Я так и ощущала, как по ходу всей речи его неосознанно начинаю дрожать, но вовсе не от холода. Мысли заполонили всю голову мою, и я, не дослушав, стремительно выскочила за дверь, а слёзы уже сами собою начинали орошать лицо моё. Я не могла врать себе — нет, я никогда не считала, что есть какой-либо намёк на чувства в наших с Сергеем отношениях, однако все взгляды его, слова и нежности мне хотелось — именно что хотелось, и нынче я чётко осознавала это для себя! — воспринимать как заинтересованность. Внимание и интерес же Есенина ко мне основывался, вероятно, на том же самом, на чём и у Толи — что я женщина.
Я совершенно потеряла покой после того вечера. Я уходила в себя и искала любые предлоги, что могли бы выводить меня из мыслей. И каким-то чудным образом они вправду находились, и их даже было немало. «Стойло» стало для меня местом, каковое я пыталась обходить стороною и желательно за несколько тысяч километров.
Я продолжала всматриваться в заголовки газет, ища в статьях упоминания о Есенине, следила за творчеством его, чтобы не пропустить ни одного нового стихотворения. Но в целом не было более ни писем, ни вестей от него — самое время окунуться в творчество и журналистику, до жути затянувшую меня. Совершенно внезапно в жизни моей снова появился Рюрик Рок, а благодаря ему — множество других интересных личностей. Мы, между прочим, могли собираться у кого-то на квартире, и я слушала стихи о теме, мне доселе неизвестной. Эти люди то и дело вещали о новой революции, слыша о прошедшей лишь от отцов и дядей своих. Так же, как и мне, им довелось не присутствовать в этих трагических кровавых событиях, но в каждом произведении их отчётливо читались трагедия, кровь и несправедливость. Никогда не была я истым историком, но всё больше речи наши стали заходить о покойных и незаслуженно расстрелянных Романовых, так что уже через несколько подобных встреч я считала, что знаю всю биографию их, а также согласна с их политикой. И пока родители мои волновались по поводу работы отца, мы собирались на разных каждый раз квартирах, прилюдно снимали со стен портреты Ленина и соревновались, кто больше раз пнёт его ногою, либо плюнет в лицо. Обыкновенно помогать находить такие «временные» квартиры для одного только вечера ребятам помогал маклер Костя Свердлов. Впрочем, при общении «маклер» как профессию он не упоминал, а числился в какой-то компании по помощи находить для людей квартиры. Крупный в плечах, но очень искренний и добрый, он был посредником между нами и хозяином квартиры, и каждый раз каким-то чудесным образом договаривался для наших встреч в разных уголках Москвы. Мы с ним очень быстро подружились, потому что, несмотря на то, что он был старше меня на 5 лет, он был парнем простым и всегда говорил о вещах так, каковыми они и были на самом деле. Наслушавшись всего, что говорили мне в моём новом клубе интересов, я тоже пыталась сочинять стихи о революции и о справедливости в России, восхваляла Запад, где всё, по представлениям моим, было так хорошо, стала ещё сильнее кричать, читая стихи свои — особенно приятно было мне наблюдать реакцию ребят, когда я, понурив голову, завершала: «Мир изменился. Я участник». Эта приписка им особенно нравилась. На этом мы и сдружились с Костей. Он стал помогать нам проносить граммофон в квартиры с незаконными пластинками, а после окончания вечеров мы вместе с ним убирали следы наших лекций, на каковых узнавала я больше, чем когда-либо в университете. Печатных брошюр не было у нас, поэтому писали мы всё прямо здесь. Руки мои и без того всё время были в пятнах от чернил: тогда как у других в издательстве Литкенса были деньги и возможности на собственных наборщиков, я писала вручную. Ребята поражались моим «вечным пятнам», а ещё тому, как быстро удаётся мне выводить буквы на бумаге, а потому я стала главным писателем всех наших «учебных пособий». Я узнавала, между прочим, об ужасном геноциде в Петрограде. Бои там уже затихли, но после слов узнанного мнение моё об этом городе изменилось и стало иным, чем когда о нём рассказывала нам Майя. Или о страшном голоде в Поволжье. В газетах изредка писали, что началась сильная засуха, но на самом деле это не было правдой. Участники клуба рассказывали, что вооружённые отряды прибывают в деревни и воруют у жителей последние припасы. Нельзя было слушать истории эти без содрогания!
