Ну да, верно…
А между тем следом за листочками по залу уже тянулись вереницы гусиных перьев. О том, что писать предстоит «вручную», а не «от сердца», разговоры среди абитуриентов ходили еще во дворе, но окончательно это подтвердилось только теперь. Ну да мне-то без разницы…
«На перо не отвлекайтесь, сударь, ни рукой, ни магией — держите бумагу», — одернул меня Фу.
«Как скажете», — усмехнулся я, сосредотачиваясь на левитации.
— Милостивые государи и милостивые государыни, прошу приступить к работе! — дал команду Алексеев, и абитуриенты дружно задвигали перьями — кто, зажав оное в пальцах, кто бесконтактно.
Заскользило по бумаге и мое, выводя ряд слегка пляшущих закорючек.
«Я пытаюсь подстроиться под ваш будущий почерк, сударь, — с готовностью пояснил фамильяр. — Насколько могу его предугадать. Отсюда и некоторая неаккуратность. Так будет правдоподобнее».
«Да я без претензий, — поспешил заверить я „паука“. — По-русски… Ну, в смысле, кириллицей — у меня тоже не идеально выходит… Кстати, если это, конечно, вас не отвлекает от дела — можно поинтересоваться, о чем именно мы пишем?» — осведомился затем.
«Ничуть не отвлекает, сударь. А пишем мы некую вариацию на тему речей Светлейшего князя Всеволода Романова. „Грядут суровые времена“ — и все в подобном роде. А вы, мол, желаете оказаться в первых рядах борьбы всего хорошего, сиречь Империи, против всего плохого — тут без конкретики, разве что намеками. Посему и поступаете в Федоровский кадетский корпус. Полагаю, сие беспроигрышный вариант».
«Ну да, наверное…» — не сдержал я громкой усмешки — Надя и Крикалев даже недоуменно обернулись на нее. Зыркнул на меня — ну, по крайней мере, посмотрел в нашу сторону — и Алексеев со сцены, но замечания не сделал — должно быть, не сочтя нарушение тишины достаточно грубым. Тем не менее, я обещал себе впредь быть осмотрительнее и для верности перестал приставать к фамильяру с вопросами.
А убористые синие строчки уже покрывали добрую половину моего листка. Кто там говорил, что сочинение само себя не напишет? Еще как напишет — нужно только вовремя знакомым духом обзавестись!
* * *
Ничего удивительного, что «отстрелялись» мы с Фу раньше всех, но сдавать готовое эссе первым фамильяр мне не рекомендовал — зачем лишний раз выделяться?
«Сделайте вид, будто проверяете работу, — велел мне „паук“. — При письме пером нередки ошибки… Вон, например, у Надежды Александровны таковая прямо в первой строке!»
На автомате я покосился на листок Морозовой, но понять, где там ляп, конечно же, не смог.
«Она же ее заметит? — уточнил у фамильяра. — Ну, когда станет проверять?»
«Сомневаюсь, сударь. Насколько могу судить, в своей первой строке Надежда Александровна абсолютно уверена. Там красивый речевой оборот — в самом деле красивый — коим она заслуженно гордится. И при прочтении смакует саму фразу — а глупую описку не видит».
«Хреново… — протянул я. — А можем мы ей как-то подсказать?»
«Можем, конечно. Устроить?»
«Да, было бы неплохо…»
«Добро, сударь. Один момент…»
В следующий миг на Надином черновом листе — до сего времени сохранявшем девственную чистоту — возникла короткая надпись. Увлеченная работой, заметила ее, правда, девушка не сразу — пришлось Фу заставить подсказку пару раз настойчиво мигнуть алым. Вспышки таки привлекли внимание Морозовой — она перевела взгляд на черновик, недоверчиво сморщила носик, быстро вернулась к началу своего эссе, нахмурилась… Затем ее перо перескочило на первую строчку текста и добавило там крохотную завитушку.
На меня Надя так и не посмотрела, но уже на моем черновике — также до сей поры незамаранном — вывелось несколько заковыристых значков.
«Говорит: „Спасибо“», — прочел мне фамильяр.
Надпись тут же исчезла.
«Других ошибок там нет?» — спросил я.
