после вычертил в воздухе английскую букву «Л». С этим языком у меня проблем не было с самого окончания университета.