Что же касается пластинок, так в основном это были призывы и лозунги из Царской России. Уж не знаю, каким удивительным образом удалось сохранить и утаить все эти записи, но меня из них особенно поражала русская молитва «Боже, царя храни!» Хотя я и была дружна с вокалистками, в первые минуты мужской хор совсем меня не впечатлил, но после начала я вникать в слова, и слёзы как-то сами собою начинали выступать на глазах моих, а так как я была, в сущности, почти единственной девушкой во всей этой компании, ребята принимались суетиться, спрашивать, что произошло, и почему я побледнела и готова разрыдаться. Я просила только включать пластинку ещё и ещё, по новому кругу, и граммофон принимался по новой хрипеть ставшие мне почти родными слова.
— Вика, может хватит уже? Что-то другое послушаем? — уточняли у меня, когда глаза мои начинали краснеть.
— Нет, ещё… Последний раз…
Что уж упоминать о том, что встречи наши не раз сопровождались пьянками и громкими спорами друг с другом? Мы могли до утра засиживаться в непроглядном дыме сигарет, обсуждая «пройденное», и водка у моих интеллигентных друзей была повсюду — в чайнике, графинах и даже использованных пакетах из-под молока. Не раз бывало, что Костя прибегал к нам с зарёй и сообщал, что по улице недалеко от нас расхаживают чекисты, и мы бросались врассыпную прочь из квартиры.
То, что я усиленно принялась за изучение истории, только усилило взгляды мои на борьбу за права женщин. Я уже знала, что в Англии феминистки давно уже установили свои правила, а в Дании, Греции и Германии женщины получили право свободно разгуливать в том, в чём хотели, и непрестанно пыталась следовать моде их, сменяя свои наполовину мужские кепи беретиками и шапочками. А то, что добились они избирательного права, только сильнее подтолкнуло меня к сим мыслям.
Все изменения эти в моём сознании и мировоззрении не могли не отразиться и на статьях моих. Отражать взгляды свои в материалах я старалась осторожно, зная, что Литкенс разделяет взгляды исключительно большевиков. Всё более я пыталась надавливать на вопрос, тревоживший и самого Евграфа Александровича: как сочетать отсталость страны нашей с перспективами социализма? Ответа от него на статьи свои мне предстояло ожидать всё дольше и дольше — слишком много в последние дни у него стало работы, и то и дело приходилось проводить её то в Петрограде, то в Москве, практически разрываясь между двумя этими городами. Материалы самого Литкенса в «Вестнике работников искусств» мне так прочитать и не удалось, хотя по рассказам коллег своих я знала, что он был хорошим журналистом. В таком странном разладе, разрывах меж судьбой страны своей и журналистикой и в совершенно революционном настроении, мне в декабре стукнуло 22, и началось 1922 Рождество для России. Впервые по чистой случайности вышло, что это Рождество я отмечала не с родителями и даже не с близкими подругами своими — Майей и Алисой. Последние письма мы отправили друг другу, когда девушки делились впечатлениями своими от встречи с Шаляпиным, восхищались талантом его и им самим как личностью. Стоило начать им петь перед ним, как Фёдор Иванович, не дослушав, со свойственной ему величавостью и некоей тяжёлостью поднялся с места, громко зааплодировал, принялся хвалить обеих, вызывая улыбки у учителя девушек, ученика своего, и пообещал устроить им выступления в Мариинском театре. О таковом ни одна из них и грезить не могла! Майя и Алиса, как и обыкновенно, когда что-то особенно восхищало их, принялись восклицать от счастья, а после подскочили к нему, начали радостно и благодарно пожимать руки, даже практически дошли до объятий, чем совершенно смутили мужчину.
Алисе, помимо того, предстояло увидеться вскорости с Альбертом Вагнером — он приезжал в Россию в январе. Майя же насчёт Северянина и каких-либо новых встреч с ним молчала. Незадолго до того я слышала, что он дал присягу Эстонии и переехал туда, став полноправно гражданином этого государства. Это было и всё, что пока знала я о подругах из наших с ними переписок. Встречу мы намечали на весну, когда у всех более-менее должны были уладиться дела.