«Пока нет — но текст еще не завершен. Однако теперь Надежда Александровна всяко будет втрое внимательнее… А вот у господина Крикалева уже полдюжины оплошностей, — добавил затем Фу. — Правда, там и сам текст таков, что грамотностью его не спасти…»
«Надо же, а еще очкарик…» — не без удивления покосился я на манника.
«Так он же не над книгами склонившись зрение себе посадил. Какая-то магическая травма, иначе исцелили бы давно…»
«Ладно, будем спасать то, что сможем! — заявил я. — Хотя бы явные ошибки. Банда мы, в конце концов, или где?!».
«Добро, сударь. Замечу лишь, что сие слово — „банда“ — в Империи употребляется сугубо с негативной смысловой нагрузкой. В вашем мире иначе?»
«У нас — по-всякому».
«Что ж, возможно, сие неплохо характеризует мир-донор…»
Аккурат в этот момент откуда-то ряда с третьего или четвертого взлетел и понесся к столу преподавателей исписанный листок — кто-то самый смелый (а может, просто наименее терпеливый) сдал эссе первым.
Глава 10
в которой я меняю планы
Результаты проверки эссе появились на информационном стенде перед самым ужином. Максимум баллов, присуждаемых по итогам первого испытания — две полные дюжины, то есть двадцать четыре — получили лишь пятеро. И среди этих триумфаторов оказались я (спасибо Фу) и Надя (тоже, в общем-то, в немалой мере спасибо Фу, хотя благодарила девушка меня)! Правда, в число счастливчиков, словно для баланса, также вошли Воронцова и ее наперсница Салтыкова. А вот пятым оказался не кто иной, как мой сосед Тоётоми! Вот уж от кого совсем не ждал, признаться. Хотя, с другой стороны, почему нет? Устный русский язык у Ясухару — дай Бог каждому. Так что бы японцу и в эссе не блеснуть? Да и Алексеева хитрый самурай подсадил на крючок — могло и это сказаться…
Таким образом, с учетом шести бонусных очков, свалившихся на меня накануне, в рейтинге абитуриентов (наши фамилии на стенде теперь выстроились в зависимости от количества набранных баллов) я захватил первую строчку. И пусть финиш был всего лишь промежуточным — все равно ведь приятно!
Надина фамилия значилась на пятой позиции, пропустив выше и Воронцову, и Салтыкову, и японца. И причина тут явно была не в алфавите — разве что в здешней глаголице «С» и «Я» вдруг шли раньше, чем «М». Но нет — я специально уточнил у фамильяра.
«Дело в титулах, — пояснил мне „паук“, плавно перейдя от заданного вопроса к невысказанному. — Воронцова и Салтыкова — молодые графини, а Надежда Александровна — просто потомственная дворянка. Посему — так».
«А Тоётоми?» — спросил я.
«Ясухару — сын даймё провинции Сэтцу. По имперским меркам — молодой князь».
«Понятно», — кивнул я.
Из Миланиной свиты Кутайсов набрал двадцать баллов, Гончаров, несмотря на травму руки — девятнадцать, Плетнева я искать уже поленился.
А последнюю строку рейтинга с по-своему красивым результатом — ровно «ноль» — занимал Крикалев. Ну, хоть не «минус» — при его-то штрафах! Фу от моего имени очкарику не только грамматические ошибки исправил, но и пару фраз посоветовал переформулировать. В результате Евгений получил за эссе полновесные восемнадцать баллов, чему теперь радовался до поросячьего визга. И отставание от предпоследнего места в добрых двенадцать очков моего манника, кажется, ничуть не смущало.
А разрыв был столь велик потому, что все кандидаты, чье эссе было оценено ниже, чем дюжиной, отправились собирать вещи. Из вступительной гонки они выбыли, и со стенда их фамилии пропали.
«Мало…» — невнятно пробормотал фамильяр в ответ на эту мою мысль.
«Чего мало? — не понял я. — Или кому?»
«Отчислено мало. То ли и впрямь поток такой сильный, то ли оценивают нынче либерально… Всего двадцать три человека вылетело. Я предполагал, что отсев будет значительнее. Раза так в три хотя бы».
«Это плохо, да? — сообразил я. — Что мало народу вылетело?»
